Она взяла чайник и налила себе кружку померанцевого чая. Мужчины уже перешли на дешевый ром. Ласло протянул ей бутылку, но она отказалась. Ром слишком быстро ударял ей в голову, и это было бы очень неразумно — потерять контроль над собой. Она продолжала пить чай и отказалась от традиционного рисового отвара ранувула, который носильщики и Нориа пили за обедом. Для его приготовления пригорелый осадок, образовавшийся при приготовлении риса, варили в воде и пили теплым за едой.

Как и каждый день, был рис. Вари. К нему — суп из трав, которые Нориа собирала по дороге. По утрам они готовили из риса с большим количеством воды кашу, вари сосоа, иногда Нориа подавала ее со сваренной в соленой воде кокосовой стружкой. На обед был либо рисовый суп, либо сваренный в кокосовом молоке рис с листьями маниока и мелко нарубленными помидорами, что Пауле не очень нравилось, так как листья маниока имели консистенцию мучнистых злаков. Но, несмотря на это, все было очень вкусным, потому что Нориа не жалела мадагаскарского перца. Кроме того, к каждому блюду подавался соус из имбиря, чеснока, чили и мякоти лимона, который даже самый пресный суп превращал в изысканное кушанье.

Паула съела две большие тарелки рисового супа и все еще не ощущала сытости, но она поймала на себе взгляд Нориа, которая ела очень мало, и почувствовала себя как дома, когда мать поучала ее, как должна есть дама, а не возчик пивоваренного завода.

Тем не менее у Нориа была еще связка афинтса для всех: вкусных маленьких, высушенных на солнце бананов.

Царила сосредоточенная тишина, которую нарушало только вездесущее жужжание мошек, и Паулу это устраивало, потому что, когда мужчины пили ром, они сразу же начинали спорить, даже если в остальное время вели себя как лучшие друзья. Иногда Пауле казалось, что их троих что-то объединяет, что-то, о чем она не догадывается. Между тем дрова уже едва дымились, так как огонь уже испарил практически всю влагу, из-за чего костер горел теперь лучше и ярче и источал тепло. Паула этому очень обрадовалась, ведь, несмотря на то что стояло лето, здесь наверху, на плоскогорье, по ночам было значительно прохладнее.

— Завтра тут будут праздновать Сильвестр[3]. — С каждым глотком рома Мортен шепелявил все сильнее, так что Паула сначала совсем его не понимала.

— Сильвестр в ноябре? — обратился Ласло к Нориа.

Она кивнула.

— Наш год на Мадагаскаре следует за луной и делится на месяцы по двадцать восемь дней в каждом, таким образом, в году триста тридцать шесть дней.

Паула уже не прислушивалась. «Сильвестр», — думала она. Свой последний Сильвестр она провела на корабле недалеко от мыса Доброй Надежды, в одиночестве в своей каюте, страдая морской болезнью, в полном унынии. Предыдущий Сильвестр она полностью стерла из своей памяти.

— Тогда завтра вечером следует устроить праздник! — предложил Ласло.

— На Мадагаскаре начало нового года — это всегда большой праздник, он называется Алахамади, — снова вмешалась Нориа.

— Нужно уважать обычаи страны, принимающей гостей. — Ласло улыбнулся Нориа.

— Только если они не слишком языческие, — прошепелявил Мортен.

— Как по мне, было бы лучше, если бы мы продолжили путь. — вздохнул Вильнев.

Нориа встала и подбросила несколько поленьев в костер, который снова начал дымить.

— Завтра мы доберемся до Амбохиманги.

«И почему, — раздраженно думала Паула, — голос Нориа звучит все более угрюмо, как у Кассандры, возвестившей миру о грозящем несчастье?»

— Тогда у нас будет два повода для празднования, — констатировал Ласло.

— Об этом мы узнаем после разговора с королевой Ранавалуной, а затем мне придется двигаться дальше, моя община ждет меня.

Мортен шепелявил еще сильнее, чем прежде, и Паула невольно представила себе, как он в таком состоянии читает проповедь. Она прикусила губу, чтобы не рассмеяться.

