«Господи, так это Дунай! Как это я не узнал его!»

Там, справа, был остров Щербана, куда он в детство ходил собирать дань с неводов. Слева, чуть подальше, — село. Если бы не мешали ивы, он увидел бы и улицу, которая, поворачивая за церковью, вела к его дому.

«Воды!»

Пить хотелось нестерпимо. Вот сейчас, сейчас утолит он свою жажду. Он напьется вдоволь. Вкусна дунайская вода, особенно когда тебе хочется пить. Потом он переплывет реку, держа узелок с одеждой над головой, и самое большее через полчаса будет дома. Как-то обрадуются Иоанна, ребятишки!..

Удивительно только, как это он оказался здесь, на другом берегу? Сейчас, однако, некогда терзать свою голову подобными вопросами. Сейчас прежде всего надо утолить жажду, а потом он побежит обнять жену, детей. Как он соскучился по ним!

Кэтэлинон выскочил из окопа, схватил винтовку за ствол, забросил ее на плечо, как палку, и направился к воображаемому Дунаю. И поскольку приклад винтовки тянул вниз, ему казалось, что у него на плече палка, к другому концу ее привязан узелок с провизией: комок холодной мамалыги, луковица и кусок брынзы.

Первым его заметил солдат Стан Рункану и закричал ему вслед:

— Ликсандру, назад! Сейчас на тебя собак спустят! Не слышишь, что ли, Ликсандру? Ложись, несчастный, пока по тебе не стреляют!

Но солдат Кэтэлиной Ликсандру уже ничего не слышал. Его расширившиеся, горящие глаза смотрели в сторону серебряной ленты воображаемой реки, колокольни церкви в родном селе Епеле, и он бежал, бежал. На самом деле ему только казалось, что он бежит. В действительности, он шел так, будто при каждом шаге должен был вытаскивать ноги из доходившей до колен грязи.

В это время его и заметил лейтенант, случайно вышедший из своей землянки.

— Крикните ему, чтобы вернулся! Куда он пошел? К русским?

Лейтенант вытащил из кобуры револьвер и выстрелил. Но пуля впилась в землю далеко позади Ликсандру.

— Он помешался, бедняга, господин лейтенант! — пытался было объяснить Василе Тудорика, окоп которого находился рядом с окопом Ликсандру, но офицер ничего и слышать не хотел.

— Откуда тебе известно? Ты еще его защищаешь! Не беспокойся, ты у меня тоже помешаешься! Стреляйте в него! Застрелите его, проклятого дезертира!

Но поскольку никто из солдат не спешил выполнить его приказ, лейтенант сам побежал к ближайшему пулемету и открыл огонь.

Не зная, что речь идет о потерявшем рассудок человеке, с соседних участков тоже открыли огонь. Только русские не стреляли.

С перехваченным дыханием, вытаращив от ужаса глаза, Траян Думбрава следил, как лишившийся рассудка человек идет по полю, не зная, что ждет его в ближайшие секунды.

Траяну Думбраве казалось, что это какой-то кошмарный сон. По солдату Кэтэлиною стреляли из винтовок, пулеметов, минометов, пули и осколки впивались в землю вокруг него, а он шел вперед, как завороженный.

На несчастного человека, лишившегося разума, обрушился целый шквал огня.

В какой-то момент тяжелая мина разорвалась так близко, что из-за взметнувшейся вверх земли Кэтэлиноя некоторое время не было видно.

«Все, конец!» — подумал Траян Думбрава. На глазах его выступили слезы.

Но когда дым рассеялся, Кэтэлиной по-прежнему был на ногах.

Траян Думбрава чувствовал, что не выдержит больше этого ужаса и вот-вот потеряет сознание. В висках у него стучало, сердце бешено колотилось, готовое выскочить из груди, глаза резало от мучительной боли, и все перед ним плыло как в тумане.

«Уж скорее бы конец!» — подумал он и закрыл глаза.

Когда он вновь открыл их, смерть наконец настигла Кэтэлиноя Ликсандру. Осколок мины, как нож гильотины, срезал ему голову. Несколько мгновений сотни охваченных ужасом людей еще видели, как лишенное головы тело по инерции продолжает идти вперед. Шаг… другой… третий… Потом рухнуло на землю, чтобы никогда больше не подняться.

Так же неожиданно, как и начался, огонь резко прекратился. Тяжелая тишина накрыла весь участок фронта. В окопах солдаты крестились и плакали, как дети.

