Армия каждой страны имеет свои национальные особенности. Надо учиться их понимать. Однако понимать и приспосабливаться — вещи разные. Например, в армии гоминьдановского Китая все льстили друг другу. Причем лесть в адрес старшего начальника ему в глаза считалась признаком благовоспитанности. Но и пакость, сказанная за глаза, тоже считалась позволительной. Поняв это и раза два перетерпев комплименты, которые расточал мне Ло Шакай в кругу офицеров штаба, я сказал ему тоже при всех: «Господин генерал, прошу прощения за откровенность. У нас такие комплименты отпускают барышням. А мне неприятно». Генерал Ло сперва заулыбался, потом стал серьезным и сказал: «Да, я понимаю. Я китаец, вы русский. Вам неприятно, я понимаю». С тех пор наши с ним отношения стали более простыми, откровенными и, следовательно, более полезными для дела.
Был, например, случай, когда я считал, что артполк РГК надо придать одной из армий главного направления, а Ло Шакай всячески этому противился и хотел направить артполк в другую армию. Никаких серьезных аргументов у него не было. Наконец он увел меня в свой кабинет и [260] там признался, что вынужден передать полк на второстепенное направление, чтобы удовлетворить просьбу генерала, от которого зависит в своих коммерческих делах.
— Давайте сделаем так, — сказал он. — Я пошлю ему артполк, а вы телеграфируйте Боголюбову, он доложит Чан Кайши, тот прикажет мне вернуть полк на главное направление. Таким образом, я выполню просьбу коммерческого шефа, он не будет на меня обижаться, а вы поставите полк, где он более нужен.
— И волки сыты, и овцы целы, — сказал я, а Сун перевел.
Генералу Ло так понравилась русская пословица, что он повторял ее каждый раз, когда надо было лавировать в сложных внутренних отношениях с начальниками и подчиненными. А делать это ему приходилось едва ли не ежедневно.
Около года проработал я с ним в 3-м военном районе, но так и не выяснил его политические симпатии. В партии гоминьдан он не состоял, разговоров о политике чурался. Время было бурное. Вторая мировая война втягивала в свою орбиту все новые государства и народы. Фашистская Германия принудила к капитуляции Францию, остатки английской армии на кораблях бегством спасались из полуокруженного Дюнкерка. Боевые действия шли и на Африканском континенте. А в Юго-Восточной Азии императорская Япония, высадив крупные новые десанты на юге Китая, готовилась к дальнейшему продвижению во Французский Индокитай и страны Южных морей. Разговоры об этих и очень далеких по расстоянию и совсем близких событиях невольно возникали среди офицеров штаба артиллерии. Но Ло Шакай их избегал. Он пунктуально соблюдал старинные китайские обычаи — религиозные и нерелигиозные, но я ни разу не слышал от него слова осуждения японских агрессоров. Ту же непонятную позицию занимал он по отношению к германскому фашизму. Чан Кайши и гоминьдановцев ни хвалил, ни осуждал. Единственным, кого он в разговорах со мной поругивал, был военный министр Хо Иньцин. Но и в этом случае мотивы у генерала Ло были чисто деловые — он считал, что министр Хо делает крупный личный бизнес, а на китайскую артиллерию ему наплевать. В общем Ло Шакай был полностью политически индифферентным человеком. А на его характеристиках я подробно остановился потому, что, во-первых, узнал его лучше, чем прочих генералов, а во-вторых, [261] подобная аполитичная фигура в Китае тех лет была среди военных весьма распространенной.
Наступил уже июнь 1940 года, и, хотя формально директиву Чан Кайши о подготовке наступления никто не отменил, Сяошаньская операция была прочно «похоронена» командующим войсками 3-го военного района Гу Чжутуном. Никаких других планов активных действий его штаб не разрабатывал. Ждали, когда активизируются японцы. Вскоре японское командование нанесло удар, который по замыслу должен был потрясти и развалить весь китайский фронт к югу от реки Янцзы.
