Что за манера у него: если кто в администрации у папочки работает, так сынок его уже не то что своим работником считает, а чуть ли не своей собственностью. Сколько раз заходил в кабинеты, толкал кого-нибудь из работников, чаще всего меня, говорил:
– Пойдём мосты строить.
Мосты…
Ну да, мосты.
Какие мосты…
Всякие. Разные. Мы строили мосты, когда добирались до очередной вершины горы, до очередного города, и сын вождя первый восторженно вбегал в город, и кричал: вау, телепортация появилась, или – шесть-дэ-эффект, вообще крутяк! Вот тогда-то все расползались по домам, по уютным норкам, обживали город, вешали занавесочки и покупали телевизоры в кредит. Вот тогда-то сын вождя (выскочка!) покупал телескопы, смотрел на горы – которые дальше, дальше, смотрел на дивные города – там, там…
Вот тогда и взбрендило ему в голову – строить навесные мосты между вершинами гор, между городами, между пиками, перебираться – от одного города к другому, бесконечно – вверх. Мосты сгорали, мосты рушились, мосты падали в бездну. Порою мы сами чуть не падали в бездну, спасались с обрушенных мостов каким-то чудом. И не отпускала меня подленькая мыслишка, что если бы сыночек вождя свернулся с моста… вот так… несчастный случай… нечаянно… то я бы… правая рука вождя… я бы…
Убьёт он меня…
– Устал?
Вздрагиваю: не ожидал вопроса.
– А… есть маленько.
– Так дай я понесу.
Забирает у меня лопату. Тащит. Это плохо, оставил меня без лопаты, без оружия. Теперь точно проломит мне голову.
А может, нет…
Жили. Карабкались – вверх, вверх по скалам к очередному городу. Из года в год. Из века в век. Из поколения в поколение. Достигали очередного города, очередного пика цивилизации, и сын вождя открывал ворота города. Жили. Смотрели на далёкие пики, далёкие города – в тумане. Делали прогнозы: что может быть там. Губили свой город – в войнах, в катастрофах. Скатывались – в пропасть, в бездну, с высокой горы – вниз. Дичали, жгли костры, прятались в руинах. Понемногу забывали свою историю, самих себя.
А потом сын вождя смотрел на вершину скалы – где был очередной город. И мы – медленно, но верно поднимались по склону вверх. Потихоньку учились добывать огонь и запрягать в повозки лошадей. Потихоньку рассчитывали число пи и расщепляли атом. И искали в древних книгах ответ, а мы первые идём вверх по горе или кто-то до нас поднимался в горы – с каждым разом всё выше?
Входили в город – сын вождя открывал ворота города. вешали занавески и покупали технику в кредит. Смотрели на другие вершины гор и дальние города.
А потом сын вождя входил в администрацию и толкал кого-нибудь, чаще всего – меня:
– Пошли строить мост.
Убьёт…
Всё равно не поверит, что я никому не скажу.
А может, не убьёт, может, ещё хуже, вернёмся в город, прикажет меня арестовать, бросить в тюрьму, буду там гнить заживо до конца моих дней, потому что слишком много знаю. А однажды ночью усну и не проснусь, скажут – скончался от сердечного приступа.
А как вы хотели, наш вождь – он такой. Сейчас идёт за мной, тащит на себе две лопаты, дышит мне в спину. А потом опустит лопату мне на голову.
Может.
И так уже крепко отметелили меня в камере – в те дни, когда всё случилось…
Тогда…
Тогда…
– Со дня на день война будет, – сказал вождь.
Я кивнул. Я и так чувствовал: будет война, и не со дня на день, а, чего доброго, завтра. Слишком разрозненные племена жили в городе на вершине горы, слишком много людей, слишком мало топлива. Скоро его не станет совсем, и тогда люди – все, разом – вцепятся друг другу в глотки, покатятся кувырком – с вершины горы.
– Там и с горы покатимся, – сказал вождь.
– Покатимся, – согласился я.
