Дома Эра в задумчивости сидела над раскрытой газетой. Она ничего не сказала, и он спросил ее:

- О чем ты думаешь?

- Почему это у тебя получилось так легко и безболезненно ? - сказала она. - Сила это или безнравственность...

Он удивился:

- Разве легко? Десять дней я не видел света. Я выпит, выжат и просушен. Я сейчас долго соображал, в какую сторону, чтобы домой.

- Я не о том, - отмахнулась Эра. - Это пустое... Меня удивляет, как можно иметь относительно одной и той же вещи несколько одинаково убедительных точек зрения?

- Возможно, надо смотреть из разных мест, - сказал он.

- Возможно... Конечно, необходимо смотреть из разных мест. Но в результате человек должен прийти к одному мнению. Иначе как же разобраться, среди чего живешь, что хорошо и что плохо? Ведь если у вещи нет окончательной оценки, каждый болтун может доказать свою правду.

- Так оно и случается. Наше дело - не давать,- улыбнулся он.

- Это не всегда исполнимо... Завтра судят бедного Ломтика.

- Ах, да! - вспомнил он. - Ребенок попал в тунеядцы. Кто его будет судить?

- Товарищеский суд при домоуправлении.

Он засмеялся:

- Ну разве это страшно?

- Такому мраморному изваянию, как ты, это, конечно, не страшно. А Ломтик - очень хрупкий человечек. Это может сломить его навсегда. Если приговорят выслать его из Москвы, я вообще не знаю, что с ним будет, как он перенесет... Никакой он не тунеядец! - воскликнула Эра, возражая кому-то невидимому. - Самый нормальный мальчик, прекрасной души, но еще не нашедший себя. Он ощущает свой талант, но еще не знает, как его применить к жизни.

- Это трогательно. Но зачем же ругать меня? - спросил Овцын.

- Прости, - вздохнула она. - Иногда очень надо кого-то ругнуть. Кого же мне ругать, как не тебя? Больше некого.

Вечером неожиданно пришел Вадим Згурский, привел рыжего, широкоплечего режиссера по фамилии Вандалов. Манеры у Вандалова были раздольные, голос - командирский, и звали его Глебом. Отчества Вандалов не сообщил. Он не стал терять время на обнюхивание и неоплачиваемые разговоры, сразу взял быка за рога:

- Вашу «Голубую» нужно снять. Если б Вадим не был вашим приятелем, я все равно вас нашел бы. Снять в цвете! Двести метров одного фейерверка!

- Много, - успел вставить Згурский, пока Вандалов вдыхал.

- Пусть сто, - убавил Вандалов. - Тоже эффектно. Однако - хроника, документальность. Никто не укусит.

- Фейерверк бывает только под Новый год, - сказал Овцын.

- А разве там на облаках написана дата? - прищурившись, спросил Вандалов. - Или, может быть, на складах кончились ракеты?

- Ракет достаточно, - согласился Овцын. - Снимайте, если вам охота.

- Слова не мальчика, но мужа. Садитесь писать сценарий, -скомандовал Вандалов.

- Не умею, - сказал Овцын. - Наймите сценариста.

- Не стройте из себя медвежонка, - возразил Вандалов. - Мне нужна ваша манера. Зачем бы я иначе забирался на четвертый этаж без лифта?

- Я не умею писать сценарии, - четко и раздельно повторил Овцын.

- Кокетничаете, - скосился Вандалов. - Или вы думаете, что сценарий - это пьеса? Или думаете, что вам надо изучить технику киносъемок? Вздор вы думаете, Овцын. Пишите ту же самую прозу, которую вы прилично умеете писать. Только время от времени зажмуривайтесь и представляйте себе, как это будет выглядеть на экране. Да в конце концов ваша жена умеет писать сценарии! Эра, ты умеешь писать сценарии?

- Ну, - сказала Эра.

- Покажешь мужу, по каким рельсам надо ехать. Садитесь, садитесь за машинку, Овцын! - приказал Вандалов.

- Неохота. - Овцын покачал головой.

Режиссер поднялся со стула, сунул кулаки в карманы пиджака. Заговорил, широко расставив ботинки, покачиваясь с носков на пятки:

- Послушайте, Овцын, вы что, подпольный сын Рокфеллера ? Или вы лидийский царь Крез? Или, может быть, вы нашли то озеро, куда потрепанные банды Наполеона бросили награбленные в Москве сокровища ? Вам лень нагнуться и поднять пятьсот рублей, которые валяются на вашей дороге?

