Пленные остались стоять. За исключением Траяна Думбравы, все были охвачены беспокойством и страхом. Сержант же, будто забыв о положении, в которое они попали, с любопытством рассматривал унтер-офицера, точнее, его мохнатые брови, такие белые, каких ему никогда до этого не приходилось видеть.

— Эй, парни, как это случилось? — спросил унтер-офицер по-румынски, не глядя на них. В его голосе слышалась явная ирония.

Пленные посмотрели на Траяна Думбраву. Ведь он их командир, а если кто и должен отвечать на этот вопрос, как и на другие, которые последуют, так это только он, Траян Думбрава.

Сержант, разозлившись на тон, которым унтер-офицер задал свой вопрос, решил оставить его без ответа. Впрочем, сержант не ответил еще и по другой причине: он никак не ожидал, что унтер-офицер заговорит по-румынски, причем так правильно. Но тут сержанту пришлось удивиться еще раз. Удивиться и в то же время содрогнуться от омерзения. Дверь позади них отворилась, и, обернувшись посмотреть, кто вошел, они встретились взглядом с лейтенантом Эрнстом Сэвеску.

Узнали лейтенанта только Траян Думбрава и Кондруц, остальных просто удивил, вернее, ошеломил тот факт, что они увидели перед собой румынского офицера в звании лейтенанта, смотревшего на них злыми пронизывающими глазами, такими злыми и пронизывающими, что капрал Бачиу Григоре с перепугу инстинктивно щелкнул каблуками и рявкнул так, как не рявкал с того времени, когда был еще рекрутом:

— Здравия желаю, господин лейтенант!

Офицер не удостоил его ответом, будто и не слышал даже. Он окинул взглядом всех, и его злые, стального цвета глаза с красноватыми прожилками остановились на Траяне Думбраве. Траян, встретившись взглядом с лейтенантом, сразу понял, что тот узнал его. В глазах лейтенанта промелькнула искорка то ли удовлетворения, то ли ненависти.

Сердце у Траяна Думбравы заколотилось сильнее.

«Все! Я пропал! Эта бешеная собака наверняка растерзает меня!» — подумал он, но все же выдержал взгляд, перед которым все дрожали. Он выдержал его сейчас, как выдерживал и в прошлом. И именно благодаря тому, что он не опустил глаза, он успел увидеть, как в уголках рта лейтенанта возникла ухмылка, за которую его прозвали собакой.

Все длилось лишь несколько мгновений. Потом лейтенант, высокий, крепкий, упругим шагом прошел между ними. Унтер-офицер не обратил на его приход никакого внимания, и только фельдфебель сделал вид, что поднимается со своего места.

Лейтенант пододвинул стул к другому концу стола и сел. Стул громко заскрипел под тяжестью его тела. Лейтенант оперся локтем о стол, повернулся спиной к унтер-офицеру и снова уставился на пленных. Между тем унтер-офицер перестал печатать на машинке.

— Тебя я знаю, не так ли? — спросил лейтенант, обращаясь к Кондруцу.

— Да, господин лейтенант!

— И тебя тоже знаю!

Траян Думбрава не ответил, только невольно слегка наклонил голову.

— Да, мы очень хорошо знакомы, курсант Думбрава! — продолжал лейтенант Эрнст Сэвеску.

Голос у него был прежним, каждое слово он произносил раздельно и отчетливо.

Это не был его обычный голос. Когда он говорил таким тоном, это означало, что его ярость готова вырваться наружу. Тот, с кем он говорил таким образом, мог заранее проклинать день, когда появился на свет. Через мгновение лейтенант взрывался, и тогда горе было его жертве.

— Да, господин лейтенант! Мы очень хорошо знакомы. Вы были моим командиром взвода. Возможно, и сейчас были бы… если бы не дезертировали.

Когда он произнес последние слова, сердце его снова сильно застучало в груди. Он подумал:

«Неужели Сувеску сейчас набросится на меня и изобьет? До сих пор он никогда не осмеливался, но теперь… В любом случае не надо подавать виду, что я боюсь его».

Лейтенант только осклабился, потом повернулся и по-немецки сказал фельдфебелю, который приготовился записывать показания пленных в журнал: — Восемьдесят седьмой… Они из восемьдесят седьмого пехотного полка. Рота… Вы все в шестой роте, Кондруц?

