Мы добрались до столовой, которую Гурий Васильевич именовал «кабаре». У здания стояла длинная нарта. Чукча в меховой шапке, в гимнастерке с расстегнутым воротом и ватных штанах рубил нерпу и бросал куски собакам. Они скалились, провожали глазами каждый кусок, Но не двигались с места. Хватали только то мясо, которое падало у морды. Мы прошли в зал, просторный, весь в табачном дыму, сели, не снимая плащей. Гурий Васильевич спросил: «Бифштекс?» Мы всегда брали бифштекс. Нам принесли бифштексы из оленины и шампанское. Другого вина в кабаре не водилось. Вообще в поселке не водилось другого вина. Очень, наверное, не доходно возить другое вино на Чукотский берег. Гурий Васильевич улыбнулся невесело, сказал: «Ну, с приездом, боцман...» Я тоже улыбнулся, выпил вино и сказал: «Теперь уж старпом при всем желании не украдет наш сейнер».

- Забавно, - сказал Овцын. - Расскажите-ка, как ваш старпом хотел украсть сейнер?

- Тогда это было не забавно, - сказал Федоров. - Тогда я крепко перепугался. Мы стояли в порту уже с неделю, готовились потихоньку к зимовке, но могли и выйти в море, если в проливе Лонга вдруг волей божьей разойдутся льды. Мы сердились на природу, скучали и украдкой разлагались. Вечерами ходили в Дом культуры. Там были танцы, кино. Существовал и буфет. На судах оставалась вечером минимальная вахта: человек в машине и человек на палубе. Остальные развлекались по возможности. Возможности были ограниченные, поскольку бухгалтер перегона, как его ни материли, денег не давал. В тот вечер я зашел в танцевальный зал и сразу напоролся на своего капитана. Гурий Васильевич поглядел на меня укоряющим взором, сказал кисло: «Придется похлопотать у бухгалтера, чтоб выписал вам аванс». Я сказал: «Хорошо бы, - потом удивился: - А что такое?» Он сказал: «Пообносились, почтенный боцман».

В море я отвык думать, как одет. Кому это интересно в море, моржам, что ли? А тут взглянул на себя и покраснел: яловые сапоги, затасканный по вахтам свитер, брюки не разберешь в какую полоску и пиджак со следами всех смазочных материалов, которые положены сейнеру по табели снабжения. Еще я увидел, что к нам подходит девушка. Очень красивая девушка. Она улыбалась капитану. Я развернулся на сто восемьдесят и полетел на сейнер переодеваться.

Там было тихо и пусто. В порту дизель не гоняли - и топливо не расходуется и механику меньше заботы. Для обогрева топили камелек. Освещались аккумуляторными фонарями. Я спустился в кубрик, и сразу в нос шибанул запах. Такой запах получается, когда в помещении пьют спирт и закусывают чесноком и солеными огурцами. У стола механик Сеня Макушкин втолковывал что-то старпому и водил перед его носом длинным корявым пальцем. Меня за делом в полумраке не заметили. Я присел на койку, прислушался из любопытства. Сеня выкатывал на старпома круглые глаза и спрашивал: «Указание считать Арктику освоенной было» Старпом бубнил ему: «Давно было». Сеня Макушкин снова спрашивал:

«Постановление о том, что Арктика покорилась советскому человеку, было?» - «Читал в газете», - сказал старпом. Сеня поднял корявый палец, спросил: «Что из этого вытекает? Вытекает трусость и малодушие начальства, которое бережет покой души и не желает прорываться к заветной цели через льды и преграды сурового Чукотского моря. Так вытекает?»

Старпом сказал: «Полярная зарплата за месяц из моего кармана вытекает. Премия за выполнение рейса вытекает. Большие деньги вытекают, мать их за уши».

Механик сказал сокрушенно: «Ты сумашечий, старпом. Вечно ты думаешь за деньги. Пойми, что деньги в нашей жизни мелькают, как падающие звезды на небосклоне, оставляя ослепительно яркий, но кратковременный след. Краткий миг обладания забывается, тоска потери ложится на душу чугунным балластом. Не отдавай душу деньгам, старпом, и ты будешь жить долго».

Старпом сказал: «Не балди, Сеня. Деньги - это деньги. Волосан тот, кто бросает их на ветер за краткий миг. И ты волосан».

