Все же нашелся человек, не побоявшийся греха. Им оказался капрал Петру Лупша. Капрала Петру Лупшу лейтенант избил трижды, причем последний раз беспричинно, просто так, в шутку.
Однажды вечером ординарец лейтенанта в который раз пожаловался, что давно не получает никаких вестей от жены. Тогда Петру Лупша сказал в шутку:
— Не беспокойся за нее, Рэдуку! Научилась она выкручиваться. Думаешь, она будет тебя ждать, пока мы не прикончим войну? Боюсь, если всевышний поможет тебе остаться в живых, что, вернувшись домой, увидишь чужого ребенка, который будут играть на завалинке возле твоего дома.
Это была только шутка. Но Рэдуку был простоват, а поскольку его жена была красавицей и он ревновал ее, шутка Петру Лупши засела у него в сердце, как заноза. А вдруг Петру Лупша прав? Ведь жена не ответила ни на одно из писем Рэдуку…
На глазах Рэдуку помимо воли выступили слезы, и лейтенант застал его плачущим.
— Что это с тобой, почему ты плачешь, как женщина?
— Господин лейтенант, не знаю, что-то в глаз попало.
— Сочиняешь! Говори, почему плачешь, пока я не свернул тебе скулы, вот тогда будет причина реветь.
Волей-неволей Рэдуку в конце концов пришлось признаться, как было дело.
— А ну приведи сюда Петру, я вместо тебя ему сверну скулы!
— Оставьте его, господин лейтенант. Ведь он тоже несчастен…
— Марш, пока можешь идти на своих собственных ногах, не то поползешь на четвереньках.
Вздыхая и бормоча себе под нос проклятия, Рэдуку пошел за капралом.
— Эй, Петру, тебя зовет лейтенант.
— Что ему нужно от меня? Кто знает, что ему пришло в голову? Может, он опять начнет колотить меня?
— Я того же боюсь, Петру! Если он тебя изобьет, я буду виноват в этом, — и он рассказал Лупше о своем разговоре с лейтенантом.
Через несколько минут лейтенант встретил капрала ударами хлыста.
— Откуда тебе известно, что жена этого простофили обманывает его?
— Да я же пошутил, господин лейтенант. У него молодая жена, вот он и ревнует ее.
— Пошутил, говоришь? Дурацкие шутки! Ты разлагаешь людей. Ты мне брось это, знаю я, чем забиты твои мозги.
Лейтенант бил его хлыстом и кулаками, пока у капрала не пошла кровь из носа и изо рта.
В ту ночь Петру Лупша решил: «В первую же атаку я с ним рассчитаюсь!»
Первая атака состоялась на другой день утром. Петру Лупша постарался остаться позади лейтенанта. Перед тем как нажать на спусковой крючок, он долго целился. Пуля впилась в землю рядом с левым плечом лейтенанта. Вторая пуля едва задела каску лейтенанта. Петру Лупша выругался и долго, как на полигоне, целился в третий раз.
«На этот раз от меня не уйдешь», — пригрозил он и, нажав на спусковой крючок, затаил дыхание. Послышался сухой треск, и все. Выстрела не последовало.
Так безрезультатно закончились все попытки. Петру Лупша кипел от злости.
Атака длилась до полудня. Многие в той атаке погибли, многие были изувечены. Лейтенант Эрнст Сэвеску не получил ни единой царапины. Уцелел и Петру Лупша. В первые дни после того случая он никому не говорил об этом, но происшествие было из ряда вон выходящим, и он не мог долго держать его в тайне. Он рассказал одному, другому, и скоро о случившемся узнал весь взвод.
— Ладно, Петру, в конце концов кто-нибудь доберется до него!
— Не сомневайся!
С тех пор были убиты или ранены почти все солдаты взвода. Погибли многне командиры рот и даже батальона, только лейтенант Сэвеску оставался целым и невредимым. После поражения гитлеровских войск и войск Антонеску, в дни, непосредственно предшествовавшие 23 августа 1944 года, когда армии в беспорядке отступали, многие бесчеловечные офицеры получили то, что им причиталось, но Эрнст Сэвеску и на этот раз остался целым и невредимым.
Остался целым и невредимым, несмотря на то, что во время отступления Илиуца Бырзу, двоюродный брат Катэлиноя Ликсандру, поклялся отправить его на тот свет.
— Господин курсант, говорю тебе, чтобы ты знал. Пришел черед и господину лейтенанту. Из-за него пропал мой двоюродный брат, а теперь его черед. Если до сих пор он спасался от пули, посмотрим, как он спасется от штыка.
