Улыбнулся один Бурда. Остальные не то отупели, не то были слишком ошеломлены. Бурда вышел из-за стола и протянул руку Пуштанскому. Но Гавалек, заложив ногу за ногу, снова пустил дым прямо в лицо Бурды.
— С вашего любезного разрешения, — начал он, — мы тут немало всего наслушались. Правительство то, правительство се. Со стороны слушая, в самом деле можно подумать, что правительство без нас вмиг со всем справилось бы. Но мы свои люди, кому тут очки втирать? Неужели правительство в самом деле думает, что оно осилит коммунистов только с помощью тюрем Голендзинова и Березы? А мы что, собаки? Мы у себя в партии каждый день ругаемся со сторонниками народного фронта, я на этом даже здоровье потерял. Как бы вы без нас обошлись? Взять хотя бы Кулибабу, разве мало членов «Вици» [10] тянется к красным?
— Это, конечно, верно. — Грубоватые выражения и веская аргументация этого народного трибуна заставила Бурду поморщиться. — Но я уже говорил, что мы отнюдь не преуменьшаем значения общественного фактора…
— Как это не преуменьшаете? А кто нас заставил три часа ждать? А потом как со щенками, по-великопански…
— Короче говоря, чего вы хотите? — Бурда снова приготовился спорить.
— Я многого хочу и просто так помогать капиталистическому правительству не намерен. Вы меня баснями не накормите.
Словно поощряемый взглядами своих спутников, Гавалек медленно поднялся. Кулибаба встал рядом с ним, а Пуштанский в надежде взять реванш за недавний разгром пододвинулся на полшага. Гавалек взглянул на них с пренебрежением, повернулся к Бурде и, наверное, произнес бы еще одну речь, но тут дверь тихо скрипнула и Хасько, проскользнув, словно уж, мимо кресел и политических деятелей, прильнул к уху Бурды и шепнул так громко; что все присутствующие услышали и затрепетали. Он произнес одно лишь слово — назвал фамилию того, кто неожиданно появился в приемной и ждет.
Бурда и без того собирался безжалостно выставить «великих политиков»: нависшая над ним угроза выслушать еще одну речь Гавалека заставляла его торопиться. С притворной беспомощностью он развел руками и поспешно стал прощаться. Но Гавалек отдернул руку и засунул ее во внутренний карман пиджака.
— Я так и знал! — проворчал он. — Здесь не принято говорить с народом!
Потом вытащил руку из кармана и помахал перед носом Бурды вчетверо сложенным листком бумаги.
— Здесь изложено все. Разговоры бесполезны. Правительство должно выбирать: да или нет!
Его спутники дружно закивали головами. Одной рукой Бурда схватил ультиматум Гавалека, другой легонько подтолкнул гостей к дверям. Они почти не упирались. Наверно, решили, что Гавалек за них уже отомстил. Бурда бросил гневный взгляд на бумагу.
В ней говорилось о страховании, о конфликтах между полицейским комиссаром и только что избранными пепеэсовскими бургомистрами, о снятых с должностей работниках товарищества «Сполэм» [11].
Так вот что означает их «да или нет»! Бессмысленный смех родился где-то в глубине его урчащей от голода утробы. Бурда шлепнулся в кресло и задрыгал ногами. Несколько секунд отдыха… но тут его внимание привлекли какие-то странные манипуляции секретаря…
Не успел последний посетитель закрыть за собой дверь, как Хасько был уже у окна и размахивал портьерой, изо всех сил стараясь изгнать из комнаты не только запах сигарет Гавалека, но и вообще дух делегатов оппозиции. Потом схватил пепельницу, вытряхнул ее содержимое в корзину и тщательно протер носовым платком. Обнаружив на ковре пепел, он встал на колени, сдунул его и помахал платочком, а затем вскочил и блуждающим взором обвел кабинет, выискивая, к чему бы еще приложить руки.
Вся эта суета показалась Бурде оскорбительной, и он прошептал со злостью:
— Вы что? Монарха собираетесь принимать?
А сам тут же поспешил к двери, чтобы приветствовать пана Вестри, и тоже стал отчаянно размахивать руками, пытаясь разогнать сигаретный дым. Но Вестри не входил, Не выдержав, Бурда приоткрыл дверь. Он увидел, что невысокого человека в сером костюме обступили со всех сторон. Только что выпровоженные из кабинета политические деятели оживленно беседовали с тем, из-за кого их выпроводили.
