– Это все ерунда! – перебила ее Ана Мария. – Я считаю, мы должны выяснить, кто заходил в тот день в дом к судье Медине, или подходил близко к дому, или крутился неподалеку. Я уверена – кто бы ни был этот человек, он не отсюда, он приехал убить судью, а потом уехал, и ищи свищи. И сейчас, пока мы тут по уши в грязи, он корчится от смеха за тысячу километров отсюда.

Сонсолес попробовала представить себе убийцу, который корчится от смеха где-нибудь на средиземноморском пляже, и с трудом сдержала скептическую ухмылку, которую подруга, возбужденная собственными доводами, к счастью, не заметила. Но, зная, с каким упорством Ана Мария обычно бралась за выполнение принятого решения, Сонсолес опасалась худшего. Сейчас Ана Мария твердо решила принять участие в расследовании. «Какое участие она может принять?» – спрашивала себя Сонсолес.

– Прислуга – вот кто всегда все знает. Поэтому я решила действовать через Дору, подругу Хуаниты; ты знаешь, хотя Дора не местная, с Хуанитой они подружки. Да-да, – сказала она, заметив удивление на лице Сонсолес, – с той самой Хуанитой, которая обнаружила тело судьи, – и поскольку Сонсолес продолжала смотреть на нее с удивлением, добавила: – Она была вместе со своей тетей, кухаркой судьи Медины; с той чуть инфаркт не случился, и Фернандо пришлось идти оказывать ей помощь. – Удивление на лице подруги сменилось непониманием.

– Она приходящая прислуга у Карлоса Састре; Хуанита, не ее тетя, – пояснила Ана Мария уже чуть раздраженно.

– А я и не знала, – сказала Сонсолес. – Значит, Хуанита приходящая прислуга Карлоса, которого ты опекаешь.

– Опекаю? Почему ты так сказала?

– Да просто так, ни почему. Значит, именно эта девушка обнаружила труп…

– Как это «просто так»? Что значит «опекаю»? Изволь объясниться.

– Ана, дорогая, да ничего это не значит! В моих словах не было никакого второго смысла, если ты из-за этого сердишься. Неужели ты могла подумать, будто я на что-то намекаю? Просто вы действительно его опекаете, это же так, ну признай.

– Мы, – подчеркнула Мария, – не я.

– Ну хорошо, хорошо, не будь занудой, я тебя прошу. И… – Сонсолес замолчала, пытаясь собраться с мыслями – ах, да, вспомнила, о чем мы говорили. Значит, ты хочешь превратить Дору в сыщика?

– Я попрошу ее поговорить с Хуанитой и внимательно выслушать, что та скажет; вот тогда и ты убедишься, что друг другу они рассказывают совсем не то, что судье де Марко. В конечном счете, все можно узнать только таким образом и не спорь.

– Судье де Марко? Ничего себе! Почему ты стала так называть Мариану?

– Ну потому что сейчас она выступает в роли судьи, а не хорошей знакомой.

Сонсолес от души рассмеялась. А потом, подумав, сказала:

– Да, кстати, Ана, ты знаешь кого-нибудь, кто пользуется опасной бритвой?

Ана Мария пристально посмотрела на нее.

– Почему ты спрашиваешь? – настороженно спросила она. – Тоже ведешь собственное расследование?

– Нет, что ты, – ответила Сонсолес. – Конечно, я думала… думала об убийстве… не без того, – она смешалась и знала, что Ана тоже это заметит: у той было безошибочное чутье. Сонсолес пожалела, что вообще задала этот вопрос, не надо было спрашивать неожиданно, без всякого перехода, – ну, о том, что судью Медину убили складным ножом, – призналась она, а потом взглянула на подругу: – Честно говоря, я и сама не знаю, почему задаю такие дурацкие вопросы…

Ана Мария посмотрела на Сонсолес очень серьезно; в глубине ее глаз застыл упрек.

– Можешь вычеркнуть Фернандо и Карлоса из своего списка, – сказала она так выразительно, что Сонсолес покраснела.

