Наконец Млеткын ушел. Омрылькот вскочил и полез в полог, осторожно отогнув постеленную на полу моржовую кожу, он вынул оттуда тугой сверток. Усевшись на ворох оленьих шкур, принялся перебирать американские доллары, русские бумажные рубли, золотые десятки, которые собирал издавна, чувствуя, что металл вернее красиво разрисованной бумаги. Еще пять лет назад, когда он встречался с американскими торговцами и пытался расплатиться русскими деньгами, он заметил, что те охотно брали золотые десятки и наотрез отказывались от бумажек.

Омрылькот вспомнил, что у Каляча есть немного золота. «Но этот хитрюга, перекинувшийся к большевикам, так просто не отдаст деньги. А что если предложить ему малокалиберный винчестер?»

Поздним вечером, пряча лицо от морозного ветра, Омрылькот пробрался в ярангу своего дальнего родича. Каляч сидел в чоттагине и чинил собачью упряжь.

— Етти, — приветствовал он гостя, явно удивленный его приходом.

— При старой власти — ты ко мне ходил, а теперь — я к тебе пожаловал, — сказал Омрылькот и мрачно добавил: — Вот она — власть бедных!

Каляч пригласил гостя в полог, но тот отказался и попросил, чтобы чай ему подали в чоттагин. Напившись чаю, он сразу перешел к делу.

— Каляч, я пришел продавать тебе свой малокалиберный винчестер.

Каляча удивило предложение старика. В душе шевельнулось сочувствие и жалость, он сказал:

— Если тебе что-то нужно, я готов поделиться с родственником.

— Я тебе нынче невыгодный родственник, — криво усмехнулся Омрылькот. — Еда у меня есть, жир для светильников тоже… А винчестер я тебе продам только за царские золотые.

— У меня нет золота, — поспешно проговорил Каляч.

— Есть, — спокойно сказал Омрылькот. — Штук десять монет у тебя есть. Вот за них и отдам винчестер.

— Ну откуда у меня царские деньги?.. А потом — зачем мне американский винчестер? Теперь к нему не купить патронов.

Этого не учел Омрылькот. Действительно, сейчас американское оружие — невыгодный товар. Через несколько лет, когда кончится запас патронов, винчестеры придется выбросить.

— Когда узнают о твоем золоте, его все равно отберут, — настойчиво продолжал Омрылькот. — Останешься без золота и без винчестера. А патронов я тебе дам. Три ящика без дополнительной платы.

Это уже было соблазнительно… Но зачем старику золото? Что он с ним собирается делать? Однако спросить напрямик — значит не получить ответа и, может быть, даже лишиться довольно выгодной сделки. Ведь эти золотые кружочки вот уже пять лет лежат без толку. И, поколебавшись немного, Каляч согласился.

Возвращаясь в свою ярангу, Омрылькот подумал, что ведь и у Гэмо есть золото… Он было повернул к его домику, но тут же остановился: «Идти к Гэмо, пожалуй, опасно — он ведь целыми днями торчит в лавке. И торговец, похоже, собирается сделать из него своего помощника…»

Дома Омрылькот тщательно запрятал деньги, но на всякий случай положил на старое место ставшие ненужными царские бумажки. Самогонный аппарат он разобрал на части, и ствол винчестера, служивший охладителем, занял свое место в старом потрескавшемся ложе.

Млеткын несколько раз ходил на охоту в Берингов пролив, забираясь подальше от берега, исследуя лед, течение и направление ветров. Приближалось время открытия школы, и вроде бы даже состояние льда благоприятствовало задуманному. Конечно, переход по льду рискованное дело: достаточно подуть даже слабому ветерку с юга, как течение разломает спаянные морозом ледяные поля.

Омрылькот совсем потерял сон. Особенно, когда Млеткын назначил определенный день. Среди ночи старик долго лежал, высунув голову в чоттагин, и вспоминал прошлое, свою молодость и крутое восхождение к богатству и почету. Удача пришла к нему в самый день рождения, ибо появился Омрылькот в яранге, где старшинство было определено издревле, и старые предания рассказывали о людях из рода Омрылькота, которые стояли над остальным народом, главенствуя над ним и заботясь о нем.