Но не прошло и часа, как Илиуца Бырзу наткнулся на мину, и его разнесло в клочки. Лейтенант остался жив, а бедный Кэтэлиной так и не был отомщен…
— Ай, ай, надо же, как все сложилось! Вот мы и снова встретились, ребята!
Хотя тон был нейтральным, было видно, что лейтенант Эрнст Сэвеску разъярен тем, что обстоятельства сложились именно так. Поэтому Траян Думбрава был убежден, что лейтенант выразил бы свои настоящие мысли, если бы сказал: «Чертово мужичье! Именно вы попались мне в руки, но мне не доставляет никакого удовольствия видеть ваши рожи».
Но капрал Кондруц, не понявший истинного смысла слов лейтенанта, поспешно ответил, будто обрадовавшись:
— Да, господин лейтенант. Видно, суждено нам было встретиться снова.
— Как это суждено? — спросил лейтенант без тени любопытства в голосе.
Капрал, не ожидавший такого вопроса, смутился.
— Будто вы сами не знаете…
— Значит, суждено нам было встретиться? — повторил лейтенант, подчеркивая каждое слово.
Траян Думбрава заметил, что выпученные глаза лейтенанта налились кровью, а лицо его исказилось в злой ухмылке.
Эта ухмылка лейтенанта напомнила Думбраве о трагической смерти солдата Кэтэлиноя Ликсандру, свидетелем которой Траян был и которая ужаснула его.
…Жара стояла нестерпимая. Небо казалось огромным костром, языки которого не переставали лизать уже давно обожженную траву.
Люди томились в окопах, терзаемые жаждой. Они давно опустошили свои фляжки, хотя на расстоянии броска камня лениво текла река Молдова. И накануне стояла такая же жара. Ночью котлы с едой уехали обратно почти полные. Большинство даже не притронулись к тепловатой чорбе и фасоли, а только пили и пили воду. Утолив жажду, сделали запасы: наполнили фляжки, котелки, пустые банки из-под консервов. Самые предприимчивые налили воду даже в коробки, в которых хранили пулеметные ленты. Чтобы вода не нагрелась, вырыли углубления в стенках окопов.
Утром вместе с ними пробудилась и жажда. Солнце будто выливало сверху расплавленную медь. Раскаленный воздух дрожал и переливался.
Быстрее всего запас воды кончился у солдата Кэтэлиноя Ликсандру, который страдал водянкой. По закону его должны были освободить от призыва, но полковой врач, а затем и те, кто занимались мобилизацией, не обратили внимания на такую «пустяковую» болезнь и послали его на фронт.
Из-за своей болезни он больше всех страдал от жажды. С вечера он припас большое количество воды, но уже к полудню у него не осталось ни капли. Не зная, что делать, он вонзил лопату в землю, извлек снизу холодной, чуть сырой земли и положил себе в рот. На несколько секунд земля немного охладила ему рот, но вскоре он почувствовал, что она стала горячей, и выплюнул ее.
Кэтэлиной начал стонать. Стонал он, как стонал солдат Раду Варлом, которому мина разорвала живот.
Первым его стоны услышал Кондруц, окоп которого был ближайшим к нему.
— Тебе плохо, Ликсандру?
— От жажды, Стан… не могу больше… Вот-вот помру… Дай мне хоть капельку воды, браток.
— У меня самого не осталось ни капли. Ей-богу, ни одной капли!
Солдат Кэтэлиной глубоко вздохнул и перестал стонать. Закрыл глаза, голова его мотнулась в сторону. Он ударился виском о стенку окопа, но даже не почувствовал удара. Губы начали безотчетно шептать:
— Воды!.. Воды!.. Воды!..
Говорил он едва слышно, кричать у него уже не было сил. Жажда стала еще нестерпимее и жгла как огнем все внутренности. Дыхание обжигало губы. На несколько мгновений он потерял сознание. Очнувшись, с трудом поднялся на ноги, глядя куда-то вдаль, где переливался, словно тончайшее кружево, раскаленный воздух.
И вдруг ноздри его ощутили дыхание Молдовы, принесенное слабым дуновением ветерка. Приятная расслабляющая прохлада начала медленно обволакивать его. Воздух был накален до предела, но он уже не чувствовал этого. Ему виделось другое: там, вдали, поперек равнины тянется ряд плакучих ив, среди которых вьется серебристая лента. У него заколотилось сердце. Нет, он не ошибся. Многоводная река медленно несла свои воды к востоку. Это была, без сомнения, большая река, иначе до него не донесся бы этот приятный запах ила и рыбы.