Может быть, об этом думал парень у окна, который ни с кем не вступал в разговор, а может быть, он улыбался только потому, что вспомнил о своей милой, которая где-то ждет его.

Через полчаса вагоны снова загрохотали, поезд остановился. Пассажиры проснулись, а проводник на затемненном перроне закричал:

— Попра-а-ад!

Из предпоследнего вагона вышла женщина с узелком в руке, а в коридоре раздался сухой мужской голос:

— Извольте предъявить паспорта!

Луч карманного фонаря забегал по лицам пассажиров, которые до сих пор знали друг друга только по голосам и могли различить лишь синеватые, расплывчатые черты лица. В то время как жандарм с гардистом [1] проверяли паспорта, пассажиры обменивались испуганными взглядами. Молодой человек в углу у окна заложил руки за голову, как бы закрывая лицо от любопытных соседей.

— Это вы пан Лани? — спросил жандарм толстяка.

— А что, разве не похож? — сердито отозвался тот. — Да, это я, мясник из Бистрицы…

Жандарм ухмыльнулся.

— На фотографии у вас усы, — возразил он.

— Ну и что? — пожал плечами мясник. — Что ж, мне теперь всю жизнь носить усы? Мне и без того истрепали все нервы.

Жандарм вернул ему документ и сказал:

— В соответствии с правилами вы должны заменить фотографию.

— Нет уж, я лучше отпущу усы, — захихикал толстяк, сложив руки на животе.

Офицер, судя по петлицам — сотник, документов не предъявил и показал на девицу многозначительным взглядом:

— Это моя невеста.

Жандарм отдал честь, а потом долго рассматривал удостоверение молодого человека. Наконец вернул документ и спросил:

— Вы из Прешова?

Лишь теперь пассажиры впервые услышали голос молодого человека:

— Совершенно верно, из Прешова.

— А куда едете?

Молодой человек прищурил глаза и ответил:

— В Жилину, по торговым делам…

Когда жандарм вышел из купе, гардист еще раз зажег фонарь и, как будто не удовлетворенный проверкой паспортов, обратился к пассажирам:

— Это все? Больше здесь никого нет?

Мясник расхохотался.

— Разве что в чемодане. Проверьте, — выдавил он сквозь смех, но гардист проворчал, чтобы такие замечания он оставил при себе и, выпятив грудь, последовал за жандармом.

Простуженная дама посмотрела на сотника ласковым взглядом; в темноте его голос ей не понравился, так что пропало даже желание продолжать разговор, но при свете он оказался весьма симпатичным.

— Куда изволите следовать? — спросила она, набравшись смелости.

— В Тренчин, — рассеянно ответил сотник.

Напрягая зрение, он старался разглядеть в падавшем из коридора тусклом свете сидящего у окна молодого человека. Сотник лихорадочно припоминал, где уже видел его. Светлые волосы, удивительно голубые глаза, высокий лоб, выступающие скулы… Наконец он не выдержал. На его лице появилась улыбка, и он обратился к молодому человеку:

— Извините, но ваше лицо кажется мне очень знакомым. Вы сказали, что вы из Прешова?

— Да, из Прешова.

— Я был там в сороковом. Может быть, тогда я вас и видел.

— Не помню, — ответил молодой человек спокойным голосом и принялся заводить свои ручные часы.

Поезд тронулся. Сотник закурил сигарету и в свете догорающей спички еще раз внимательно посмотрел на своего соседа.

Молодой человек потянулся, нарочито застучал зубами и сказал, зевая, что ему холодно, что он продрог. Потом он встал, надел кожаное пальто и медленно уселся. Сотник сразу же шепнул девице:

— Одевайся, выходим.

— Ты с ума сошел! — ужаснулась девица. — Ведь нам до Тренчина…

— Я должен, — он нагнулся к ее уху, — я должен кое о чем заявить.

Молодой человек посмотрел на сотника, и в голубоватом сумраке их взгляды встретились. Он разобрал только первые слова сотника и нахмурился.

Поезд сбавил скорость. Молодой человек встал и вышел в коридор.

Сотник прошептал девушке:

— Одевайся. Через пять минут выходим.