Наиболее ловкими оказались Пуштанский и Потоцкий. Когда Хасько, подгоняемый гневным шиканьем Бурды, склонился перед Вестри, прося пройти в кабинет, они все еще топтались возле него и, низко кланяясь, уточняли время и место любезно обещанной им вечерней встречи.
«Ох, уж эти мне полячишки!» Национальная гордость Бурды была оскорблена, он даже сжал кулаки от злости. Ну что за угодничество перед невесть каким иностранцем! Кто он такой, по сути дела? Итальянец? Француз? Бельгиец? Швейцарец? Просто бродяга с миллионами в кармане, осевший несколько лет тому назад в Польше. А ведь Потоцкий и Пуштанский не первые встречные. Сенатор Потоцкий — представитель старинной польской знати. Председатель Пуштанский — столп национальной демократии и крупный банкир. Как они лебезят, даже до дверей провожают. Ну нет, надо дать этому типу понять, что не у всех великих людей этой страны лакейские души.
Бурда быстро закрыл дверь, на цыпочках подбежал к письменному столу, быстро нырнул в кресло и разбросал по столу бумаги. Когда вошел Вестри, Бурда успел уже придать лицу озабоченное выражение и улыбнулся в меру доброжелательной, в меру снисходительной улыбкой. Это стоило ему немалых усилий. В голове уже мелькнула неясная догадка о цели его визита: неужели он связан с аферой «Пекары — Полония»?
3
Вестри долго не мог решиться на визит. В сущности, только беседа в британском посольстве склонила его к этому.
Посол Сноу оказался хорошо информированным о предпринятых Вестри несколько месяцев тому назад действиях. Правда, для Вестри это не было большой неожиданностью. Он догадывался, что за его деятельностью будет наблюдать именно такой человек, как Сноу. Однако Сноу вовсе не скрывал своего недовольства. Как-то обманутый сокрушенным выражением лица Вестри, Сноу увлекся и приоткрыл уголок своих карт; он предложил Вестри договориться о разделении сфер влияния. При этом он даже вспомнил о традиционных узах дружбы, связывающих Соединенное Королевство со Скандинавскими странами, подсказав, таким образом, какие именно категории объектов он хотел бы включить в британскую сферу влияния.
Вестри сделал вид, что готов обдумать это предложение и склонен полюбовно разрешить эту проблему. Прощаясь, Сноу сморщил свой крохотный красный носик, поправил очки, длинная его физиономия еще больше вытянулась. Хотел, видно, сострить, но допустил явную бестактность, спросив, не собирается ли Вестри к Бурде. Вздох облегчения, которого Сноу не сумел скрыть, получив отрицательный ответ, предрешил сегодняшнюю встречу.
Вестри неплохо подготовился к беседе с «почти министром» этой «почти державы». Он без труда разгадал смысл намека Сноу на скандинавско-британскую дружбу и секрет его вздоха облегчения при прощании. Несколько лет тому назад Бурда получил солидную ссуду от одного шведского металлургического концерна и выкупил в Силезских Пекарах шахту. Хозяева этой шахты объявили себя банкротами, а Бурда модернизировал ее и пустил на полный ход. Возможно, что общественное мнение и не заметило бы такого стечения обстоятельств, если бы в печати не появилось несколько заметок, в которых анонимный автор обращал внимание на тревожные факты приобретения отечественных предприятий иностранными капиталистами с помощью подставных лиц из «почти правительственных кругов».
Эти материалы дали возможность Вестри уточнить и связать между собой всем хорошо известные детали политической географии Польши. В кругу десятка лиц, ненавидевших друг друга по личным и групповым мотивам, но вместе с тем составляющих верхушку Лагеря национального единства, не последнюю роль играли взаимоотношения Бурды с неким Ромбичем-Тримером, «серым кардиналом» армии. Поговаривали, будто тут замешаны женщины. Однако Вестри убедился в существовании более глубоких причин вражды, так как именно Ромбич пустил слух о Пекарах. Интересно, откуда он все узнал? Во всяком случае, Бурде был нанесен серьезный удар. Под угрозой оказался далее его портфель министра.