— Нет, что вы, — пропищал людовец, — я не в этом смысле…

— Ав каком, скажите на милость?

— Ну… хотя бы нашей партии…

— Разве она находится под запретом?

— Нет, но преследования полиции…

Бурда в ответ только щелкнул пальцем по столу. Для поверженного Кулибабы даже и пальцем-то не хотелось шевельнуть. Пуштанский, терпеливо дожидавшийся, пока от людовца останутся рожки да ножки, теперь заерзал в кресле и кашлянул:

— Пожелания пана Кулибабы действительно в настоящий момент… э… скажем, не совсем актуальны. Но все же думается, что мы вправе требовать большего понимания со стороны правительства. Далеко не все в его политике…

— Конкретнее! — Голод и победа над Кулибабой вывели Бурду из терпения.

— Наши отношения с Францией…

— Никогда еще не строились на таких здоровых началах.

— Преувеличение! — вступил в бой обеспокоенный успехами министра Потоцкий. — Франция не простила нам Заользья [6]…

— Какая Франция? Коммунисты?

— Что вы! Прочтите речи в парламенте. Каждая строка…

— Надо уметь читать между строк. Пан Боннэ и пан Блюм нам очень благодарны…

— Ну, знаете! — Потоцкий чуть не подпрыгнул.

— Да, дорогой сенатор! Именно благодарны. И вы думаете за что?

— За что? За удар по союзнику Франции?

— Вот именно. Этот удар дал им возможность свалить на нас всю ответственность за разрыв союза, сохранить который они, может быть, не могли и наверняка не хотели.

Потоцкий сел. Концепция Бурды была слишком парадоксальна, чтобы аргументированные доводы могли ее отразить. Старомодный и нудный Пуштанский пытался еще что-то возразить, но положить его на обе лопатки для Бурды не составляло труда.

— Именно на отношениях с Францией лучше всего видно, какой большой путь прошло наше государство во времена маршала [7]. Теперь мы в глазах Франции уже не та нищая, несчастная Польша, которой время от времени суют старые винтовки да бракованные консервы, а она на коленях благодарит свою благодетельницу и делает за нее всю грязную работу на этом паршивом Востоке. Из прислуги для всех мы превратились в светскую даму…

— В даму полусвета… — не удержался от плоской шутки Потоцкий.

Кулибаба тоже пришел в себя:

— Ну, положим, что с Францией это так. А как с Англией? Почему?

— Что почему? Почему Англия впервые в своей истории удостоила нас военного союза?

Бурда чувствовал себя сейчас как герой гангстерского фильма, на которого напала банда грабителей. Удар в челюсть — валится первый, еще удар — второй, еще удар — третий. Первый встает на колени, пошатываясь, мотает головой. Еще удар — и он снова валится на землю. Эта игра так захватила Бурду, что он даже забыл про пустой желудок. Наклонив голову и обводя присутствующих торжествующим взглядом, он как бы спрашивал: кто следующий? Ага, Потоцкий.

— Ну хорошо, а Москва… Почему так затягиваются переговоры в Москве…

— Москва? Значит, вы, сенатор, граф и воложинский магнат, удивляетесь, почему мы не заключаем с Москвой военного договора? Признаюсь, я всего ждал, только не этого…

— Ну и что с того, что я сенатор и граф? Это не мешает мне мыслить по-государственному. Военная помощь России, чисто военная…

— …безусловно, будет встречена с энтузиазмом всеми слоями населения, в том числе и воложинскимй мужичками. Может быть, вы рассчитываете, что адвокат Кулибаба убедит их в общественной полезности графов Потоцких, после того как они от наших новых союзников на своем родном языке услышат, что без графов, как это ни странно, прожить можно?

— Пан министр, — Потоцкий снова встал, — могу вас заверить, что, если отчизна потребует, я охотно откажусь от личных…

— От личных, пожалуйста, но не от национальных… Вы же опора польского духа на окраинах нашей страны. Так это или не так? По какому же праву вы хотите покинуть свой исторический пост?

