Иногда он ночевал у Вали. Хотелось прийти пораньше, поиграть с ребятишками, и это желание было не мимолетным. Валины дети ему нравились, иногда, обычно в выходные дни, проходя мимо ее дома, он встречал их на улице и, замедляя шаги, всматривался в круглые, как у матери, румяные и оживленные лица. Мелькала мысль: а смог бы он стать для них отцом? Воспитывать, заботиться и все такое прочее? Для того чтобы узнать это, надо было познакомиться с ними поближе, но Валя была против. Он приходил и уходил, когда они спали.

С некоторых пор собственное жилье стало вызывать у него отвращение. Он ничего не мог с этим поделать. Заботиться о себе надоело. Торопясь с отчетом, он преследовал тайную мысль: спихнуть окончательное оформление Афонину, а самому выехать в апреле на весновку и снова почувствовать себя хозяином положения и главой дела.

Вечерами, когда все уходили, работалось хорошо, за полтора часа он успевал столько же, сколько за день, ему было радостно, что новые шлифы, новые химанализы, аэрофотоснимки – все это подтверждало его концепцию о строении района и укрепляло в уверенности, что Болотное – не подведет.

Как-то раз он засиделся позднее – обычного, чтобы дописать раздел – полстранички осталось. Он думал над фразой, покусывал головку шариковой ручки, и в это время вошел Пташнюк. Остановился в дверях, прищурился на настольную лампу.

– Иду мимо, вижу – свет. А это ты, значит, тут полуночничаешь…

Пташнюк грузно сел за соседний стол, расстегнул меховую куртку и сдвинул на затылок пушистую шапку.

– Чего домой не идешь?

– Поработать захотелось, – неприветливо ответил Князев, не поднимая глаз.

– Не говори. Эту работу сроду не переделаешь… – Пташнюк встал, прошелся вдоль стеллажей, трогая образцы.

Князев, вполоборота следя за ним, пробурчал:

– Ходят тут разные, а потом полевые материалы пропадают.

– За шо людям деньги платят? – сказал Пташнюк, не обращая внимания на его слова. – Бродят по тайге, камешки собирают… Я на берег Тунгуски выйду – покрасивше найду.

– Есть такие ловкачи, – отозвался Князев.- Маршрут через гору у подножия описывают, образцы набирают из свалов…

– Ну вот, видишь. Будем ваши поиски-то… свертывать. Никому они не нужны. Геофизика, бурение – ото передовые методы. – Он снова опустился на стул, покрутил на пальце угольник. – А я вот скоро уйду с заместителей. На партию. Надоела канитель. Может, и Болотное твое разведывать буду. Пойдешь ко мне старшим геологом?

– Не пожалеете потом?

– Я никогда ни о чем не жалею. Шо сделано, то сделано. А с тобой бы мы сработались. Я б тебе полную свободу. Ты бы геологов вот так держал, – он показал кулак, – а я всех остальных. Ото была б ладная упряжка и полный дуэт.

– Насчет Болотного это серьезно? – озадаченно спросил Князев. – Начальником партии будете?

– А шо ты так удивился? Очень даже возможно и вполне вероятно.

– Знал бы – не открывал…

Не задевали Дмитрия Дмитрича ни насмешки Князева, ни пренебрежительный его тон, а эти слова задели. Он задышал тяжело, недобро, качнулся вперед, но сдержал что-то в себе и молча вышел.

В один из розовых от солнца и тумана январских дней Князева позвали к телефону, и он услышал знакомый, хоть и призабытый, радостный и взволнованный голос:

– Андрей Александрович! Здравствуйте! Это я.

– Володька, что ли?! – закричал Князев. – Ты откуда звонишь? Из Красноярска?

– Да нет! Мы уже прилетели. Здесь, в аэропорту.

– Ну, елки, жди меня. Я сейчас буду!

Выездной у крыльца не оказалось – начальство укатило куда-то. Оставалось надеяться, что подвернется какой-нибудь транспорт на месте. Лучше бы, конечно, пригнать для Володьки и особенно для его молодой жены (интересно, какая она?) собачью упряжку, да где их сейчас найдешь, собачек? Все на работе.