— Да, господин лейтенант. Все в шестой! — быстро ответил Кондруц, нутром почуяв, что было бы бесполезной бравадой скрывать от офицера, бывшего командира их взвода, некоторые вещи, которые тот и так прекрасно знал.

Траян Думбрава облегченно вздохнул. Лейтенант еще раз каким-то чудом пощадил своего бывшего подчиненного, хотя смертельно ненавидел его. Думбрава знал, почему лейтенант его ненавидит. Потому, что он единственный никогда не дрожал перед ним и осмеливался бросать ему вызов. Думбрава не скрывал презрения, которое питал к лейтенанту, симпатизировал тем, на кого обрушивалась его бешеная ярость, а когда его спрашивали, всегда выражал мнение, противоположное мнению лейтенанта. Если это были причины для ненависти, которую лейтенант постоянно питал к нему, то Траян Думбрава никак не мог объяснить себе, почему же он все-таки пощадил его сейчас.

Однажды имел место случай, который, как казалось сержанту, объясняет, почему лейтенант, смертельно ненавидя, все же щадит его.

Лейтенант послал его в разведку, приказав взять с собой и солдата Кэтэлиноя Ликсандру. Траян Думбрава и на этот раз бросил лейтенанту вызов. Он ушел в разведку без Кэтэлиноя Ликсандру. Солдат был болен, и Траян Думбрава пожалел его.

Когда он вернулся из разведки, лейтенант, взбешенный, набросился на него, угрожая отдать под суд военного трибунала. Траян Думбрава не испугался его угроз и отвечал, что больной водянкой солдат только помешал бы ему выполнить столь сложную задачу. Тогда лейтенант начал диктовать старшине документ о направлении дела Траяна Думбравы в военный трибунал. В этом документе Траян Думбрава обвинялся в невыполнении приказа в военное время и в оскорблении вышестоящего начальника.

Диктуя, лейтенант не сводил с Думбравы глаз. Серые, злые глаза, не мигая, сверлили Думбраву с любопытством и удивлением, которых никогда раньше Траян не замечал в его взгляде. Может, причиной было то, что лейтенант ожидал увидеть его побледневшим, дрожащим от страха. Может, он ожидал услышать просьбу не составлять этот документ.

Но Траян Думбрава не доставил лейтенанту этого удовольствия. Он вел себя так, будто документы, составляемые старшиной, его не касаются. И если злые глаза лейтенанта выражали любопытство, то глаза Думбравы — только презрение, полнейшее презрение к офицеру, которого правильнее было бы назвать зверем.

Без сомнения, только смелость, дерзость спасла Думбраву тогда. Другого объяснения поведению лейтенанта он не мог найти. Перестав диктовать, лейтенант уже другим голосом, в котором звучало нечто вроде сочувствия, приказал старшине:

— Остановись, Мырза! Разорви бумагу! Не видишь разве, ведь это же сумасшедший! Не хочу греха на душу брать. Какое у тебя образование, Думбрава?

— Я учитель. Но теперь учусь и на философском факультете.

— Видишь, Мырза, я же сказал, что он ненормальный. Ты слышал: он изучает философию. Только сумасшедший может находить удовольствие в таком занятии.

И поскольку старшина никак не решался разорвать бумаги, лейтенант сам разорвал их на клочки.

Да, тогда ему удалось спастись от военно-полевого суда только благодаря тому, что офицер счел его ненормальным. Лейтенант считал его ненормальным потому, что не мог представить себе, чтобы человек в своем уме бросил ему вызов в обстоятельствах, что привело бы его под пули карательного взвода.

Это был единственный случай, когда лейтенант пытался дать конкретное выражение своей ненависти к Траяну Думбраве. Однако и эта попытка провалилась.

Со своей стороны и Траян Думбрава ненавидел лейтенанта. Он ненавидел его за то, что тот был не человеком, а зверем. Даже на фронте лейтенант не знал жалости. Если он замечал, что кто-нибудь из солдат его взвода под убийственным огнем не решается выйти из окопа или отстает от взвода, он подползал к виновному и избивал его хлыстом или прикладом пистолета. А в атаку лейтенант всегда ходил с пистолетом в одной и с хлыстом в другой руке.

Во взводе не было ни одного солдата, который не испытывал бы ненависти к лейтенанту и который в мыслях не был бы готов прикончить его. Но сделать это из-за нежелания «брать грех на душу» никто не осмеливался. Все надеялись, что в конца концов какая-нибудь пуля настигнет лейтенанта, как настигла многих из тех, кого он не раз охаживал хлыстом.