- Не в деньгах счастье, - сказал Овцын.

- Когда их много, - вставил Вадим Згурский.

Вандалов зашел с другого конца.

- Ну, а слава? Тоже не в ней счастье? Или, может быть, вы пресытились ею с тех пор, как ваше мужественное лицо промелькнуло на экране? И теперь фамилия в титрах - это для вас мелочь, которая даже не пощекочет самолюбие?

- Не произноси такие громкие слова, Глеб, - заметила Эра. - У документальных сценаристов не бывает славы. Не бывает даже простейшей известности.

- Вздор мелешь, голубушка, - отразил Вандалов. - Я перечислю без запинки дюжину славных документалистов...

- Которых знаешь ты, потому что приходится иметь с ними дело.

- Красавица, не порти песню, - попросил Вандалов. - Вспомни, что через пару месяцев тебе понадобится куча денег.

- Это не твоя забота, - сказала Эра.

- А я о чем тут распинаюсь? - воскликнул Вандалов. - Именно о том, что это забота твоего мужа!

- Мой муж найдет способ не оставить меня в нищете,- сказала Эра.

Вандалов снова уселся, вынул из карманов кулаки, расправил их,

спросил уже спокойно:

- Эра, почему ты против этой работы? Я ничего не понимаю.

- Потому, что мне не нравится «Голубая повесть», - ответила она. -Теперь понимаешь?

- Не могу понять, - потряс рыжей головой Вандалов. - Может быть, тебе не нравлюсь я как режиссер?

- Как режиссер ты не плох, - сказала Эра. - Был бы еще лучше, если б не ходил только по разминированным тропам. Мог бы проложить и новую дорогу.

- А что? - Вандалов состроил надменную гримасу. - Разве я скрываю, что боюсь подорваться? А разве на тех тропах, которые нанесены на карту, мало интересного? Нет, голубушка, это не тот разговор... Овцын, скажите мне честно: вам нравится «Голубая»?

- Нравится, - сказал Овцын.

Вандалов наклонился в его сторону, пристально глядя в его глаза, и Овцын подумал, что этот взгляд не развинчивает на детали, не исследует - он просто добивается своего, и поэтому неприятен.

- Овцын, я вам клянусь, что сделаю фильм, который войдет в сокровищницу мирового киноискусства, - проговорил Вандалов. - Скажи ему Вадим, сделаю я такой фильм?

- На этом материале можно сделать приличный фильм, - согласился Згурский.

- Овцын, я буду снимать этот фильм, - проникновенно сказал Вандалов. - Любой поднаторевший сценарист состряпает по вашему произведению вполне приемлемый сценарий. Но это будет уже не тот класс творчества. Материал останется, душа уйдет. Я это чувствую. А я умею чувствовать, во мне есть для этого приспособление, это подтвердит каждый, кто знает мою работу.

- Ты умеешь чувствовать, - сказала Эра. - Это и обидно.

- Овцын, - продолжал Вандалов, - неужели вы допустите, чтобы из произведения ушла душа и осталось только голое ремесло ? Неужели вам не горько будет видеть на экране развесистую клюкву? А это будет, будет! -Вандалов вскочил со стула, взметнул вверх руку, голос его загремел: - Это будет, я вам предрекаю! Я видел сотни километров морских фильмов. Даже в произведении вашей преуважаемой супруги любимая наша клюква ветвилась пышным шатром. Скажите, разве это не так?

- Не очень пышным, - Овцын улыбнулся и взглянул на непроницаемое лицо Эры. - Но кое-что несообразное было...

- Даже! - Вандалов погрозил Эре пальцем. - И вы представляете, какую оперетту сочинит литератор, видавший море в Коктебеле, а моряков -в ресторане «Арагви»?

- Представляю, - сказал Овцын.

- Будете писать сценарий сами?

- Буду, черт бы побрал ваш ораторский дар! - сказал Овцын.

Эра поднялась с дивана и ушла в кухню.

- Уф-ф-ф-ф... - сказал Вандалов, расстегнул пиджак и потряс на груди

свитер.

- Но не надейтесь, что я напишу его быстро.

- Надо быстро, Иван Андреич, - Вандалов улыбнулся и развел руками. - Оперативность - основное достоинство нашей работы. Мы не художники, мы документалисты, хроника, журналистика, киногазета. Мы должны шагать в ногу с жизнью, а не плестись по пятам у многоуважаемой. Пусть зритель восклицает: «Ах, черти, когда же они успели вставить кассеты в свои аппараты?!»