Только лейтенант Эрнст Сэвеску продолжал выкрикивать проклятия…

— На этот вопрос ты смог бы мне ответить, Кондруцу это не по разуму.

Будто очнувшись от кошмарного сна, Думбрава абсолютно не понимал, ответа на какой вопрос требует от него лейтенант.

— Повторите, пожалуйста, вопрос.

— Ты не слышал, о чем я спрашивал Кондруца?

— Нет, не слышал.

«Я вспоминал о том, как погиб бедняга Кэтэлиной Ликсандру, — подумал он. — Ты помнишь, господин лейтенант, об этом больном водянкой солдате? Если бы ты послал его обратно в полк, его судьба и конец не были бы такими страшными». Но Думбрава не мог сейчас высказать все это лейтенанту: он находился в руках Сэвеску, и было опасно дразнить его.

— Значит, так! Ты не слышал! Тогда повторяю вопрос: скажи мне, кто ваши соседи справа и слева. Я имею в виду, конечно, не ваш взвод, а батальон.

— Не знаю.

Думбрава знал, но не намерен был говорить.

— Ах, не знаешь!

Нетрудно было понять, что лейтенанта не так-то легко провести.

— Думаю, — продолжал лейтенант после минутного размышления, глядя в пустоту, — что остальные нам не нужны. Но тебе придется остаться. Господин унтер-офицер, пусть их уведут отсюда.

Унтер-офицер передал указание часовому, который ожидал у входа.

Остальных троих увели, и Траян Думбрава остался один перед ведущими допрос. Сердце у него защемило. Присутствие Кондруца, капрала Бачиу и солдата Нягу до какой-то степени спасало его от подлости лейтенанта. Рядом с ними ему было бы легче держаться твердо. Уважение и любовь людей, вместе с которыми он не раз смотрел смерти в лицо, придавали ему смелости и помогали выстоять перед лицом того, кого они одинаково ненавидели и презирали.

Думбрава распрямил плечи, будто сбросил с себя какую-то тяжесть, и выдержал взгляд лейтенанта. Тот встал со своего места и начал прохаживаться по комнате от стола до двери и обратно. Проходя мимо Думбравы, он каждый раз исподлобья бросал на него злой и в то же время безразличный взгляд, а рот его кривился в презрительной усмешке.

Унтер-офицер перестал стучать на машинке. Фельдфебель тоже сидел неподвижно. Во взглядах, которыми они провожали лейтенанта, можно было прочесть презрение.

Но лейтенант, по-видимому, не осознавал, что и эти двое немцев презирают его.

— Послушай, Думбрава! Я хочу сделать тебе одно предложение. Знаешь, ваш полк нам немножко мешает. Я говорю с тобой откровенно, ничего от тебя не таю. Мы можем контратаковать и отбросить его подальше. При нынешней его численности для нас это не составит большого труда. Но по некоторым соображениям, которые для тебя не имеют большого значения, мы не хотим этого делать. Для нас желательно, чтобы ваш полк отошел сам, без единого выстрела с нашей стороны. Ты меня слушаешь?

— Да, и пытаюсь понять, как вы думаете добиться этого. С тех пор, как вы перешли на сторону врага, вы не однажды убедились, что наш полк не имеет привычки отступать.

— Ну, ладно. Вот поэтому ты и нужен нам.

— Господин лейтенант…

— Сначала выслушай, что я хочу тебе предложить, а потом скажешь, согласен ты или нет. Еще когда я был твоим командиром взвода, я убедился, что ты очень хороший… картограф. Командир батальона не раз хвалил меня за составленные тобой схемы. Они были очень правильными. Так вот, унтер-офицер даст тебе все необходимое, и ты нарисуешь нам как можно более точную схему расположения вашей роты. Я ведь требую от тебя немногого, не так ли?

— Во-первых, не вижу, как моя схема может заставить наш полк отступить…

— Это тебя не касается. А во-вторых?

— Во-вторых, как вы можете подумать, что я могу стать предателем? Ведь вы знаете меня не один день.

Лейтенант Эрнст Сэвеску снова усмехнулся.

— Как я могу подумать? Очень просто. Я тоже не со вчерашнего дня знаю, что ты достаточно умен, чтобы понять: если будешь упорствовать и не примешь моего предложения, тебя расстреляют!