И тут мама оказалась в «интересном положении». 31 декабря 1941 года родила она мне братика, прямо на собственной печке. Лишь успела меня послать за какой-то тёткой, а потом меня они вместе выпроводили из дома. А сёстры Венера и Фаина (пяти и трёх лет) в доме остались. Несмотря на отсутствие врачебного персонала роды прошли успешно.

На каникулах, 5 января мама меня послала в Архангельский сельсовет за свидетельством о рождении. Назвала имя: Евгений. Но в свидетельстве о рождении оказалась запись: Фёдорова Евгения Николаевна, родилась 5 января 1942 года. Кто перепутал? Или я, или секретарь сельсовета. Так Женя и жил с таким свидетельством о рождении. Никто на этот документ внимания тогда не обращал. О том, что он записан девочкой, мы узнали гораздо позже, когда он стал взрослым и ему нужен был паспорт.

Зимой 1942 года в деревне началась эпидемия заразной болезни. Тиф принесли нищие, которые бродили по деревням, заглядывая во дворы и дома, и просили подаяние. Поздним вечером они просились на ночлег. Люди сами жили впроголодь, а приходилось ещё и с ними делиться последним куском. По ним зачастую ползали паразиты – вши. Обычно их посылали на ночлег к добрякам, которые не могли отказать в приюте. Но нищих становилось всё больше с каждым днём. Многие из них были эвакуированными жителями с занятых немцами территорий. Эти люди пережили больше горя, чем мы: потеряли родных, кров. Иногда в деревне их собиралось до десяти человек. Тогда решили общим собранием, что каждый дом, по порядку, будет дежурным в течение суток. Изготовили плакат из дощечки, прибитой к палке «Дежурный». Плакат устанавливался воткнутым в снег у дома. К этому дому и посылали всех, жаждущих ночлега. На другой день плакат устанавливался у соседского дома. Иногда посетителей было так много, что «дежурному» приходилось ходить по домам и просить пристроить часть «своих подопечных».

Тут и начался в деревне тиф. Были даже летальные исходы. Срочно требовалась медицинская помощь. Привезли врача из села Архангельское в нашу деревню. Тот осмотрел больных, определил диагноз – тиф. Ему нужен был помощник из жителей деревни. Врач поговорил с больными, с некоторыми из жителей деревни, с руководством колхоза и ему порекомендовали нашу маму. Она раньше на добровольных началах кое-кого кое от чего иногда лечила. Врач был русским, и им легче и быстрее было друг друга понимать, что для врача и медсестры, думаю, очень важно. Хотя, замечу, почти все жители деревни неплохо изъяснялись на русском, кроме некоторых стариков. В школе учили только на русском языке, удмуртский язык вообще не изучали.

Врач пришёл к нам домой, поговорил с мамой. Предложил работу медсестрой – она согласилась. Правда, нелегко ей далось это согласие. Она рисковала не только собой, но и четырьмя детьми, коим было от девяти лет до двух месяцев. Может, и хлебные карточки, которые пообещал врач, посодействовали согласию мамы окунуться в самый очаг эпидемии. На иждивенцев, то есть на детей полагалось по сто граммов хлеба в день, а маме аж двести. В пересчёте на всю нашу семью получалось 600 г хлеба в день. Если бы этот хлеб мы могли приобретать каждый день, да хотя бы уж раз в неделю…

В следующий приезд врач привёз нам хлебные карточки. Мы обрадовались, но оказалось, что хлеб-то выдают лишь в Красногорском – там и пекарня, и спецмагазин. Дней через десять мама пешком по санной дороге решилась пойти в Красногорское, оставив малышей на моё попечение.

Получилось с этими карточками так, как в истории с Жаком Паганелем и ослом, на котором ехал верхом. Он взял палку, к которой привязал пучок травы и постоянно держал перед носом осла. Но осёл никак не мог достать аппетитный пучок, и всё шёл, шёл, пытаясь его достать, и так и дошёл до места привала. Зимой день короткий, мама вышла из дома ещё затемно. Дети проснулись и начали у меня просить есть, правда, Женя просил лишь плачем – ему было только 2–3 месяца от роду. Я его носил на руках, пел ему песенки. Даже такую сочинил экспромтом:

У нас дома никого нету,

Кроме мышки-норушки,

Усатого тараканища,

Да вонючего клопа!

Но моё мурлыканье не помогало. Он продолжал плакать и я в отчаянии дал ему пососать нижнюю губу. Он на время замолк, но как только я отрывал его от «соски» (губы), как плач возобновлялся с новой силой. Дома ничего не было съедобного, даже ни кусочка хлеба. А то бы я уж смог сделать соску для Женьки, размочив хлеб и поместив его в марлю.

