— Он тебе говорил, что он учитель? — спросил доктор Главач и, когда Имро в знак подтверждения кивнул головой, ошарашил его вопросом: — А словак, который переводил, не тот ли это Приесол, который учился вместе с моим Мишо? Правда, тот был похудее…

— Да нет, не тот, — соврал Имро, — хотя очень похож на него.

Когда машина выехала из долины на укатанную дорогу, вдоль которой тянулись поля, а вдалеке забелели дома Погорелой, Имро поблагодарил доктора за помощь и тут же предупредил его, что о партизане он никому и ничего не должен рассказывать.

— Не надо меня благодарить, — ответил врач, молча выслушав Имро, — ведь вы сами хорошо знаете, дружок, что я всегда был хорошим чехословаком и никогда не поддерживал немцев.

Машина остановилась перед домиком доктора у верхнего конца деревни. Главач пожал Имро руку, оставил автомобиль на улице и поспешил в дом. Из кухни навстречу ему вышла высокая, крепкая рыжеволосая женщина и начала его упрекать за то, что он где-то был так долго, в то время как его ждет гость.

— Пусть подождет, — ответил ей муж, — ты же знаешь, что я был в лесной сторожке, жена лесника вывихнула ногу…

Доктор Главач открыл дверь и вошел в гостиную. В низком кресле, обтянутом темно-красным бархатом, сидел депутат Жабка, нетерпеливо посматривая на часы. Он быстро спрятал их в карман, любезно улыбнулся, поздоровался с доктором и сразу же начал расхваливать погоду.

— Мне надо бы полечиться, — улыбнулся он из-под тронутых сединой усиков и провел ладонью по тщательно причесанным волосам. — Да-да, пан доктор. Печень меня мучает, а я к вам прихожу совсем по другому делу…

— Да? — удивился Главач и бросил на Жабку холодный взгляд.

Жабка закашлялся, схватился рукою за сердце, потом, высоко подняв брови, кивнул:

— Да. Порядочных людей не забывают.

Доктор недоверчиво покачал головой. Что замышляет Жабка? Чехословак [4], а перекинулся к фашистам.

Доктор принес бутылку можжевеловки и две тяжелые зеленые рюмки. Чокнулись, выпили за здоровье. Жабка напрасно ждал, что доктор Главач поинтересуется, ради чего он его посетил, и начал разговор сам:

— Вы ведь слушаете радиопередачи из-за границы? Так вот, я пришел шепнуть вам, что у нас в округе уже существует революционный национальный комитет. Вместе с коммунистами, — улыбнулся он виноватой улыбкой и беспомощно пожал плечами. — Что делать?

Чертя указательным пальцем правой руки круги по стеклу в золотой раме, покрывающему круглый столик, он незаметно окинул взглядом комнату. Ну да, все современное, полированное, практичное. Он чуть не улыбнулся, подумав, что и сам доктор Главач такой же, как и его мебель: добротный, современный.

— Что касается меня, — продолжал он, — я не являюсь членом этого комитета, ибо формально, — он подчеркнул слово «формально», — я еще остаюсь депутатом словацкого сейма, но фактически я руковожу работой наших кругов. Знаете, демократия… — Он заметил, что врач украдкой ухмыльнулся, и потому всем телом навалился на стол, добавив тихим голосом: — Знаете, пан доктор, многие были в народной партии Глинки [5], надо было отстаивать народные интересы. Теперь настало время покинуть эту партию. Я, например, вчера послал письмо председателю сейма и сообщил ему, что отказываюсь от мандата.

«Так, значит», — подумал врач и с чувством благодарности предложил Жабке «Мемфис» [6]. Лицо его прояснилось, недоверие, которое он испытывал к депутату, исчезло.

Легкая улыбка заиграла в уголках рта Жабки, он пригладил свои маленькие усики, закурил сигарету и сказал:

— Как уроженец этих мест, я не забываю Погорелой. Недавно я узнал, что и у вас здесь имеется революционный комитет.

Последнее слово Жабка растянул и устремил свой взгляд на доктора, лицо которого выразило удивление.

— Да, революционный комитет, — продолжал он, — правда, коммунистический. А что делают демократически мыслящие люди? — пожал он плечами. — Ждут? Не мешало бы вам лично взять инициативу в свои руки. Привлеките еще нескольких человек и включитесь в подпольную работу комитета. Мы не хотим, чтобы только одни коммунисты суетились.

