– А эта пергола? – спросил Мансур.

– Знаменитая пергола, – сказал Хуанито. – Здесь судья курил свои отборные сигары.

– А ты откуда знаешь? – строго спросила жена.

– Успокойся, я никогда здесь не курил. Я просто повторяю, что люди говорят. «Пергола», «наша пергола», как он ее называл, это единственное место во всем саду, которое любил судья. Бедная его жена, натерпелась с таким человеком! Она разбила этот сад, ухаживала за ним, и ее же открыто упрекали, что это женская прихоть. А когда она сделала перголу, чтобы сидеть в ней погожими вечерами с рукоделием, старый черт явился и стал тут курить.

– Старый черт! – простонала Елена. – Кто так говорит о покойном?

– Я думаю, – вмешался Мансур, – судя по тому, что слышал, – поспешил он добавить исключительно ради Елены, – выражение это, может, и резкое, но в данном случае вполне уместное. Во всяком случае, судья был, наверное, вспыльчивым человеком, хотя и умел держать себя в руках.

– Вспыльчивым?! Ха! – тут же оживился Хуанито. – Когда он бывал не в духе, то просто удержу не знал.

– Посмотрите, – сказала Кари, глядя на перголу, – какие розы обвивают ее! За ними никто не ухаживает, а они все равно цветут, потому что это дикие розы. Какие красивые, маленькие, незатейливые цветки! Ой! – воскликнула она, приглядевшись внимательнее, – как они плохо подрезаны!

– Злобно обкусаны, – прошептал Мансур, с видом заговорщика подмигнув Хуанито.

Елена бросила на него испепеляющий взгляд.

Они двинулись дальше, вокруг дома.

– Как странно, – сказала Елена, – дом опечатан, а вся остальная территория – нет. – Она сказала это в воздух, не обращаясь ни к одному из своих спутников. И поскольку ни один из них не ответил, добавила: – Я не знаю, можно заглянуть в окно или это нарушение закона?

Сад раскинулся слева от дома, и, отойдя от перголы, они по боковой дорожке вышли к задней двери, тоже опечатанной. Еще раз повернув за угол, компания оказалась у задней стены здания. Здесь был изящный фонтан, а за ним – огромный клен; под его раскидистыми ветвями шла дорожка, огибавшая дом. В этом месте стена усадьбы почти примыкала к дому, оставляя только широкий проход; через маленькую дверцу в стене можно было выйти в каштановую рощу, начинавшуюся сразу же за усадьбой.

– Через эту дверцу вошел убийца? – вслух подумал Хуанито.

– Тогда они нашли бы его следы, – ответил Мансур, глядя на затоптанную землю у них под ногами. – Тут ведь самое сырое место на всем участке, и солнца почти нет; к тому же роща в двух шагах.

– Но тогда они, наверное, уже знают, кто это сделал, – сказала Кари.

– Ну… – задумчиво протянул Хуанито, – все прошлые дни было очень сухо, вряд ли тут остались какие-нибудь следы.

– Дело в том… – начал Мансур, и тут они вздрогнули, услышав громкий крик, почти вопль Елены.

Она стояла, прижавшись к оконному стеклу, и махала рукой, подзывая остальных. Все кинулись к ней.

– Что такое? – громко спросил Мансур, когда они прилипли к окнам: сквозь щели между деревянными пластинами опущенных жалюзи можно было что-то разглядеть. Хуанито и Кари пожимали плечами, не понимая причину волнения Елены.

– Да кровь же! – закричала та. – Все эти бурые пятна – кровь! Какой ужас! Сколько крови!

– Да что ты говоришь! – воскликнул в ответ ее муж. – Ачто, интересно, ты рассчитывала увидеть там, где зарезали человека? Оливки с анчоусами?

Вот теперь Елена, действительно, испепелила мужа взглядом и, выражая возмущение всем своим видом, круто повернулась и пошла от них, в бессильной ярости погрозив Хуанито кулаком. Кари кинув на мужчин взгляд, в котором были и упрек, и призыв к терпению, побежала за Еленой.

– В последнее время она такая раздражительная, – заметил Мансур.

– Ну, я это на себе чувствую, – упавшим голосом сказал Хуанито. – Последние два дня она все время на взводе. Даже пошутить нельзя – никогда не знаешь, рассмеется или выйдет из себя. Господи, как мне это надоело!

Лопес Мансур рассмеялся.

– Ну, уж раз мы решили играть в детективов, – сказал он, кладя руку на плечо Хуанито, – пойдем к женщинам и давайте займемся этим все вместе, а? И потом, – добавил он, – мне почему-то кажется, что Елена сразу успокоится, как только мы предложим заняться расследованием.

