Но худшее было не здесь! К северу и к западу от Силезии карта напоминала разбушевавшееся море. От Ченстохова до Велюня десятка полтора голубых флажков против трех красных. Потом еще шесть или семь слева против двух и с десяток правее, к горам. А там еще и еще — над Гданьском, под Грудзёндзом, напротив Санока по два, по одному. Ромбич пробежал по ним глазами, припоминая названия: восьмая моторизованная, сорок пятая танковая группа, двадцать четвертая… Он пытался собраться с мыслями, внушал себе, что все это давно знает, что такое расположение войск ему известно уже с неделю, но молчание потрясенных генералов там, за его спиной, почти лишило его дара речи, С минуту он стоял, тщетно ожидая, пока они наглядятся на карту. Дольше медлить нельзя, надо их поторопить.

— Какие будут замечания?

Генералы молчали. Опустив глаза, Пороля тер ладонью щеку. Тишина, долгая, слишком долгая тишина. Окна за тяжелыми плюшевыми шторами отрезали этот вал от столичного гула, заботливо оберегая штабные мысли от назойливых сигналов автомашин, от обрывков случайных уличных разговоров, от женского смеха. Здесь ничто не мешало думать, разве только шум в висках от бессонной ночи да испуганное молчание Пороли и упрямое, полунасмешливое — Кноте.

— Я бы хотел передать Верховному главнокомандующему ваши замечания, господа генералы, относительно его оперативного плана, — заговорил снова Ромбич с жесткими нотками в голосе.

— Так точно, разумеется, полковник, — спохватился Пороля. — В данной ситуации, гм, и при таком соотношении сил… я считаю оперативный план… э… единственно возможным. Единственным в своем роде, — не думая, добавил он, и тут же, заметив двусмысленность сказанного, стал рассыпаться в комплиментах: — Разумеется, иначе нельзя. Материальному перевесу противника… гм, мы должны противопоставить боевой дух армии. А в этом, прошу заверить Верховного главнокомандующего… в этом у нас, наверно, не будет недостатка.

Ромбич почувствовал себя более уверенно. Его недавняя физическая слабость почти прошла. Он выпрямился, взглянул в красные глаза Пороли и увидел, как тот пыжится и через силу добывает из своего горла дешевые, избитые фразы. Хотя Ромбич прекрасно понимал, что сейчас происходит в пустой голове генерала, настроение его все же улучшилось. Он почти инстинктивно принуждал Поролю высказаться конкретнее. Водя указкой по карте и привлекая его внимание то к одной, то к другой группе флажков, подсказывая точные технические термины, Ромбич с деланной улыбкой ждал похвальных оценок.

— Армия «Познань» по замыслу Верховного главнокомандующего… — Нет, он не льстил себя надеждой, что у Пороли хватит ума, чтобы оценить его, Ромбича, скромность. Во имя дела приходится жертвовать приятным чувством удовлетворения, которое дает признание собственных заслуг. Пусть поражается глубиной стратегических замыслов самого маршала. — Армия «Познань», — продолжал он, — обороняя в первый период значительную часть нашей великопольской житницы, одновременно выполняет функции резерва Верховного главнокомандования. Она сохраняет возможность Свободного маневра на северо-востоке для поддержки армии «Торунь», а на юго-востоке — армии «Лодзь». После определения направления главного удара противника именно эта армия фланговыми ударами сможет оказать серьезное влияние на исход решающей битвы…

— Конечно, конечно! — поддакивал заметно приободрившийся Пороля.

Было похоже, что девиз «улыбайся» возымел свое действие и в этой ситуации. Видно, от механических сокращений каких-то мускулов лица начинали действовать определенные участки мозга, разгоняющие дурное настроение, испуг и сомнения. Больше того, даже мрачная синева на карте над их головами словно поблекла, расплылась, впиталась яркой зеленью низменностей.

— Конечно! Выдвинутая на запад, на расстояние двухсот километров от Берлина, она одним своим существованием уже представляет угрозу для врага, вынуждая его позаботиться о своих флангах и продвигаться вперед с большой осмотрительностью. О, видны львиные когти! На войне, как в шахматах, каждое продвижение должно иметь много целей и значений! — Пороля сиял от восторга, что сам обнаружил скрытый смысл этой операции. Комплименты его становились все более льстивыми, и он все говорил и говорил об этой угрозе… Говорил, пожалуй, слишком долго.