Заскрипели тормоза, мясник засуетился. Он дважды дернул за ремень рамы и, не обращая внимания на новые протесты простуженной дамы, высунул голову в открытое окно.

— Это только разъезд, — облегченно произнес он. Взглянув затем направо, мясник крикнул грубым голосом: — Ого, смотрите, выскочил на ходу!

Сотник сорвался с места, но паровоз в этот момент начал быстро набирать скорость. Офицер выбежал в коридор: двери были открыты, ветер заносил в вагон капли дождя вместе с хлопьями мокрого снега. Молодого человека и след простыл. Сотник вошел в купе, хлопнул дверью и взволнованным приглушенным голосом сказал девице:

— Я уверен, что это дезертир. Я узнал его. Из нашего батальона… Под Одессой он перешел к русским…

2

На шоссе за деревянным мостом, соединяющим над двумя рукавами Вага асфальтовое шоссе с грязной каменистой дорогой, остановился грузовик. Закрашенные синей краской фары осветили сапоги и кожаное пальто человека, который захлопнул за собой дверцу и осторожно обошел блестящую лужу.

Когда грузовик снова тронулся, мужчина быстрым шагом перешел через мост. По его походке и резким, прямо-таки военным движениям было видно, что этот человек молод. Шапку он натянул на глаза, в руке держал продолговатый электрический фонарик, время от времени освещая дорогу. Издалека, со стороны гор, донесся колокольный звон, извещая о том, что наступила полночь.

На дороге затарахтел мотоцикл. Молодой человек перепрыгнул через канаву и побежал по меже, уходящей в размокшие поля, пересеченные петляющим ручейком и окруженные низкими холмами, на которых торчали голые в эту пору года кусты орешника и терна. Мотоцикл промчался мимо развесистой липы и исчез за мостом, как будто растворился в темноте.

Молодой человек энергично зашагал по тропинке вдоль ухабистой полевой дороги. Там было не так грязно. Время от времени он останавливался. Казалось, что он что-то вспоминает.

Снег прекратился, начал моросить мелкий дождь. Где-то залаяла, а потом протяжно завыла собака. Молодой человек остановился у склонившейся трухлявой ивы; по ее растрескавшейся коре забегал луч света. Он легонько дотронулся до широкого ствола в том месте, где было вырезано большое асимметричное сердце, а в нем две буквы: «М» и «Я».

Выражение его лица смягчилось. Потом он вздрогнул и улыбнулся.

— Глупости, — сказал он.

Может быть, это слово было адресовано мелькнувшей у него мысли: говорят, что смерть минует человека, если неожиданно испугает его. А может быть, оно относилось к этим двум буквам в сердце на стволе дерева, потому что долго еще освещал он их своим фонариком. Потом он свернул на межу, ведущую к задворкам села.

Перед длинным ровным рядом амбаров с белыми каменными столбами и этернитовыми крышами молодой человек остановился. От деревянной калитки между двумя амбарами дорожка вела к небольшому чулану. Он вытащил из запора колышек, петли калитки заскрипели, а когда он подошел к забору, за которым торчали голые ветки высоких деревьев, в соседнем саду залаяла собака.

— Цыц, Дунай, фу! Разве ты меня не узнаешь? — обратился он через щель в заборе к собаке, которая сразу же радостно заскулила.

Затем молодой человек тихо прошел по дорожке, посыпанной гравием, кое-где выложенной досками или плоскими камнями. Слепо темнели окна. Он перебежал через широкую улицу, потом осторожно проскользнул через узенький мостик. В этот момент на улице раздался шум мотора: на вершину пригорка к массивным воротам каменного дома с двумя елями в саду поднимался автомобиль.

Дверцу в воротах амбара удалось открыть без труда. Молодой человек осторожно прикрыл ее и пробрался в сарай; в нос ему ударил острый запах сена. Он хотел войти в хлев, откуда доносилось мычание коровы, но на дверях висел замок. Переходя по узенькой дощечке, переброшенной через навозную жижу, он осветил клеть: борова не было, дверцы распахнуты, клеть набита соломой.

Во влажном воздухе стоял неприятный кислый запах навозной жижи, в соседнем дворе противно визжали кошки.