Начали плакать и сестрёнки – они тоже были голодны. Я не знал, что делать, не имел ещё самостоятельного жизненного опыта. Тут ещё услышал, что в хлеву мычит корова, блеют овцы. Передал Женьку на попечение Венеры, быстро оделся и во двор – поить, кормить скотину. Благо хоть сено и солома на сеновале были, да и воды я уже мог достать из колодца. Мама сказала, что она придёт после обеда, но уже начало смеркаться, а её всё не было. Тут уже и я забеспокоился, а остальные все в голос заревели. Я не стал их уговаривать и успокаивать – бесполезно. Но когда сил ни реветь, ни ждать не осталось – все замолкли, лишь изредка всхлипывая.

И – о радость! – мама пришла!!! Принесла Женьке молока, а нам хлеба! Позже она рассказала о своих приключениях. Хлеб начали давать по карточкам лишь после обеда, да ещё нужно было отстоять очередь. Когда хлеб всё-таки получила, то поняла, что засветло домой уже не вернётся. Торопилась, бежала, но путь-то неблизкий – в одну сторону 20 км. Стемнело, когда шла по лесу километрах в двух от деревни. Вдруг прямо на дороге увидела волка, он стоял, вздыбив шерсть. Глаза его сверкали двумя злыми зелёными огоньками. Обойти или убежать не было никакой возможности: по обеим сторонам снег метровой глубины. Бежать обратно? Двойная опасность: углубишься в лес и хищник, поняв, что добыча его испугалась, будет преследовать жертву. Поэтому мама не отступила ни на шаг. Вначале она кричала, но волк не отступал ни на шаг. Заметила палку на снегу, осторожно добралась до неё и начала громко стучать по дереву. И зверь нехотя свернул с дороги и скрылся из виду. Мама бежала, оглядывалась и молила Всевышнего, чтобы волк за ней не бросился. Тут кончился лес, и она пошла спокойнее. Впереди уже маячила мельница. Наверное, одолеть хищного и сильного зверя ей всё-таки помог инстинкт материнства.

Домой она пришла смертельно напуганная и уставшая. А тут мы, как цыплята с открытыми голодными ртами. Хлеба она принесла 6 кг – это наша десятидневная норма, которая вошла в три буханки по 2 кило каждая.

Врач приезжал периодически, посещал больных вместе с нашей мамой. Она училась у него методам лечения, гигиене и другим медицинским премудростям. Дома у нас появились кое-какие лекарства и градусники, которые имели свойство разбиваться, и мы, дети, играли шариками ртути – интересно! Эти ртутные шарики катали даже на своих ладонях. Также у нас появился перевязочный материал для оказания первой помощи. Маму признали официально в деревне медработником и к нам домой приходили с любыми болячками.

У нас был карантин и в школу мы не ходили. Тиф не отступал уже больше месяца. У руководства школы встал вопрос: как быть с нами (учащихся в деревне было более 20 человек), не оставлять же всех на второй год, если до весны карантин не снимут. Было принято решение: «Ребята в школу не ходят, а к ним раз в неделю приезжают учителя вместе с врачом». Доктору был выделен персональный конь и учителя ездили с ним. Нашей учительнице, Екатерине Ивановне, было труднее всех, так как её учеников в деревне было 11 человек. Нужно было всех собрать, проверить знания и дать домашнее задание на неделю вперёд. Собирали нас обычно в конторе (правление колхоза). Так мы и доучились до весны, и нам в итоге написали в дневниках, что мы все переведены в третий класс.

После окончания второго класса я уже работал в колхозе пастухом, пас колхозных свиней в течение всех летних каникул. Так закончились детские игры, и начались трудовые будни. Поскольку я был свинопасом, то о своих подопечных расскажу чуть подробнее. То, что свинья любит грязь – это аксиома, а вот какую грязь – не хочет знать никто. Она ложится только в лечебную. Впрочем, мы-то ведь тоже иногда в лечебных целях валяемся в грязи или мажемся ею. И свинья никогда не ляжет в сточную грязюку. А вот, например, в логу, заросшем травой, находится родник, который даёт чистую влагу. Влага разжижает землю, превращая её в грязь. Вот тут-то свиньи, прорыв для себя «пятачком» пространство, ложатся и могут валяться довольно долго. А встав, идут пастись. Едят они траву пырей и её корни. Обсохнув, они стряхивают грязь и, повалявшись в чистой траве, идут на ночёвку в свинарник. Грязь избавляет их от паразитов и болезней, например, чесотки.