Доктор обрадовался: он рассудил правильно, надо быть вместе с коммунистами. Русские придут в Словакию, они уже здесь. Два часа назад он лечил первого большевика. В конце концов, коммунисты тоже были политической партией, а с врачом они не сотрудничали. Конечно, кто их знает, какие они, эти депутаты… Даже если у них чистые руки, то чем он хуже? Ведь он тоже против немцев. Да, править должны те, у кого рыльце не в пушку. Только почему Жабка говорит так, как будто все дело в коммунистах, а не в немцах? Надо, говорит, взять инициативу в свои руки; коммунисты, дескать, суетятся, когда говорит о сотрудничестве… Ведь главное — это прогнать немцев, надо действовать против них… Правда, кто знает, может быть, Жабка в чем-то и прав. Например, в том, что договориться с коммунистами трудно.

Жабка, будто прочитав его мысли, подлил масла в огонь:

— Сейчас нашу демократию топчут немцы, перед этим нас задирали красные. Ну а теперь-то русские делают доброе дело, приближают конец войны… Я думаю, что вы могли бы принять в комитет нотариуса, а также и других, Блашковича или Газдика.

Когда доктор пообещал ему свое сотрудничество, Жабка невольно улыбнулся. Он вспомнил, как в тридцать восьмом году с удостоверением депутата аграрной партии он как вихрь примчался в свою родную Погорелую. Тогда ему легко удалось завербовать людей в ГСЛС.

Он долго говорил о демократии. Было видно, что он хочет высказаться. Говорил о своих делах в сейме, о том, как он бесстрашно боролся с тисовской политикой, распространял известия английского радио. Слова Жабки ласкали доктора, как приятный майский ветерок.

Проводив Жабку, он долго ходил по столовой и потирал ладони. Наконец-то все пришло в движение. Возвращаются золотые мирные времена, он сможет беспрепятственно заниматься практикой, фашисты не будут придираться к нему. И роль его возрастет.

«Я был несправедлив к нему, — подумал он о Жабке, — когда сердился на него за то, что он перешел к глинковцам. Там должны находиться и наши люди, это он правду сказал, святую правду. Мы должны быть дальновидными. Жабка живуч, как кошка, и чутье у него что надо. Сразу чувствует, откуда ветер дует. Это, конечно, не совсем честно, но что поделаешь, политика всегда была такой, такой она и будет».

Доктора позвали в приемную, сказали, что Беньо порезал руку. Главач в глубине души обрадовался: Беньо — коммунист, с ним можно будет потолковать обо всем.

Лицо Беньо, красное, с орлиным носом, было угрюмым. Главач быстро перевязал его руку, рана оказалась неглубокой, а потом налил ему рюмочку водки.

— Это против боли, подкрепит вас, — улыбнулся он, а когда Беньо сделал глоток, доктор скользнул взглядом по дверям и начал шепотом: — Вот что, пан Беньо, я уже давно хотел с вами поговорить, да все было недосуг… Знаете, как старый чехословак, я хотел бы что-нибудь делать. Я знаю, что вы организуете…

— Что? — рявкнул Беньо и покраснел еще больше.

— Я знаю, что вы организуете революционный комитет, и хотел бы вам помогать, — выпалил доктор.

Беньо устремил на врача сердитый взгляд:

— Только не вмешивайтесь в наши рабочие дела, пан доктор. Вы образованный, пан. Мы с такими не хотим иметь ничего…

Последнее слово Беньо громко отчеканил по слогам. Главач отказался взять с него деньги, а когда Беньо вышел, доктор остался стоять как вкопанный. Его охватил гнев. Действительно, с ними каши не сваришь. Жабка, как старая лиса, был прав. И все же он должен установить с ними контакт! Только надо подойти с другого конца. Открыто им сказать: мы здесь. Мы против немцев, но коммунизма не хотим. А нас больше, чем вас. Да, с этого он и начнет. Найдутся другие. Может, поговорить с Пучиковой или с Газухой? Если откровенно, то с ними — только в крайнем случае. Именно так, в крайнем случае. «Еще сегодня позову нотариуса, а также и этих двух, — решил он. — Нужно начать поскорее».