Мы сидели в пентхаузе, который вождь облюбовал, чтобы смотреть на мир. Отсюда был виден весь наш город на вершине горы, город, залитый светом солнца, склоны горы, уходящие в темноту, мрачные ущелья. Дальше виднелись другие горы, далеко позади – уже покорённые, пройденные взлёты цивилизации, впереди – почти скрытые в тумане ещё не покорённые вершины.
– В который раз уже, – сказал вождь.
Я попытался вспомнить, в который раз – понял, что не помню. И никто не помнит. Слишком много сменилось поколений, слишком много эпох. Я даже подумал грешным делом: а не поднимались ли мы когда-то на горы ещё выше этой, а то, может, были в нашем прошлом – там, там, там, – заоблачные вершины, потерянные безвозвратно в какой-нибудь войне…
И опять завтра – война…
Мысленно прощаюсь – с огромным мегаполисом, с огнями реклам, с высотками, ранящими небо, с электронной почтой и кофе по утрам. Завтра всего этого не будет, завтра покатимся вниз, вниз, в тёмное ущелье, к первобытным кострам и звериным шкурам.
Тогда-то и заглянул сын вождя, увидел меня, обрадовался, махнул рукой:
– Пошли со мной.
Что-то будто оборвалось внутри, я отчаянно посмотрел на вождя: это уже слишком, хоть бы вразумил своего великовозрастного сыночка…
Опять пойдёт свои мосты строить, делать ему больше нечего…
Пускай, пускай, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось… Перебесится, успокоится, все мы по молодости такие были, мечтали, чтобы из одного города сразу в другой перескочить… Так что давай, пособи ему… я тебе сверхурочные оплачу, как за работу…
Я пошёл строить очередной мост. Знал бы я, что это будет не мост, знал бы, что придётся делать…
…когда всё было готово, я сам не верил, что мы такое сварганили. Сами. Вдвоём. Своими руками.
И уж тем более не верилось, что это будет работать.
– Ну… кто попробует? – спросил сын вождя.
Меня передёрнуло.
– Нет уж, увольте… Ваша затея была, вы и пробуйте…
Он кивнул, он ждал от меня этого ответа, он сам забрался в причудливую конструкцию, собранную из обломков чего-то там, завертел педали…
Я ещё не верил, что это полетит, я вообще не верил, что эта штука оторвётся от земли. Как назло мне – оторвалась, полетела, то повыше, то пониже, неуклюже взмахивая крыльями – в туман…
Тогда…
Вот тогда водили в отделение. Вот тогда допрашивали, били: какого чёрта не уследил, ты-то где был, когда он улетал, а, а… Ты-то куда смотрел…
Убьёт.
Приостановился за моей спиной. Окликнул.
Не иначе приноравливается, как обрушить на мою голову лопату…
– А на хрена мы вообще эти лопаты тащим?
Пожимаю плечами. Я откуда знаю…
Вождь бросает лопаты в пропасть. Не в ту пропасть, которая между двумя скалами, а в ту, которая по обе стороны от полоски земли…
Идём.
К людям.
К городу.
Я не скажу им, кого мы хоронили.
Не скажу.
Он не вернулся.
И когда началась война, и мы стремительно скатились с вершины горы вниз – он не вернулся.
И когда мы жили на дне ущелья, одичавшие, озверевшие, забывшие самих себя – он не вернулся.
И когда мы мало-помалу начали смотреть на вершину горы, и потихоньку подниматься – по склону – он не вернулся.
Менялись времена. Менялись эпохи. Менялись вершины гор. Менялись расщелины. Менялись мы сами.
Мы ждали его. Мы знали, что он вернётся, он не может не вернуться. Когда-нибудь ему наскучит там, на дальних вершинах, в дальних городах, он вернётся, чтобы забрать нас с собой.
Нет, не все верили, конечно, старики только презрительно фыркали: делать больше нечего, второго пришествия ждать. Поругивали молодых, которые тайком передавали из рук в руки откровения, якобы переданные им оттуда… А уж если кто мастерил крылья и пробовал летать, того и вовсе пороли на площади, или делали строгий выговор – в зависимости от эпохи.
И всё-таки – строили, пробовали неокрепшие крылья.
Ждали его.
Верили, что когда-нибудь вот так же – поднимемся над горами, над расщелинами, над городами, увидим эпохи – с высоты…