Лицо Хуанито Муньос Сантоса просветлело.

Ана Мария убеждала Сонсолес:

– Да, я понимаю, ты не имеешь права ничего рассказывать, но мы должны что-то сделать; Фернандо говорит, и он совершенно прав, что это расследование в Холмистом, Каштановой долине и тут бросает на всех нас тень. Оно нам во вред: в Сан-Педро на нас начнут смотреть другими глазами, а уж если что-то появится в газетах… Нет, надо что-то делать!

– Ана, дорогая, поверь: я ничего не знаю. Мариана не разговаривает со мной об этом, и правильно делает. И отчасти потому, что она сама запретила разглашать данные расследования. Ты понимаешь, что это значит? – спросила Сонсолес.

– Ну конечно понимаю: об этом нельзя рассказывать посторонним, но уж между собой-то… – Ана возбужденно размахивала руками. – Мы-то ведь не посторонние.

Сонсолес ласково улыбнулась. Она не могла не сознаться, что ей нравится простодушие, которое иногда незаметно проскальзывало у ее подруги. Может быть, это качество зрелой женщине не очень к лицу, но совершенства на земле не бывает, а Ану Марию ни в чем нельзя было упрекнуть ни как жену, ни как мать. И все же в некоторых ее убеждениях был изъян. В своей жизни Ана Мария знала только два домашних очага – родительский и ее собственный, и только одного мужчину. Что ж, в конце концов, это избавляет не только от излишнего знания жизни, но и от многих переживаний. Зато редко встретишь другого такого же прямого человека, как Ана Мария, на нее всегда можно положиться.

– А что мы можем сделать вдвоем-то? – спросила Сонсолес, стараясь увести разговор от вопроса, ставившего Ану Марию в неловкое положение.

– Провести собственное расследование, – ответила та без тени сомнения. – Надо вытащить убийцу отсюда.

– Что?! – Сонсолес не удержалась и рассмеялась. – Ты с ним что, знакома? Ты хочешь, чтобы я помогла тебе посадить его в рейсовый автобус и пусть уезжает из Сан-Педро?

– Наверное ты хочешь сказать, что я круглая дура, во всяком случае, так мне кажется, – ответила Ана Мария. – Я думаю, необходимо рассеять подозрения в наш адрес, потому что – следующие слова Ана Мария произнесла отчетливо, с нажимом – совершенно неприемлемо, что подозревают всех нас.

– Да кто это говорит? – возмутилась Сонсолес.

– Фернандо. И он совершенно прав. Похоже, они считают, что преступление совершено кем-то, кто живет тут или в Каштановой долине. Разве ты не видишь, что они у нас все вверх дном перевернули? Над этим подшучивают даже мои дети.

– Но они тоже под подозрением, – вырвалось у Сонсолес прежде, чем она успела спохватиться.

– Смейся, смейся. Я посмотрю, как ты будешь смеяться, когда они под каким-нибудь пустяковым предлогом явятся к тебе в дом.

– Прости, Ана, я просто дура. Но разве к тебе они приходили?

– Нет, я же говорю, они действуют очень осторожно, но намерения их очевидны. И они ни вот столечко ждать не станут, – Ана Мария выразительно сложила пальцы, – чтобы войти в дома уже совсем по-другому. Но я тебе повторяю: хуже всего, что по городку поползли слухи, что появляется настороженность и от нее уже не избавишься, – ведь от соседей никуда не денешься. К тому же мы не живем здесь постоянно, понимаешь? Маленький городок – это маленький городок, и ничего с этим не поделаешь, мы это прекрасно знаем.

– Да, конечно. Но, Ана, дорогая, мне кажется, ты немножко преувеличиваешь.

– Ни капельки, можешь не сомневаться.

– Ну, тогда я снова спрошу – а что мы с тобой, собственно, можем сделать?

– Только то, что тебе кажется таким смешным: провести собственное расследование.

– Ах, да, – сказала Сонсолес. Она вздохнула и добавила: – Я не знаю, убил ли его кто-нибудь из наших, как ты выражаешься, но, во-первых, тут немало людей, с которыми мы едва знакомы, и я не думаю, что мы можем называть их «нашими» в том смысле, какой ты вкладываешь в это слово. А во-вторых, может, ищут не только тут, а где-нибудь еще. Насколько я знаю Мариану, она ничего не оставляет без внимания. И потом, что, если убил кто-то знакомый, хотя только этого нам и не хватало? Мы ведь даже не знаем, почему убили судью Медину…