В Южном Китае
Осенью 1939 года, по пути к месту службы, в 3-й военный район, мы на ночь остановились в городе Гуйлинь. Был вечер, пышный тропический закат стоял над вершинами горного хребта Наньлин. Вверх по склону тянулись сады, в зелени крон желтели лимоны, оранжево светились мандарины, апельсины. Там и тут виднелись над садами крыши домов — китайских, богато украшенных позолоченной деревянной резьбой с головами драконов, и европейских с куполами стеклянных оранжерей, с крытыми галереями, увитыми орхидеями. Через сады вниз по склону журчали ручьи. В ветвях деревьев, укладываясь спать, кричали и ссорились большие цветные попугаи.
Переводчик сказал, что до войны Гуйлинь был курортом. На лето сюда, в горную прохладу и тишину, съезжались из шумных, жарких городов состоятельные китайцы и европейские дельцы. А когда японцы захватили Шанхай и столицу Нанкин, правительство Чан Кайши эвакуировалось сначала в Гуйлинь, а уж потом еще далее на запад, в Чунцин.
Гуйлинь расположен близ тропика Рака — условной границы самой жаркой зоны земного шара, на водоразделе двух больших рек — Янцзы на севере и Сицзяна на юге. Через город проходили важные дороги от побережья Южно-Китайского моря и китайско-вьетнамской (тогда Французского Индокитая) границы. Дороги тянулись на север — к среднему течению Янцзы, в тылы 9-го и 3-го военных районов. Этим и определялась важность Гуйлиня с оперативной точки зрения.
Материалы, опубликованные после второй мировой войны, показывают, что японское командование на протяжении [262] нескольких лет вынашивало план и пыталось осуществить захват этого важного дорожного узла. Тогда, в 1938–1940 годах, японцы стремились овладеть побережьем Южно-Китайского моря, а затем через Гуйлинь двинуть войска на север, навстречу своим 11-й и 13-й армиям, наступающим от Янцзы. Это должно было привести к окружению армий 3-го военного района, к отсечению его от остального фронта китайских войск.
Еще во второй половине 1938 года японские десанты захватили крупные южно-китайские портовые города Кантон (Гаунчжоу) и Сватоу (Шаньтоу), создали два плацдарма, но объединить их и продвинуться дальше не смогли. В 1939 году, в самом его начале, японцы овладели островом Хайнань, а в ноябре с этого острова перебросили войска на континент, высадив их на побережье Тонкинского залива (залив Бакбо). Значительные силы гоминьдановцев — две армии — не имели ясно выраженной группировки и были растянуты вдоль побережья и индокитайской границы. Противник бил их по частям, его бомбардировщики с авианосцев атаками с воздуха прокладывали путь пехоте, она быстро продвигалась к городу Наньнин, от которого шла прямая дорога на север, на Лючжоу и Гуйлинь. Однако прорваться по дороге японцы не смогли, и в этом большую роль сыграли советские военные специалисты — военные инженеры и летчики.
А. Я. Калягин, С. С. Тюлев и другие товарищи заранее разработали и провели в жизнь план создания инженерных заграждений на гуйлиньском направлении. Горные дороги были перекопаны широкими траншеями, строились опорные пункты — железобетонные доты и дзоты, командные и наблюдательные пункты, прочные убежища. И хотя система обороны не была закончена к моменту высадки противника, то, что уже было сделано, помогло отступавшим китайским войскам закрепиться на подступах к Наньину.
Одновременно из Чунцина на аэродромы Гуйлиня и Лючжоу перебазировалась истребительная группа С. П. Супруна, впоследствии дважды Героя Советского Союза. Тридцать советских машин вступили в воздушные бои, нанесли большие потери японской авианосной авиации и заставили ее прекратить налеты. Господство в воздухе было завоевано, наземные войска хорошо прикрыты.
Эти бои на юге Китая, в провинции Гуандун, происходили как раз в то время, когда на рубеже Янцзы войска 3-го военного района готовились к наступлению, а затем [263] и перешли в наступление на Датун. И там, у нас на севере, и здесь, на юге, наступательные бои не дали ощутимых оперативных результатов ни той, ни другой стороне. Однако плацдармы на южном побережье остались в руках японцев, они продолжали накапливать силы для очередного броска на север.