С раннего утра Кармен Фернандес занималась скопившимися делами и приводила в порядок недавно поступившие, потому что из-за переполоха с этим убийством все другое отложили в сторону: расследование преступления было делом первостепенной срочности, к тому же о нем много писали местные газеты, и не только местные: оно отозвалось по всей стране. Здешние журналисты и корреспонденты более крупных газет то и дело пытались разузнать что-нибудь о расследовании, но местные всегда знали больше, независимо от того, для здешних газет они писали или для столичных. Они тут родились, поэтому у них были связи, или же они брали нахрапистостью. Сегодня утром один журналист из Сан-Педро жаловался Кармен, что стоило в Сан-Педро случиться чему-то, что тянет на сенсацию, как из Сантандера тут же прислали своих ребят, чтобы те скупали информацию и отбирали у них хлеб насущный. «Мы нужны им описывать праздники и похороны», – бурчал он. Конечно, об этом убийстве узнала вся страна и писать о нем надо было несколько иначе, чего местные корреспонденты не умели. Но Кармен все равно жалела парня.

– Ты мне, наверное, ничего не расскажешь, правда? – простодушно спросил он у нее.

Ночью Кармен почти не спала. Стоило ей заснуть, как она просыпалась, взволнованная, вся во власти какого-то необычного возбуждения. Раньше, когда с ней случалось такое, Кармен знала причину: несколько лишних рюмок, выпитых где-нибудь вечером. Нет, ничего сверх меры, просто так действовал на нее алкоголь; стоило ей выпить чуть больше, и она спала плохо. Но накануне Кармен легла рано, долго читала, пока глаза не начали слипаться, – а после чтения она всегда хорошо спала, – и только тогда погасила свет.

Потому все это было очень странно. Кроме того, ночь была неприятная: дождь и ветер, не переставая, стучали в окно – во всяком случае, ей так казалось, – и, поняв, что в спальне не заснуть, Кармен вылезла из постели, не зажигая большого света, перебралась в комнатку, где стоял телевизор, и устроилась с книгой там. Она примирилась с бессонницей, и ощущение неуютности сразу отступило, хотя дождь не перестал, а ветер завывал по-прежнему. Потом, на рассвете, ветер стих, дождь стал реже. Тогда Кармен сварила крепкий кофе, приняла душ и оделась. Было еще очень рано, когда она пошла в суд, чтобы извлечь хоть какую-то пользу из своей бессонницы.

А потом были бумаги, бумаги, бумаги и ужасно хотелось спать. Скоро она начала чувствовать, как мало спала прошлой ночью. Кармен опять сварила кофе и, пока пила – медленно, не торопясь, – пыталась припомнить, что же ей снилось, отчего она просыпалась в таком возбуждении. Ночные образы расплывались, все время смещались, не желая обретать какую-либо форму в ее воспоминаниях. В этом сне двигалось нечто бесформенное, оставлявшее по себе только ощущение поспешного бегства; и еще там были листья, много листьев, они вздымались при каждом шаге, переворачивались, крутились под ногами. Но взгляд Кармен скользил низко, почти по земле, поэтому она не могла охватить всю фигуру – или что это было – и видела лишь быстрое, торопливое движение ног, вздрагивающие при каждом шаге листья, которые тут же ложились на прежнее место, и обезумевшие ботинки или нет, пожалуй, кроссовки, судя по приглушенному отзвуку шагов среди деревьев.

И тут Кармен поняла, что ей снился убийца. И самое поразительное, что причиной ее беспокойства и бессонницы было тревожное, поспешное бегство, а не безымянная бежавшая тень. Другими словами – она симпатизировала убийце, и ее подсознание выразило это во сне. Но в таком случае, значит, ей известно имя убийцы? Может быть, оно скрыто в глубинах, недоступных ее сознанию? И кто это может быть, чей облик она не осмеливается показать даже самой себе?

Мариана де Марко весело хмыкнула и достала сигарету.

– Ты что, всерьез веришь в эту ерунду? – спросила она, держа в одной руке зажигалку, а в другой сигарету.

– Да, я знаю, что этого не может быть, Map, я знаю. Но почему тогда у меня было такое ощущение?

– От недосыпа, – сказала судья, зажигая сигарету.

– Нет, совсем наоборот… Не в недосыпе дело.

– Ты ошибаешься, Кармен. Это ощущение будило тебя. Знаешь, почему? Чтобы ты не узнала убийцу.

Кармен Фернандес застыла, глядя на свою начальницу и спрашивая себя, всерьез та говорит или шутит.

А за окном все шел и шел дождь.