Виктор смотрел на секундомер: тонюсенькая стрелка мчалась галопом. Ничтожная стрелка пугала.

— Вот прет! — сокрушался он. Для обработки данных пуска не хватало нескольких секунд, вот этих: раз-два, три-четыре, пять-шесть — всего три ничтожных всплеска маленькой стрелки... Он знает, чего они стоят в настоящем бою. Еще бы не знать! Каждый день старший лейтенант Малко напоминает: «Ты вообрази, Виктор, что произойдет, если враг упредит пуск нашей ракеты всего лишь на одну секунду>. И командир взвода рисует страшную картину взрыва. Виктор воображает мысленно: поднимается огромный столб земли, медленно, с трудом, затем хлещет яркое пламя, и тут же грохот потрясает округу... От этой картины пробегают мурашки по телу.

Секунды, секунды... Раньше, когда учился в школе, отрабатывал трудовую практику на стройке жилых домов, и в голову не приходило, что секунды имеют какое-то значение, что это серьезное время и из-за него придется потеть и краснеть. Да, ничего подобного не было! В школе были оценки, на стройке — план. Об оценке говорили и учителя, и классный руководитель, и завуч, и директор, за нее и от бабушки попадало, и от родителей. На стройке шумели о плане. Но о секунде?.. Что там говорить — строители и не задумываются о том, что часы .и минуты состоят из секунд. Раствор поступал — работали, раствор не подавали на леса — курили. Как-то прораб, старичок, инженер-строитель, набросился на бригадира каменщиков дядю Мотю, бородатого увальня: «Матвей Филиппович, у тебя десять минут простоя, а ты мне не звонишь!» Дядя Мотя от удивления рот раскрыл, потом, сообразив, за что выговаривает прораб, ощерился: «Тю, Ляксей Сандрович, да когда ж это было, чтобы десять минут считалось за простой. Рабочий класс курит, Ляксей Сандрович. Вот ежели мои ребята, скажем, ну часа два животы грели бы на солнце, тогда другое дело. А чего шуметь, из-за каких-то, тьфу, десяти минут. Никогда этого не бывало, Ляксей Сандрович».

«Эх, дядя Мотя, попал бы ты к ракетчикам!»— вздохнул Виктор и обратился к Цыганку, склонившемуся у макета пульта управления:

— Костя, а что будет, если я вообще не смогу уложиться в норматив?

— Как это «вообще»?

— Ну, никогда...

Цыганок выпрямился, окинул взглядом царство учебных макетов и моделей, покоившихся на подставках и развешанных на стенах, сказал:

— Такого быть не может, Виктор.

— А если случится?

Цыганок подошел к Виктору, посмотрел в упор в лицо:

— Встань!

Виктор поднялся. Он был выше Цыганка на две головы, шире в плечах. Костя обошел вокруг, сказал:

— Ты представляешь, что будет, если твой портрет напечатать в газете? И подпись: «Лучший оператор Н-ской ракетной части Виктор Гросулов». Девушки с ума сойдут, письма будешь получать каждый день: «Дорогой Виктор! Я случайно увидела ваш портрет в газете на первой полосе, рядом с передовицей. Не помню, о чем говорилось в передовой статье, но хорошо запомнила ваше энергичное лицо.

И представьте себе, в эту же ночь вы приснились мне! Ах, какая это была ночь! Мы танцевали, я была в голубом платье, которое мне мама подарила в честь окончания электромеханического института. Диплом я, конечно, защитила на «отлично». Мне нет еще двадцати двух лет, а я уже инженер и зовут меня Альбиной Недосекиной». Неужели ты не хочешь получать такие письма? — спросил Цыганок, отойдя к окну. — От Альбины Недосекиной?

— У меня есть девушка, Альбина мне не нужна...

— Хорошо, допустим, девушка у тебя есть.

А портрет в газете, твой портрет в газете или журнале на первой полосе тоже есть? И твоя мамочка видела его и бегала к соседям: «Вот какой у меня сын, посмотрите: он уже ефрейтор, и значок на груди, почти как орден»?

И твою мамочку поздравляли и говорили ей: «Спасибо, какого сына воспитала. Отличника ракетных войск!» Витяга, у тебя этого ничего нет. А что есть? Социалистическое обязательство, которое подписали я и ты. Зачем подписывал? — вдруг разгорячился Цыганок. — Никто тебя не принуждал.