Князев быстро шагал по разъезженной дороге, отгораживался поднятым воротником от колючего хиуса (хорошо, что обратно будет в спину дуть), рисовал себе встречу, которая через несколько минут произойдет, и в душе был нежданный праздник. Потом радость его чуть поубавилась – вспомнил, что дома грязь, запустение, даже постель не прибрана. Ну ничего. Не везти же их в общежитие.

Вот и аэропорт – двухэтажное бревенчатое здание со шпилем. Князев вбежал на крыльцо, потянул на себя одну дверь, толкнул другую. В зале пусто, один-единственный человек стоял у окна спиной к свету, и это был Матусевич. Они пошли навстречу, посредине зала потискали друг другу руки. Князев повернул его за плечи к свету, разглядывая поднятое к нему тонкое, подростковое лицо. Матусевич смущенно улыбался, а глаза так и сияли. Князев порывисто обнял его, прижал, похлопал по спине.

– Где же Дюк? – спросил Матусевич.

– А жена твоя где?

Матусевич глянул в сторону. В закутке между тамбуром и черной голландкой сидела на двух составленных рядом чемоданах молодая женщина в меховой шапочке с длинными ушами. Сидела чуть напряженно, пряменько, по-девичьи уютно сложив на коленях руки в красных варежках. Сидела и слегка улыбалась.

Князев шагнул к ней, еще издали поздоровался.

– Я вас таким и представляла. Большим. – Голос у нее был низкий, она чуть грассировала. Встала, протянула Князеву руку.

– Здравствуйте, Андрей Александрович. Меня зовут Лариса.

Малого росточка, под стать Володьке, нос, пожалуй, чуть великоват, узкий, волевой подбородок, прямые тонкие брови, темные глаза, асимметричный рот… Лицом старше Володьки… Ни красавица, ни дурнушка – рядовой товарищ.

Ревнивый этот мужской осмотр длился не более секунды, но в глазах Ларисы промелькнула тень обиды. Князев понял, что она прочла его выводы насчет своей внешности, и взял фальшивый, развязный тон:

– Рад познакомиться, молодцы, что приехали. Ну-ка встаньте рядом, погляжу на Володю Матусевича в роли мужа. Ранние браки – счастливые браки или, как говорит Коля Лобанов, «пораньше сядешь – пораньше выпустят»…

– Он здесь? – быстро спросил Матусевич.

Князев начал подробно объяснять, что Лобанов сейчас пребывает на Курейке в горном отряде, а в апреле поедет на весновку под началом одного недоучившегося молодого специалиста…

– Ну, об этом у нас еще будет время поговорить, а сейчас давайте двигать. Где ваш багаж?

– А вот он. – Матусевич кивнул на чемоданы.

– Милые вы мои! – только и сказал Князев и облегченно засмеялся, ибо все стало на свои места: к нему приехали два молодых идиотика в полузимних пальтишках и городской обувке, и он должен о них позаботиться.

– Пошли, – сказал он и взялся за чемоданы, не обращая внимания на протесты Матусевича. – Предложи руку молодой жене.

Они спустились с крыльца, а тут как раз в сторону поселка бежала порожняя лошадка. Сели в притрушенные сеном розвальни, Матусевич укутал Ларисе ноги сеном и что-то негромко сказал ей, а она, прикрывая варежкой нос, молча глядела мимо обындевевшего лошадиного крупа вперед, на выплывающий из тумана порядок черных, утонувших в снегу изб.

Возница подбросил их почти до самого дома, дальше шли через дворы – мимо сарайчиков, заледеневших бугров помоек, мимо дощатых уборных. Князев с чемоданами шагал впереди и думал, как бы задержать гостей на минуту в кухне. Лариса семенила за ним, короткие сапожки ее, подбитые искусственным мехом, снизу сделались как каменные и стучали как каменные, колени онемели, застыли пальцы в тонких варежках; ей было все равно, куда идти, лишь бы скорей оказаться в тепле. Матусевич шел сзади, глядел на помойки и уборные глазами Ларисы, видел ее съежившуюся спину и страдал вдвойне.

Пришли, наконец. Князев отпер висячий замок, пропустил гостей вперед и сразу же, шутливо подталкивая Матусевича в спину, оттеснил их к вешалке, загородил проход чемоданами, извинился, метнулся в комнату, молниеносно прибрал постель и вышел довольный.

– Прошу! – сказал он. – Только раздеваться пока не стоит, пожалуй…