Князев нажал кнопку микрофона:

– Федотыч, тебе боевое задание. Договорись от моего имени с радистом Переверцева насчет дополнительного времени и узнай у него следующее. Запиши – первое: когда вернется Седых; второе: где Арсентьев, можно ли с ним связаться и когда он будет в Туранске; третье: можно ли сейчас раздобыть вертолет. Хорошенько обо всем расспроси, их радяга в курсе дела, все станции слушает. Ну и привет от меня, от всех нас и наилучшие пожелания. Прием.

Выслушав ответ, Князев попрощался. Ему было муторно: от этой канители ничего хорошего ждать не приходилось. Игра в кошки-мышки. Надо запастись терпением. Дурацкое положение: хочешь свернуть с окольного пути на прямую дорогу, а она закрыта. Можно, конечно, обойти шлагбаум сторонкой или подлезть под него, но… Лучше подождать, пока откроется.

На следующий день Князев впервые за сезон шел в маршрут по обязанности. Идея валунных поисков час от часу материализовалась, обрастала подробностями, становилась программой. И любая другая работа, не вызывавшая ранее никаких сомнений в своей логичности, казалась теперь проволочкой, досадной тратой времени.

Вечером Князева ждал разговор. Федотыч со стариковской дотошностью разузнал у соседей все новости и не спеша, наслаждаясь своей осведомленностью, передавал их Князеву. Да, Седых до сих пор в Москве, и ходят слухи, что в Туранск он вернется только за вещами. «Кто же будет вместо Ивана Анисимовича?» – мелькнуло у Князева, а Федотыч уже выдавал следующую новость. Да, Арсентьева в Туранске сейчас нет, он в Курейской партии, наводит свои порядки. Кой-кого из начальства сместил, а на их места посадил приезжих, по слухам – своих бывших сослуживцев.

Главную новость Федотыч приберег напоследок:

– Подежурьте чуток у трубочки. С вами Переверцев поговорить хочет.

Князев обрадованно потер руки. С Сашкой им всегда есть о чем поговорить. Сашка – ветеран, они в один год приехали. Сколько людей за это время поприезжало, сколько уехало, сколько начальства сменилось, а они пережили все реформы и всегда оставались союзниками…

– Говорите, он слушает. Я буду передавать туда-сюда.

– Сашенька, здравствуй! – сказал Князев. – Как дела, что нового, какие успехи?

Трубка помолчала и голосом Федотыча ответила:

– Говорит, что все в порядке, нашел одно интересное рудопроявление, сейчас долбает его. Спрашивает, что у вас нового. Прием.

– Вот собака, зачем лишние вопросы? Он же все мои радиограммы читает.

– Смеется, говорит, что, конечно, читает, что спрашивает просто так, для уточнения. Поздравляет с находкой, желает дальнейших успехов.

– Передай «спасибо». Скажи, что прошу попытаться лично поговорить по рации с Арсентьевым и убедить его приехать на несколько дней к нам. Пусть скажет, что у нас рыбалка отличная, он на это клюнет. Только чтобы заранее сообщил, когда приедет, надо площадку для вертолета расчистить. И дорожки песочком посыпать. Ладно, про песочек не передавай.

– Смеется, говорит, что обязательно клюнет, только неизвестно, будет ли от этого приезда толк. Говорит, что рыбалка и у них хорошая, в озерах щуки полно, окуня. Я ему отвечаю, что у нас щуку за рыбу не считают, а он смеется, говорит, «заелись». Спрашивает, как кадра.

– Скажи, что ничего кадра, нормальная. Спроси, как у него.

– Ругается: недели две назад к ним шестерых тунеядцев привезли.

– Спроси, как тунеядцы работают.

– Говорит, что как добрый сосед может отдать этих туней вам для… для… Погодите, я записал. Для педагогических экспериментов.

– Скажи, что мне эфир засорять неудобно. Еще раз всем привет и наилучшие пожелания. Пусть побыстрее свяжется с Арсентьевым.

Князев выключил рацию. Лицо его еще хранило улыбчивость от приятного разговора. За надтреснутым, чуть искаженным радио голосом Федотыча ему слышалась спокойная, медлительная речь Переверцева. Но это длилось недолго.