Ромбич подумал, что с него хватит. Теперь он уже не поощрял, а скорее сдерживал Поролю. Но тот не унимался, и только нетерпеливый взгляд, брошенный на часы, и лицемерный возглас: «Через час мой рапорт!..» — помог Ромбичу выпроводить генерала. На прощание Пороля долго тряс ему руку и, оттащив в угол, шепнул:

— Благодарю, благодарю вас, полковник, я ведь знаю, что это я вам обязан…

— Но чем же, генерал?..

— Нет, не говорите, нам всем известна ваша скромность, но в данном случае… — И он еще минут пять тряс Ромбичу руку и заверял в своих чувствах. Наконец он ушел, кивнув в сторону Кноте: — Извините, я тороплюсь.

Ромбич проводил его к выходу. Он возвращался к себе с улыбкой: вспомнилась одна из ранних наполеоновских кампаний в Италии. Наполеон разделил противника на две группы. Слабую группу он окружил и разбил. Пора взяться за этого Вюрмсера [39]. Возле кабинета его остановил адъютант:

— Звонил генерал Стахевич. По делу генерала Домб-Фридеберга…

— А именно?

— Просил вас, пан полковник, посмотреть, не удастся ли…

— Ну конечно! Какую-нибудь армию?

— Хотя бы оперативную группу…

— Хорошо, подумаю.

Ромбич отступил на шаг и остановился. Фридеберг не хуже Пороли, но тому уже обещано. И потом, какого черта они вечно суются в его дела? Звонили уже из военного министерства, а теперь сам Стахевич… Нужно пресечь эту страсть к протекции, а Фридебергу показать фигу. Он повернулся к адъютанту, едва сдерживая раздражение.

— Генерал Стахевич говорил в категорической форме? В форме приказа?

— Нет, пан полковник. Скорее в форме вопроса.

Ромбич надулся. Он предпочел бы приказ, тогда можно действовать официально, доложить маршалу, обосновать… А так он сам не знал, что делать. С одной стороны, несомненная протекция, а с другой — не совсем протекция, ведь обращаются к нему, оставляя за ним право принять решение. Начальник штаба полагается на объективное суждение своего подчиненного и его оценку оперативной ситуации. Ну хорошо, подумаем.

Кноте стоял у карты, задрав голову, и даже не обернулся. Ромбич подошел и тоже стал возле карты и еще раз с беспокойством проверил известные ему цифры и города. Может, адъютант что-нибудь перепутал? Конечно, есть ошибки. Он вежливо дотронулся до руки Кноте:

— Вы правы, генерал. Тут ошибка!

Кноте взглянул на него и снова повернулся к карте.

— Двадцать седьмая дивизия должна быть переброшена севернее, в район Скурч-Старогард. Вместе с приморской кавалерийской бригадой она образует оперативную группу «Черск». Задача группы — задержать продвижение западно-приморской немецкой армии через Данцигский коридор и помешать политическому давлению на вольный город…

Кноте наконец отошел от карты. Он дважды прошелся слева направо и, остановившись перед Ромбичем, спокойно и сухо спросил:

— Когда собака хочет отгрызть у вас нос, что вы считаете более правильным: быстро отдернуть голову или, напротив, сунуть нос ей в пасть?

И внезапно он широко разинул рот, оскалил зубы и, шагнув к полковнику, щелкнул зубами у него перед носом. Все это было проделано с такой быстротой, что Ромбич в ужасе отшатнулся и ухватился руками за стол, не зная толком, что предпринять: вызвать «скорую помощь», посмеяться хорошей шутке или обидеться? А Кноте опять был совершенно спокоен.

— Оказывается, в повседневной жизни вы, полковник, реагируете на все совершенно нормально. Так почему же на карте вы заткнули эти дивизии псу в пасть?

— Извините, генерал, но такое сравнение…

— Самое точное. Прошу убедиться: наверху, в Восточной Пруссии, и там, под Пило-Злотовом, — верхняя челюсть, с весьма острыми зубами! А внизу, из-под Ополя, торчат не зубы, а настоящие клыки! Тут и без всякой философии ясно — весь их план как на ладони. Р-раз! И конец.