– Знаешь, мне вообще кажется странным это отравление, – прервал я молчание.

– Ты уже говорил, – невнятно сказал хакер, перестав жевать. – Даже высказал предположение, что хотели всего лишь испугать.

– Верно, – кивнул я, – но есть еще что-то… Пока у меня не получается конкретизировать свои ощущения… какого-то розыгрыша, что ли…

– Ничего себе розыгрыш!

– Дело в том, что одно время я достаточно много времени посвятил изучению ядов и, конечно же, последствиям их применения.

– Ну и что из этого?

– А то, что я отношусь с большим пиететом к такого рода преступлениям, – серьезно ответил я.

– Почему? – скептически спросил Фрэнк. Но тут же признал: – Хотя я понимаю, о чем ты. Убийство при помощи яда тебе кажется… не могу подобрать нужное слово, изощреннее, что-ли, чем убийство, например, посредством ножа или пистолета? – Прищурившись, он посмотрел на меня, отложив в сторону фраже. – Согласен, отличие заметное, особенно – визуально.

– Не только. Но я бы выразился не так… – Мне тоже пришлось напрячься, чтобы найти правильное определение для категории преступлений, совершенных с использованием ядовитых препаратов, хотя немало размышлял об этом и раньше. – Я все-таки считаю такие убийства более коварными что ли…

– Но я тоже этот фактор имел в виду! – возмутился Фрэнк.

– Я понял, однако мне хотелось бы кое-что добавить. При детальном изучении, в основном теоретическом, конечно, мне стало понятно, что изощренность и многообразие такого рода преступлений бесконечны в своих вариациях.

– Давай, только в двух словах, а то знаю я тебя! – вновь перебил меня Тодескини. – Ты увлекающийся парень: начнешь мне сейчас лекцию читать, не остановишь.

– Нет, на это у нас нет времени, – отрывисто сказал я, допивая недавно принесенный официантом кофе по-ирландски. – В случае отравления смерть может быть практически безболезненной или наоборот, такой мучительной, что даже веревка покажется великодушной наградой. А сколько разнообразных возможностей: от применения самых заурядных ядов, того же крысиного, до экзотического, вроде радиоактивного изотопа фосфора. Смерть может быть молниеносной или наступить через месяц. И отравитель может находиться в момент смерти своей жертвы за тысячи миль от нее. – Я хотел продолжить свой рассказ, но тут раздался звонок моего смартфона. Звонил Макс с сообщением, что он уже готов встретиться с нами за бранчем. Я кратко ответил, где он нас может найти.

Спустя десять минут мой бывший коллега Макс Адлер сидел с нами за столиком и диктовал официанту весьма скромный набор блюд даже для завтрака худеющей манекенщицы, не говоря уже о бранче здорового тридцатипятилетнего мужчины. Но Макс, глядя на наши лица, пояснил, что еще не успел проголодаться, так как спать он лег около пяти утра, а проснулся чуть больше часа назад.

Вскоре Майкл принес ему яблочный сок, кофе, горячие булочки, сливочное масло и мармелад.

Выглядел Адлер неплохо, и с его внешностью это обстоятельство вполне можно было расценивать как комплимент. Я всегда поражался умению Макса легко и быстро очаровывать женщин, с которыми он сталкивался даже мельком. При этом Адлер не прилагал к этому никаких, во всяком случае, видимых усилий. Высокий, сутулый и худой, с шапкой темных курчавых волос – а-ля Бобби Фаррэлл – он мог покорить любую красавицу, едва открыв рот. Несмотря на свою профессиональную успешность и амбициозность, во всем остальном мужчина был достаточно скромен, а уж собственная неказистая внешность его совсем не волновала. Макса вполне удовлетворяла аккуратность и добротность в одежде, и следовать модным тенденциям, считал он, нужно только в той степени, чтобы не выглядеть архантропом, эрлом или инопланетянином. Удлиненное лицо с правильными чертами и умные впалые глаза Адлера притягивали взгляд, но узкие бледные губы, твердый подбородок и проницательный взгляд не оставляли места для сантиментов, и уж тем более – для романтических фантазий. По своей природе Макс являл собой образец порядочности, сразу давая понять дамам (на каком-то невербальном уровне), имеющим неосторожность им увлечься, абсолютную бесперспективность их усилий.