И вот все пошло прахом. Он лишился не только своего вельбота, своей кровной собственности, но и родины. А он любил эту землю. Именно это место — галечную косу, протянувшуюся с востока на запад, лагуну с низкими волнами, ветер, дующий с тундры, окрестные горы, дальний морской горизонт, ярангу, служившую ему с тех пор, как он помнил себя. Новая женщина может заменить жену, могут снова появиться дети, но… родные берега… Родных берегов ничто не заменит. И Омрылькот понял — не будет ему покоя вдали от галечной косы Улака. «А если остаться? Нет… нельзя…» Он чувствовал себя человеком отверженным, покрытым позором. Он уже не мог, как прежде, с высоко поднятой головой пройти по родному Улаку, когда каждый встречный старался оказаться на его пути и поздороваться с ним. Теперь люди обходили его стороной.

Нет, здесь ему не жить!

Как-то в пасмурное утро пришла мысль о том, чтобы уйти сквозь облака. И он уже почти решился, потом вдруг подумал, что его неожиданный уход только прибавит позора: он ведь не болел и даже не носил еще белых камусовых штанов. Выходит, шаман Млеткын прав. Надо уходить в Имаклик.

С каждым днем приближалось начало учебного года. Пэнкок волновался. Такая ранняя зима казалась ему дурным предзнаменованием. Друзья, как могли, успокаивали его, уверяли, что все будет хорошо.

В лавке Пэнкоку купили клетчатую рубашку, суконные брюки и такой же пиджак. Йоо с помощью горячего камня выпрямила гребенку и сделала мужу расческу не хуже той, что была у Драбкина.

Каждый день Пэнкок приходил в еще пустовавшую школу, так как считался уже на работе, слонялся по классам, кое-что поправлял, переставлял по своему вкусу парты, а потом садился в учительской и смотрел в окно.

Он видел, как уходили на морской лед охотники, отправлялись в тундру люди, унося с собой ободранные туши лахтаков и нерп — подкормку для песцов, с помощью которой приваживают зверя к определенному месту. Потом, когда наступит сезон и мех у песца станет снежно-белым, вокруг приманки расставят капканы, вываренные в жиру и хорошо выветренные.

Пэнкок в выходной день тоже выложил на своем участке приманку и приготовил капканы. А вот все остальное время он сидел перед окном, пытаясь читать. Сосредоточиться было трудно — взгляд невольно уходил мимо строк в море, на молодой лед. Пэнкок тяжело вздыхал и отворачивался, но потом опять устремлял взор в морскую даль. А когда становилось особенно грустно, он шел к Сорокину. И они снова и снова обсуждали возможность использования для чукотской грамоты русского алфавита.

Приехали последние ученики из дальнего прибрежного стойбища. Вместе с Пэнкоком их встречали Драбкин и Наргинау. Они водили ребят по комнатам интерната, показывали книги, учебники.

В назначенный день Пэнкок, проснувшись на заре, высунул голову в чоттагин и тут же услышал голос Йоо:

— Почему не спишь?

— Все думаю — как войду в класс…

— Страшно тебе?

— Страшно.

— Ничего, — попыталась приободрить мужа Йоо.

Выйдя в чоттагин, Пэнкок поглядел на оставшееся нетронутым охотничье снаряжение и винчестер. Да… времени на охоту теперь не будет… Он взял в руки портфель, который сшила из выделанной нерпичьей шкуры и украсила орнаментом Йоо. Такого портфеля в Улаке еще ни у кого не было. Пэнкоку сначала неловко было брать его с собой, но Сорокин с Драбкиным в один голос заявили, что учитель должен ходить именно с таким портфелем. В доказательство этому Сорокин заказал себе точно такой же, а Наргинау обещала мужу сделать еще лучше. В этом портфеле уже несколько дней лежали блокноты, тетради, букварь, набор цветных карандашей, простой карандаш и ручка с новеньким пером.

Вставшая вместе с мужем, Йоо разожгла жирники и повесила над одним — чайник, над другим — котелок с мясом.

Пэнкок надел на себя матерчатую одежду. Йоо оглядела его со всех сторон, поправила воротник рубашки и улыбнулась:

— Ты выглядишь прямо как тангитан.

От волнения Пэнкок не находил себе места. Он то садился на китовый позвонок в чоттагине, то заглядывал в полог, наконец он вышел на улицу. Было пасмурно. Все указывало на то, что в ближайшее время погода испортится: задует первая продолжительная пурга.