Его опьянение напомнило ей о том, где она встретила его в первый раз, и ей пришлось еще больше сдерживать смех.

Это было у мадам Риве в «Веселом фламинго». Вскоре после праздника стирки в честь усопшего к ней в дверь постучал маленький мальчик и передал запечатанное письмо.

Дорогая мадам Келлерманн!

Вести о Вашем мыле дошли и до нас, мы были бы рады, если бы смогли стать Вашими постоянными клиентами. Джим, предъявитель этих строк, покажет Вам дорогу к «Веселому фламинго».

С глубоким уважением,

преданная Вам мадам Риве

Заинтригованная, пребывая в полной уверенности, что речь идет об отеле, Паула последовала за мальчиком по грязной дороге.

После того как они спустя полчаса прошли мимо обветшалой хижины, они вдруг оказались перед каменным домом с белой, покрытой лаком деревянной террасой вокруг него и двумя большими колоннами, которые охраняли огромный вход — красную резную дверь.

Ее уже ждали, дверь открылась, как по волшебству, и Паула предстала перед мадам Риве.

Нос Паулы сразу понял, где она находится, хотя до этого она ни разу не была в борделе. Сначала она почуяла слишком сладкий аромат болгарского розового масла и жасмина, но даже они не смогли полностью перебить другие запахи. Непроветренные спальни, пот, страх и жирные волосы. Если бы не ее обоняние, она очень удивилась бы тому, что в глуши можно найти подобное заведение. Стены до уровня бедер были обиты резными дубовыми панелями, а сверху обтянуты полосатой шелковой тканью. Также там находились тяжелые, обитые темно-зеленым бархатом кресла и английские клубные черные кожаные кресла. На темном деревянном полу лежали толстые красные ковры с восточным цветочным орнаментом, а посреди комнаты косо висела огромная хрустальная люстра со свечами. На стенах виднелись большие, написанные масляными красками картины: натюрморты и изображения цветов в огромных золотых рамах в стиле барокко.

В одном из кресел восседала мадам Риве, грациозная и внушающая уважение, в серо-голубом шелковом платье с драпировкой, украшенном воланами из белого кружева. Только декольте было слишком смелым для послеобеденного времени и разрушало впечатление, которое создавалось благодаря ее в остальном безупречной фигуре. Кожа там была морщинистой и выдавала ее возраст: должно быть, уже за сорок. На шее у нее висело сияющее жемчужное ожерелье из розового жемчуга, а в больших морщинистых мочках ушей — серебряные серьги в виде фруктовых корзин.

Когда она заговорила, Пауле пришлось себя контролировать, чтобы не выдать удивления, потому что голос мадам Риве был мужским. Она церемонно поприветствовала Паулу, велела принести ей китайский чай и имбирное печенье и купила у нее все мыло, которое та взяла с собой. Кроме того, она заказала четыре дюжины восточного и две дюжины цветочного мыла и все это сразу же оплатила.

Когда Паула уже собиралась прощаться, начался переполох и комнату вдруг заполнили едва одетые дамы, которые умоляли мадам Риве разобраться с норвежцем. Тот их, как обычно, обманул: у него снова не было при себе денег.

Мадам Риве попросила Паулу подождать ее минуту, приняла гордый вид и удалилась из комнаты в сопровождении дам.

Спустя некоторое время мадам Риве уже тащила за собой к выходу, по всей видимости, очень пьяного мужчину и выталкивала его за дверь. Затем она разогнала своих работниц, села, вся дрожа, в одно из английских кожаных кресел и взяла свою чашку чая.

— Это сложно, — сказала она своим низким глубоким голосом. — Миссионеры — они хуже всех, постоянно приходят якобы ради спасения душ моих дам. Как же я могу запретить им духовную помощь? — Она глубоко вздохнула, взяла имбирное печенье, положила его в рот и медленно прожевала. Затем она подняла глаза и оценивающе посмотрела на Паулу. — Хоть вы и слишком худая, но пригодились бы мне. В настоящий момент у меня одна меринка, одна китаянка, одна индианка и две африканки. Белокожая точно смогла бы привлечь несколько более платежеспособных мужчин. Жаль только, что вы не блондинка, это была бы вершина…