Поев, Адлер выжидательно посмотрел на меня. И мне вновь пришлось повторять свой монолог, время от времени прерываемый репликами Фрэнка.

На детальный рассказ у меня ушло минут пятнадцать. Макс слушал нас очень внимательно, не перебивая вопросами. Только, когда я закончил, Адлер уточнил несколько моментов.

– Ты говоришь, что содержание этанола в крови у девушки 0, 52 мг/л? – удивленно переспросил Макс.

– Да. А что тебя удивляет?

– А то обстоятельство, что Линда вела себя достаточно развязно. Я еще тогда подумал: как быстро она набралась, впрочем, помнится, девушка мало ела. – Он на минуту задумался, вспоминая. – Но я пристально за ней не наблюдал.

– Понятно. Несложно догадаться, кем ты был так увлечен, – язвительно заметил Фрэнк.

– Представь себе, иногда я бываю человеком и даже мужчиной, – парировал Адлер не менее желчно.

– Макс, ты совершенно беспардонно относишься к нашим с Марком тонким душевным организациям, – жалостливым фальцетом проблеял Тодескини. – Считали, что ты – кремень. Да, сильно мы в тебе ошибались. Как горько теперь у меня на душе, – он притворно вздохнул и демонстративно взглянув на часы: – О! В такой нервотрепке я и не заметил, как наступил вечер. Пойду поправлять свое психическое здоровье, – нарочито громко сказал он.

– Какой вечер, Фрэнк? Только час пополудни! – воскликнул Макс.

– Но где-то уже сумерки в самом разгаре! – Не на шутку разволновался Тодескини. – Не останавливайте полет моей фантазии! Тем более мы – на празднике. – Фрэнк обратился ко мне:

– Марк, твоя израненная душа тоже страдает! Тебе принести «обезболивающее», мой бедный друг?

– Нет уж! У меня не так хорошо с фантазией, как у тебя. «Мои» сумерки настанут чуть позже.

Тем временем Макс, нахмурив брови, о чем-то сосредоточенно думал и казался несколько отрешенным. Выражение его глаз, лица подсказывало мне, что мужчина прокручивает в своей голове прошедшие вечер и ночь, пытаясь понять: не пропустил ли он какие-либо мелочи, показавшиеся ему незначительными. Дождавшись, когда возвратится Тодескини, Макс медленно произнес, но с достаточной долей неуверенности в голосе:

– Вы знаете, мне кажется, что вчера в поведении Линды была какая-то возбужденность наряду с искусственностью… определенная нарочитость в жестах, манерность в голосе… какая-то фальшь в ее действиях. Не знаю… я же не психолог, в конце концов. К тому же мы с ней давно не общались, а с той поры, когда у нас было некое подобие флирта, характер и манеры девушки, безусловно, должны были претерпеть принципиальные изменения. Возможно, эту ее трансформацию я и воспринял спектаклем. А если еще присовокупить обычный женский «выпендреж» и эмоциональность из-за повода вечерней тусовки… Но я-то решил, что ее своеобразное жеманство – просто игра на публику. У каждой женщины, бесспорно, имеется немалая доля тщеславия, по своему количеству обратно пропорциональная ее умственным способностям.

– Ты проводил статистические исследования, Макс? – полюбопытствовал Тодескини. – Интересно, как и чем ты измерял количество их тщеславия, ну и ума – соответственно.

– Я тебе разочарую, Фрэнк, – вздохнул Адлер, усмехнувшись, – но не могу доказать вышеизложенный вывод при помощи математической формулы. Эта теория – результат моих размышлений о природе женской глупости. И, конечно же, она не претендует ни на достоверность, ни даже на относительную объективность существующего положения дел. Все девочки мечтают стать актрисами, моделями, певицами и еже с ними, только воплощают свои детские мечты по-разному. Но почему-то никто из них не хочет отказаться от всеобщего восхищения и преклонения перед собственной персоной. – Он помолчал, а затем скептически добавил: – На той вечеринке многие вели себя не очень-то искренне, хотя и пытались тщательно маскировать свое притворство, в том числе и я. Кстати, по вашей же просьбе, – съязвил наш «агент». – Да и вы… были в ударе, – усмехнулся он.