— На Вежбник, на Вежбник, разрази их нечистая сила, а не на Кельцы! С ума сошли! Я без этой дивизии — как испанский генерал с одним чистильщиком сапог вместо солдат… Кто ее послал, черт подери?..

Фридеберг рассказал про капитана, который хвастал тем, что сумел отменить приказ главнокомандующего. Дружок вызвал начальника штаба и попросил Фридеберга описать внешность капитана.

— Разумеется, Лисковский! Дьявол! — воскликнул дружок и в ярости принялся колотить кулаком по столу, на губах у него появилась пена, на глазах, кажется, слезы. — Когда же вытравят эти обычаи в нашей армии? Подхалим! Дерьмо! Без мыла влезет… Знаю, знаю, это мне назло, я как-то его спросил, зачем он выставляется в моем присутствии. Подговорил, видно, остолопа Бернацкого. Ну, взгляни на карту, какой смысл им лезть на Кельцы? В пустоту, попросту в пустоту. Полковник, — повернулся он к начальнику штаба, — ищите главнокомандующего, договоритесь по поводу Закжевского, все…

Фридебергу история с Лисковским показалась неправдоподобной. Он рассказал, как капитан уверял его, будто штаб армии «Пруссия» находится в Кельцах. Дружок только рукой махнул.

— У Бернацкого все возможно, ты ведь его знаешь. Он мог, посылая Лисковского, сказать ему, что немедленно отправляется вместе с штабом в Кельцы, а пять минут спустя забыл об этом. Либо главнокомандующий отменил приказ, либо этот прохвост, желая набить себе цену, на ходу что-то придумал. Так и знайте, мол, сам Домб-Бернацкий близехонько отсюда, коли будете перечить, он через два часа как коршун свалится вам на голову. Все, все возможно в армии, где отношения строятся на протекции, закулисных махинациях…

О группе «Любуш» он тоже ничего не слышал, однако утешал Фридеберга, доказывая, что это не имеет значения:

— С моей группой происходит то же самое — она существует потому, что существую я. Самое главное — ухватиться за какую-нибудь дивизию, присоединить к ней весь батальон ополченцев, а самому где-либо осесть, поддерживая связь с главнокомандующим. Тогда все в порядке, можешь командовать. Право, ты всегда к этому стремился, я тебе по-дружески советую: не зевай, хватай первую, какая попадется…

Фридеберг кисло улыбнулся: хорошая шутка. Но дружок стал клясться, что говорит истинную правду. Начальник штаба прервал его:

— Верховное командование не соглашается.

Дружок поднял шум, начал грозить, призывать громы и молнии на эту глисту Ромбича, который поступает ему назло; у них свои счеты еще с тридцатого года, со времен выборов в сейм. Потом принялся строить планы самозащиты — через премьера, через Бека, через Замок — и закончил тем, что добьется приема лично у Рыдза, на этот раз чтобы разоблачить Ромбича.

Фридебергу едва удалось вставить вопрос:

— Где Бернацкий?

— Откуда я знаю? — Дружок нехотя остановился, он уже бежал к штабному телефону. — Сегодня с утра был в Родоме, значит, теперь он либо в Томашуве, либо в Коньском. А может быть, в Щидловце? Нет, это слишком близко от меня, он бы за это время трижды здесь побывал. Если ты везучий, поезжай в Радом.

Глухая ночь, теплая и звездная. Вдалеке справа небо чуть зарумянилось, вдалеке слева — два красноватых полукруга. Машина стояла среди поля — сдала покрышка. Шофер стучал французским ключом, а вдалеке слева содрогалась земля, которую терзали бомбы или снаряды.

Снова двинулись. Фридеберг задремал. На него налетели сонные видения, неизменно одни и те же: он принимает командование группой… вот-вот, остается только протянуть руку к письменному столу — и вдруг стол, как автомобиль, трогается с места, убегает, пускает ему в глаза голубой дым, трещит… напрасно Фридеберг пытается догнать его, уцепиться сзади, как сорванец-мальчишка… Другие видения, в том же роде. С тем же постоянным мотивом недостижимости мечты. Мучительно похоже на правду.

Радом спал, на вокзале что-то горело. На этот раз Фридеберг попал прямо в штаб. Но командующего армией не было на месте, и никто не знал, где его искать.