Надоело слушать белиберду. Я стащил сапоги, сунул под койку портянки и натянул красивые нейлоновые носки. Старпом, тяжко бухая своими полуболотными, полез вверх по трапу. Он вернулся, и под мышкой у него была свернутая трубкой карта. Я опять заинтересовался разговором. Старпом расстелил карту, прижал углы стаканами, ткнул пальцем в правый верхний угол.

«До Шелагского мыса льда нету, - сказал он. - От мыса Шмидта на восток тоже чисто. Льды только в Лонге да севернее Врангеля».

Сеня Макушкин склонялся, тупо глядел в карту, сказал: «Все понимаю. Была дырочка и прикрылась. Неужели даже нашей шмакодявке не проскочить? Должна же быть хоть щелка!»

Старпом сказал, подумав: «Должна, конечно. Где-нибудь под

бережком, на малых глубинах. У пака осадка побольше нашей».

Механик распрямился, вскинул носатую голову, взял бутылку и метко налил спирта. Они подняли стаканы. Карта свернулась в трубку. Сеня сказал: «Я пью за такую картину. Слушай, старпом, своими ушами. Мужественные камчатские рыбаки уже махнули на шикарные сейнера и отправились ремонтировать свои ветхие кавасаки. Вдруг одни рыбак закуривает, по старой рыбацкой привычке смотрит на горизонт и замечает точку. Эта точка растет и приближается. Рыбак выхватывает из-за пазухи подзорную трубу и приставляет ее к глазу. Из окуляра на него мчится шикарный современный сейнер с номером С-153 на борту. «Смотрите все! - кричит рыбак. - Они прошли! Слава им в веках и народах!» В тот же миг вся колхозная оптика направляет свои объективы в нашу сторону. Сбегаются иждивенцы и духовой оркестр. Из Владивостока летит выездной корреспондент крупной газеты. Телеграфист дрожащею рукою выстукивает депешу в Москву. Там ломают умные головы, не в силах решить - дать нам с тобой только медали или же сразу ордена».

Старпом пробубнил: «Или по шеям...»

Сеня Макушкин сказал ему ласково: «Старпом, ты сумашечий. Где ты заметил, чтобы передовикам производства давали по шеям ? Судят ли победителей?»

Тогда старпом оживился: «А ведь верно. Если доведем эту коробку до места...»

Сеня сказал: «Прогремим на всю Одессу и мелкие города!»

Старпом сказал: «...большую премию дадут. А щель найти можно. Это каравану не пройти, а одна коробка всегда проскочит. Под бережком, по мелководью, по молодому ледку».

Он снова расправил карту и повел по ней пальцем.

А Сеня придвинул рот к его уху, стал говорить: «Надо сейчас. На судне никого. Я запущу дизель, ты отвяжешь свои веревки и станешь за руль. Обогнем восточный угол нашей страны и на следующей станции вылезем уже героями. Топлива у меня хватит, ты не волнуйся».

Он стукнул кулаком по столу. Звякнули, посыпались со стола стаканы. «Ты лети с дороги, птица! - Механик смахнул и бутылку. Зверь с дороги уходи! - Он шмякнул огурец в раскаленную дверцу камелька. - Прости-прощай это гнилое Гонолуло. Нам тут нечего терять, кроме ржавых якорных цепей!»

А я оцепенел. Сидел на койке, не в силах произнести слова. Неужели они не шутят? Да если они заберутся во льды - всякая дорога для них замкнется, и туда и обратно. Лед сплющит сейнер в тонкий лист и никто их тогда не спасет.

Старпом свернул карту и пошел из кубрика. За ним выбрался наверх Сеня Макушкин. Помню, как, лязгнул люк машинного отделения, и тогда я, наконец, осознал, что это не шутка. Какие шутки, если пьяный Сеня полез в машину!

Я схватил плащ и помчался в Дом культуры.

Капитан и красивая девушка сидели на диванчике у стены. Капитан что-то стал мне говорить, но я перебил: «Можно вас на минутку?» Гурий Васильевич сказал девушке: «Я сейчас», - пошел за мной, и уже через полминуты мы бежали. Сейнер стоял тогда в укромном месте между высоченной кормой сухогруза из Владивостокского пароходства, застрявшего, как и мы, и тупым форштевнем тысячетонного лихтера. На палубе старпом возился с концами. Над трубой кучерявился голубой дымок. К краю причала Гурий Васильевич подошел спокойным шагом, дышал ровно, будто и не бежал полтора километра. Позвал: «Старпом!»

Тот разогнулся, зачем-то спрятал за спину канат. Он пялил глаза на капитана и притопывал сапогом.