Неужели Ивана Анисимовича действительно забирают в Москву? Теперь понятно, почему Арсентьев спешит навести свои порядки! Вот она, новая метла… Жаль, что не удалось обсудить эти новости с Сашкой. Это не телефонный разговор. Здесь даже посоветоваться не с кем. Заблоцкий? Он не варился в нашем компоте, многого не поймет. Шляхов? С ним вроде бы неэтично. Матусевич, Высотин? Они еще верят в непогрешимость начальства, пусть кто-нибудь другой лишает их невинности.

С утра дождило, маршруты сорвались. Но к полудню дождь перестал, и решено было отправиться на рыбалку.

Заблоцкий взял лопату и пошел копать червей. За этим занятием его застали горняки, посмеялись: «Где ты в мерзлоте червей найдешь!» – и пригласили с собой. На берегу все разбрелись поодиночке, только Заблоцкий ни на шаг не отходил от Шляхова.

– Буду, Иван Сергеич, ваш опыт перенимать.

– Валяй. Я из свово опыта секретов не делаю.

Удилище у Шляхова было из ствола молодой березки – длинное, с оструганным комлем и очень тонкой вершиной. Снасть из крученого шелка, только поводок капроновый, зеленоватый, неприметный в воде. Поплавок – пробка из-под шампанского. Крючок обычный, средних номеров, с длинной бородкой.

– А на что ловить будем? – спросил Заблоцкий. Шляхов поискал вокруг глазами, сорвал травинку, скатал ее в шарик и насадил на крючок. Сильно взмахнув удилищем, забросил. Поплавок понесло течением. Шляхов проводил его на всю длину лески, вытащил, снова забросил. Пробормотал:

– Не хотит, зараза.

– Я что-то не слышал, чтобы рыба на травку клевала, – сказал Заблоцкий. Шляхов и не взглянул в его сторону. Ножом отхватил за ухом прядь волос, вытащил из рукава нитку и мигом соорудил «мушку». Подняв поплавок повыше, пустил обманку нахлыстом, по самой поверхности. Заблоцкий видел ее только первые мгновения, потом в глазах зарябило, и «мушка» потерялась. Всплеснуло, Шляхов дернул удилище и принял на грудь первого хариуса.

– Теперь пойдет дело.

Он снял хариуса с крючка, стукнул о камень и, засунув толстый палец под жабры, изнутри выдавил глаз.

– Вот-она, наживка! А ты боялась, дурочка. Бери второй глаз и рыбачь себе!

И пошло дело. Неприятно было вырывать у еще трепетавших рыб глаза, но жалость эта скоро растворилась в древней страсти добытчика.

Такого клева Заблоцкий еще не видывал. Хариусы дрались за наживку, кидались на поплавок. Крупные черноспинные хариусы, один к одному, по килограмму каждый. Здесь не было счастливых или несчастливых мест. Удильщики, следуя за поплавками, спускались по течению и кучками складывали рыбу на берегу.

Заблоцкий читал когда-то, что рыба не любит шума, боится упавшей на воду тени, резких движений. Какое там! Тымерские хариусы были не пуганы, не ловлены, не считаны. Заброска, короткая проводка, подсечка, удилище гнется, упругий трепет упирающейся рыбы передается руке. Еще усилие – и хариус, чертя хвостом воду, летит на берег.

Под вечер рыбаки собрались вместе, прикинули улов и ахнули: полцентнера отборной рыбы!

На шум пришел Князев, с утра сидевший над картой маршрутов, постоял, засунув руки в карманы, покачал головой:

– Дорвались! Куда же теперь ее девать столько?

– Туда, куда и все, – хохотнул Шляхов, – в брюхо. Не каждый день такая лафа!

Остальные поддержали:

– Найдем куда! Посолим, завялим. А половину за ужином съедим!

– Это вы можете, – сказал Князев и, присев, взял в руки по хариусу. – Хороши! В коптильне места хватит? Тогда и я свой вклад внесу.

– Я с вами, – быстро сказал Заблоцкий.

Они направились к устью Деленгды и поднялись почти до самого порога. Князев вынул из чехла короткий металлический спиннинг, раскрыл коробку с блеснами. Заблоцкий увидел мощные кованые тройники, карабины, стальные поводки, свинцовые грузила, куски проволоки. Блесен оказалось всего несколько штук, в основном желтых. Заблоцкому понравилась одна из них – с черными полосами и красным пластмассовым хвостиком на манер сердечка.

– Попробуем на эту? – предложил он.

– На эту будем осенью рыбачить. Сейчас «мышь» надо.