Разумеется, всего Черненко не рассказал милиционеру Драбкину. Он сразу догадался, что этот рыжий парень представляет для него самую большую опасность, какая когда-либо грозила ему на Чукотке.

На следующее утро Драбкин решительно отказался от спиртного и настрого запретил пить своему каюру, который вчера набрался так, что женщинам пришлось раздевать его.

— Так как вы торгуете без разрешения Советской власти, — торжественно заявил Драбкин ошеломленному Черненко, — то я конфискую пушнину, а запас спиртного уничтожаю: вот мой мандат.

— Помилуй! — голос Черненко задрожал. — Що же это такое? Грабеж средь бела дня! Яко разрешение, минкы я мог его взять…

От волнения Черненко путал чукотские, русские и украинские слова.

— Все необходимое, чтобы прокормить семью, я вам оставлю, — объяснил Драбкин. — Я конфискую лишь незаконно нажитое, полученное от местных жителей путем обмана и эксплуатации.

— Яка эксплуатация? — забормотал Черненко, отталкивая мандат. — И грамоты не разумею я…

— Можете мне тогда на слово поверить — эта бумага верная, — сказал Драбкин. — Открой кладовые.

— Не буду открывать! — выкрикнул Черненко. — Сами ломайте!

Собравшиеся в чоттагине чукчи с интересом наблюдали за ссорой двух тангитанов. Когда Драбкин сбил рукояткой нагана один из замков, на него хотел было кинуться Тэнау, но властный окрик седого старика остановил его:

— Пусть тангитаны сами разбираются!

По лицу Черненко текли слезы, и он громко всхлипывал. Во весь голос заревели дети, которых Драбкин так и не сумел пересчитать: их было много, все погодки и все на одно лицо.

Драбкин выволок из кладовой канистры со спиртным, попросил Каляча:

— Помоги мне.

Каляч услужливо подскочил и помог милиционеру вынести канистры за порог яранги. Драбкин отвинтил крышку и принялся выливать огненную воду в снег. Селение застонало.

Не успели последние капли стечь в подтаявший снег, как в дверях показался сам Черненко с канистрой. Струя била из открытого горла, и люди бежали за ним, подставляя ладони, рукавицы, шапки.

— Нехай все пропадает! — орал захмелевший Черненко. — Нехай!

— Назад! — Драбкин выхватил наган и выстрелил вверх.

Черненко выронил канистру.

Пока Драбкин ходил за следующей канистрой, собравшиеся аккуратно вырезали охотничьими ножами пропитанный огненной водой снег и съедали его.

— Давай наливай! — кричал опьяневший от снега старичок. — Хорошо делаешь. У-ух, никогда такого снега не ел!

Стиснув зубы, Драбкин таскал одну за другой канистры. Помогавший ему Каляч все больше и больше хмелел.

Вскоре к мужчинам присоединились женщины, и когда Драбкин выливал последние капли виски, в стойбище почти все были навеселе. Какой-то оборванец громко кричал:

— Вот она — наша власть! Власть бедных! Пусть все будут одинаково нищи! Вот хорошо!

— Прекрати! — заорал на него Драбкин.

Оборванец осекся и грустно посмотрел на дыру в снегу, прорезанную до самой мерзлой земли.

Милиционер пересчитал шкурки и аккуратно упаковал их. Получилось пять мешков. Их вполне можно было забрать с собой.

— Валюта есть?

— Яка валюта? — Черненко отвел глаза в сторону.

— Я переверну всю ярангу, если добром не отдашь.

Черненко полез куда-то за полог и принес несколько жестяных банок из-под трубочного табака «Принц Альберт». В каждой лежали туго свернутые денежные знаки: американские доллары, колчаковские рубли, японские йены, китайские юани, а на дне — золотые монеты.

— Все?

— Усе.

— А золото?

— Яко золото?

— Что ты тут намыл.

— Уинэ! — закричал Черненко. — Уинэ золота!

— Буду искать. Найду, арестую и отвезу в тюрьму! Вот так, Миша.

Черненко отогнул моржовую кожу, настеленную на пол, разрыл дрожащими пальцами сухой мох и выудил полотняный мешочек, аккуратно перевязанный свитыми оленьими жилами. Тяжесть содержимого ясно указывала на то, что это золото.