Против этого Потоцкому возразить было нечего. Он снял очки, протер их и в первую минуту даже не знал, сесть ли ему или продолжать стоять. Отступление прикрыл Пуштанский:

— В общих чертах все это верно. Но что касается деталей, то мы хотели бы, чтобы политические партии встретили большее понимание…

— Мы также желали бы, чтобы общественность больше считалась с интересами государства…

— Состав правительства… — начал снова Пуштанский. Но Бурда так стремительно прервал его, что тот даже рта не успел закрыть:

— Ага, наконец-то! Так вот что вас беспокоит. Значит, не государственный строй, не политика. Раздать парочку портфелей — и демократия готова? Ну что ж, об этом можно подумать. Итак, господа представители национальной партии [8], чем вы отблагодарите, ну, скажем, за портфель министра почты и телеграфа… Окажете нам полную поддержку в случае войны? А без этого портфеля маленький бунт устроите?

— Простите, но вы опошляете серьезные проблемы. Роль морального фактора в момент кризиса…

— Моральный фактор — это элементарная государственная дисциплина, а не базарная торговля. Вы действительно уверены, что если пан Пуштанский станет министром почты и телеграфа, то наше общество легче перенесет эту войну нервов?

— Сплоченное общество…

— Общество и без того сплочено! Сильное, сплоченное, готовое ко всему! И вы отлично знаете, что это не пустая фраза. Нужно видеть, с каким энтузиазмом народ отдает армии последний грош, роет окопы! Не далее как сегодня я имел возможность лично в этом убедиться. Жертвуют всем, до последней капли крови! И горе смутьяну, который во имя своекорыстных интересов захотел бы нарушить наше единство. Впрочем, вы это тоже отлично знаете. Поэтому не удивляйтесь, что мы не спешим с раздачей портфелей.

Теперь они все были повержены в прах и никому не хотелось поднимать голову. Бурда не чувствовал к ним особой неприязни, слишком уж они были жалки. Даже известный крикун Гавалек притих, как мышь, и только время от времени стряхивал на ковер пепел, как бы желая показать свое пренебрежение к светским условностям. Ну что ж, теперь можно держаться немного любезнее.

— Я думаю, — начал Бурда, — что пора перейти к подведению итогов нашей весьма любопытной дискуссии. Она была во всех отношениях полезна хотя бы уж тем, что выявила всю несправедливость обвинений, слишком опрометчиво выдвигаемых в адрес правительства представителями оппозиционных партий, а иногда даже, — тут Бурда вздохнул, — и тех кругов, которые сочувствуют правительству. У нас единая с вами внутренняя политика, разумеется, если цель наша в том, чтобы не допустить на общественную арену коммунистов. А иностранная политика впервые со времен Собеского [9] обеспечила Польше в Европе положение великой державы. Дискуссия показала также, что мы куда лучше защищаем интересы политической клиентуры пана Пуштанского, чем он сам мог бы это сделать.

Никто не поднял головы, только Гавалек снова закурил и пустил клуб дыма в сторону Бурды.

— Однако это вовсе не значит, что мы недооцениваем вашу поддержку. Напротив, нам необходимо обменяться мнениями, особенно при нынешней, что и говорить, критической ситуации. Мы управляем страной и проводим определенную политическую линию. Вы оказываете нам помощь, нацеливая общество в меру своих сил и влияния на выполнение наиболее важных и актуальных задач. Полагаю, что я высказался достаточно ясно, ну а за грубость формулировок прошу меня извинить.

Он встал в полной уверенности, что сейчас все начнут прощаться. Но тут вскочил красный и смущенный Кулибаба и заговорил. Хотя и с опозданием, но зато красноречиво он воздал дань уважения государственной мудрости Бурды:

— Польский народ, пан министр, разумеется…

Лишь бы только учли… Мы верим, что формула соглашения…

— Да, да, — прервал его Потоцкий. — Народная мудрость гласит: никогда не выпускай из рук знамени, держи его крепко, — начал он с пафосом и закончил тихо, едва слышно: — Вплоть до компромисса!