—- Командир взвода велел, — робко отозвался Виктор. — Он говорил: «Вызовешь на соревнование ефрейтора Цыганка — на взвод будут смотреть как на порядочное подразделение. Надо взвод поднимать в глазах общественности». Вот я и послушался, а теперь вижу: зря, мне ли с тобой тягаться, Костя!

— Фыо, — свистнул Цыганок. — Рядом с твоей подписью стоит моя. Выходит, что я ничего не стою, можно Цыганку и подножку дать на третьем году службы? Нет, я не хочу падать, Виктор. Кому нужен лежачий человек? «Тузики» нынче не в моде, даже если они красавцы с виду, ангелочки, хоть молись на них. Вон Пашка Волошин на что уж был древним, можно сказать, снежным человеком, а теперь механик-водитель второго класса! В норматив ты будешь укладываться. Слушай мою команду!

Десять раз Виктор опаздывал с обработкой данных. Цыганок не унимался, покрикивал:

— Еще, слушай команду!

На одиннадцатом заходе, когда Виктор, изрядно уставший, хотел было сорваться: «А ну тебя, командир нашелся, я тебе не подчинен», что-то произошло, он даже не заметил, как быстро и четко сработал у макета. Ожидая очередной команды, он, уже начав успокаиваться, покосился на Цыганка. Тот с улыбкой смотрел на секундомер. Потом молча подошел к Виктору, похлопал по плечу:

— Подходяще! — Подумав, сказал: — Собирался нынче в свободное время написать Тоне письмо, только приготовил ручку и бумагу, приходит в ленинскую комнату Шах-королю, инженер Шахов, и эдаким сладеньким голосом обращается ко мне: «Товарищ Цыганок, а я думал, вы и сегодня в техническом классе. Гросулов уже там. — И смеется этот Шах. — Гросулов говорит, что он тебя измором возьмет, ты бросишь ему помогать». Знает Шах, чем Цыганка зажечь. Ты говорил это инженеру части?

— Нет, я его не видел сегодня.

— Умненький наш Шах-королю. Бочком, бочком, а попадает в самое яблочко, в десятку.

— И наш взводный кладет в десятку, — в тон Цыганку похвалил Виктор старшего лейтенанта Малко. — Как нарисует упреждающий удар со стороны противника, аж паленым запахнет и в ушах слышатся крики и стоны. До чего картинно говорит! Любое занятие начинает фразой: «Я хочу, чтобы каждый из вас поднимал взвод в глазах общественности». — Виктор подошел к окошку. — О, легок на помине, спешит...

— Бежит. — Цыганок тоже увидел Малко. — Мне кажется, он никогда не сидит на месте. До чего ж быстрый! Когда в штабе работал, как молния мелькал в подразделениях: фразу начнет в комендантском взводе — последний слог ее произносит в другом подразделении.

С тех пор как Малко увидел на учебном полигоне работу оператора ефрейтора Цыганка, желание перетянуть его в свой взвод еще больше завладело им. Правда, сомнения возникали: Узлов, конечно, встанет на дыбы, скажет, это неразумно. Но в голове Малко вечно жил какой-то толкователь, который нашептывал: «Почему неразумно? Рассуди, не для собственного благополучия ты это делаешь, ради общего дела. И соревнования проводятся не для того, чтоб поднять лейтенанта Узлова, а старшего лейтенанта Малко швырнуть в низину». От «низины», в которой он может оказаться, холодела душа, но толкователь еще больше напирал: «Не отступай, не отступай. Мишель, действуй, избавляйся от генеральского сынка». Сейчас он направлялся к замполиту с тем же вопросом: убедил себя, что Бородин поддержит.

По пути Малко заглянул в клуб, постоял немного у Доски отличников. Фотография Узлова ему не понравилась. «Для такого случая можно было бы сделать приличный портрет в фотоателье». Он вспомнил, на какой улице оно помещается, вспомнил витрину и фамилию мастера, работы которого очень нравились и Аннете и ему. На глаза попался появившийся в фойе солдат. Малко остановил его и, тыча пальцем в фотографии, возмутился:

— Смотрите, сколько пыли! Сейчас же сотрите, чтобы все блестело. Это же лучшие люди части! Надо соображать.

— Слушаюсь, товарищ старший лейтенант! — ответил солдат и попытался объяснить, что он случайно попал в клуб и к здешним порядкам не имеет никакого отношения.