— Все взял! Обобрал до нитки! У, проклятый большевик! — взвыл Черненко. — За гостевание плата! А говорил — за бедных. Да ты бедного еще беднее делаешь!

— Заткнись! — спокойно проговорил Драбкин и вынул наган.

Женщина кинулась на милиционера, сбила его с ног, повалила на оленью шкуру.

— Не надо стрелять, не надо! — кричала она. — Он ничего не делает плохого, не надо стрелять!

Драбкин попытался высвободиться из-под скользкого, потного тела женщины и захрипел:

— Пусти, окаянная! Не буду стрелять! Пусть живет твой гад! Живодер, эксплуататор!

Вечером в яранге местного охотника Рэнтыле собрались на сход. Многие были навеселе — пропитанный экимылом снег давал себя знать: ведь некоторые собирали впрок в подолы камлеек, в рукавицы и малахаи.

Драбкин держал долгую речь. На этот раз о царской власти он не особенно распространялся. Он давно понял, что к этим рассказам чукчи относятся в лучшем случае как к забавным сказкам: царь, российские капиталисты были слишком далеко отсюда.

— Сегодня главный враг чукотского народа — такие вот люди, как ваш Миша Черненко. Из таких, как он, рождаются самые жадные грабители. Потому что у них еще ничего нет и они стараются нахватать побольше. Они как кровожадные звери, как волки и росомахи…

Это сравнение вызвало оживление.

— Они берут пушнину за самую низкую цену, обворовывая людей. Вот ты, — обратился Драбкин к сидящему напротив на китовом позвонке, — сколько плиток чаю давал Миша за песцовую шкуру!

— Пять, а то и шесть, — ответил охотник, — и еще чарку огненной воды подносил.

— А настоящая цена за песца — это сорок плиток чаю!

— Какомэй! — возглас удивления разнесся по яранге.

— Как складно врет!

— Никто так не станет торговать!

— И зачем столько чаю?

— Дайте дослушать, — крикнул Рэнтыле.

— К тому же огненная вода расслабляет человека и затуманивает разум. А такого человека легче обмануть…

— Выходит, он был обманщик, этот Черненко, — заметил кто-то.

— И еще: он незаконно копал денежный металл, — строго сказал Драбкин, — а это серьезное преступление против нашей новой власти.

— Скажи нам, — попросил Рэнтыле, — почему он так боится тебя?

— Потому что всякий вор боится честных людей, — ответил Драбкин. — А глазное — он понимает, что большинство народа за справедливость и честную жизнь, за честную торговлю. Нынче на Чукотку пришла новая власть, власть бедных людей. А вы должны выбрать родовой Совет. Вот что говорится об этом Совете…

Драбкин зачитал на чукотском языке обращение Камчатского губревкома.

— Глядите, глядите, — это он по следам идет! — закричала женщина.

— По каким следам? — заволновались собравшиеся.

— Что-то белое нюхает…

— Это такая тонкая кожа, на которой человечья речь оставляет следы, а потом белый человек нюхает ее и снова вылавливает эти следы…

— Пусть покажет нам эту бумагу! — закричало сразу несколько голосов.

— Я вам дам потрогать бумагу, — пообещал Драбкин, — только дайте договорить.

Вес притихли, с нетерпением ожидая, когда он дочитает.

Потом бумага пошла по рядам.

— Какомэй! Тоненькая!

— Однако дождя она не выдержит…

— Как птицы наследили на песке…

— Опэ, что ты делаешь? Надорвал уголок!

— Да я только прочность хотел проверить, — виновато буркнул огромный детина в выворотной кухлянке из неблюя.

— В Улаке и Нуукэне уже учатся грамоте, — сообщил Драбкин, аккуратно складывая листок бумаги. — Выбирайте Совет, а на следующий год мы пришлем вам учителя.

— Обязательно бедного выбирать? — спросил Рэнтыле.

— Конечно, — ответил Драбкин. — Чтобы он понимал бедных людей, знал их нужды…

— У нас есть такой человек, но, боюсь, он не подойдет как глава Совета, — высказал сомнения Рэнтыле.

— Почему?

— Он глухой и безногий. — Но зато очень бедный! Беднее его, наверное, не найдешь на нашей земле. У него даже нет настоящей яранги. Вырыл яму в земле, воткнул китовые кости и покрыл их обрывками кожи. Словно зверь в норе живет с женой и пятью детьми… Очень жалко его…