Впрочем, в этом удаленном от города, укрывшемся в большом саду, удобном, несколько старомодном доме вообще все было неладно. На втором этаже — холл с креслами и три двери в три комнаты. И в каждой из трех комнат — по одному полковнику.

Франтоватый подпоручик, дремавший в кресле, направил Фридеберга к Новицкому, из штаба армии «Пруссия». Лысоватый полковник в пенсне вскочил из-за стола, увидев генеральские погоны, щелкнул каблуками, но ничем не смог помочь.

— Да, так точно, пан генерал, — торопливо говорил он, потирая руки, — я отлично помню этот план. Но это было давно, пожалуй, двадцать шестого. А может, двадцать восьмого? Во всяком случае, еще до всеобщей мобилизации. Нам поручили выделить девятнадцатую и тридцать шестую резервную, да-да, в районе Пшедбуж — Влащова, на правах оперативной группы. Но поскольку командующего не назначили, сами понимаете, а потом война, тяжелые бои под Ченстоховой, слишком много прорех…

— Значит… — У Фридеберга сжалось сердце, и, чтобы скрыть это, он грозно нахмурил брови.

— Значит, тем временем другие распоряжения… Девятнадцатая под Петроковом вошла в группу генерала Крушевского, тридцать шестая… — Новицкий начал рыться в бумажках, наконец извлек одну из них, помахал ею, впрочем не показывая Фридебергу. — Как раз в распоряжении командующего армией, район Коньское…

— Ну, значит, еду, приму…

Новицкий сокрушенно зачмокал губами, откинул голову, вид у него был страдальческий, как будто вдруг разболелся зуб.

— Да, вот именно. Только тем временем…

— Что тем временем? Не понимаю, кто может отменять приказы главнокомандующего?

— Главнокомандующий… — Новицкий чуть выпрямился и сочувственно покачал головой. — Может быть, вы согласуете вопрос с полковником Гапишем?

— А это кто еще такой?

— Как? — Тут Новицкий встал навытяжку. — Полковник Гапиш, специальный уполномоченный главнокомандующего в районе Радом!

Фридеберг шмыгнул носом.

— Разве существует такая должность в польской армии? Специальный?

Новицкий не одобрял такие вольности.

— Так точно, пан генерал, как раз три часа назад приехал, принял руководство обороной района Радом. Так что группа «Любуш»…

— А зачем он мне нужен? Тридцать шестая находится в Коньском…

— Что поделаешь? — Новицкий широко развел руками. — Коньское тоже может относиться к этому району, никогда не известно…

Фридеберг что-то проворчал и, не обращая внимания на расшаркивания Новицкого, вышел в холл. Франтоватый подпоручик спал. Между фикусами две двери — которая из них?

— Налево, налево, — прошипел сзади Новицкий. Он высунул голову из своей двери и тыкал пальцем в нужном направлении, глаза у него были полны уважения и страха, он еще ниже согнулся — не перед Фридебергом, перед дверью к специальному уполномоченному.

Фридеберг постучал и вошел, не дожидаясь ответа. Судя по десяткам флаконов и баночек, расставленных перед зеркалом, здесь раньше была спальня молодой элегантной женщины. Обыкновенный канцелярский стол, на столе большая карта, над картой — худой, красивый, седоватый полковник.

Этот не вытянулся, а просто выпрямился. В течение нескольких минут они обменивались холодными, так сказать рекогносцировочными фразами. Фридеберг с удивлением смотрел на карту: участок от Пилицы до Вислы, под Радомом его расцветили группки лилово-красных фосфорных спичек. Фридеберг заговорил о тридцать шестой дивизии; в раздражении поднял руку и задел край карты.

— Простите, — сухо остановил его Гапиш. — Осторожнее! В этой… в этом воистину странном штабе нет даже флажков для оперативных схем. Пожалуйста, не опирайтесь на стол. Впрочем, может быть, мы перейдем в угол — это не по уставу, рперативная карта должна находиться в отдельной комнате, заслоненная шторой. Мне придется доложить главнокомандующему, как выполняются на местах его указания…

Он был так оскорблен, что только несколько минут спустя спохватился и перестал жаловаться на отсутствие флажков, отдельной комнаты, связных мотоциклистов, оперативного дежурного и тому подобные скандальные недостатки. Вероятно, он решил, что подрывает свой авторитет, рассказывая первому встречному про каверзы, чинимые ему штабом армии «Пруссия». Фридеберг воспользовался заминкой, чтобы выпытать у него, что происходит в Коньском.