Сорокин поздоровался с Леной за руку. И только войдя в опустевший класс, он нежно поцеловал девушку и вздохнул:

— Как бы хотелось мне приехать просто так, только для того, чтобы поцеловать тебя!

— Что случилось? — встревожилась Лена. — С Сеней?

— Да нет… Семен Драбкин где-то уже в районе мыса Северного. С ним, думаю, все в порядке. Другая у нас беда… Мать Пэнкока при смерти. По-моему, сильно запущенный туберкулез. Леночка, ты говорила, что у тебя есть какие-то лекарства…

— Ой, Петя, боюсь, что ничем не смогу помочь… Это же туберкулез! На прошлой неделе от него умерла бабушка Утоюка: кашляла кровью… При смерти совсем молодой парень — племянник Теина — так жалко его! И, главное, ничем нельзя помочь. Здесь это настоящая беда! И откуда этот туберкулез появился? Тут же такой чистый воздух!

— И все-таки надо ехать, — сказал Сорокин.

— Надо, — вздохнула Лена.

Вошел Пэнкок. Девушка едва узнала его — лицо парня осунулось, почернело от горя.

— Лена поедет с тобой, а я следом, на другой нарте, — сказал Сорокин.

Пэнкок кивнул.

Лена переоделась в дорожную кухлянку, длинную с роскошным белым нагрудником и капюшоном, отороченным росомашьим мехом.

— Камлейка у тебя есть? — спросил Сорокин.

— Все не соберусь купить ткани в вашей лавке, — ответила Лена.

— Надень мою, — сказал Сорокин. — Жалко такую хорошую кухлянку. Под скалами метет, снегу набьется в шерсть. А я у кого-нибудь попрошу. Утоюк поможет.

— Хорошо, — согласилась Лена и натянула поверх своей кухлянки полосатую камлейку.

Сорокин проводил Пэнкока и Лену до нарты. Тем временем Утоюк запрягал свою упряжку.

— Пусть они едут, — успокаивал он Сорокина, — мы их догоним у Сэнлуквина.

Пэнкок долго не решался начать разговор с учительницей: русский он знал еще плохо, а Лена говорила только по-эскимосски. Но потом он осмелел, и Лена поняла, что он очень надеется на ее врачебное искусство. Лена не стала объяснять, что она не врач и у нее нет настоящего лекарства, что она ничего не может сделать с болезнью, от которой умирает его мать: было бы слишком жестоко сразу разочаровывать парня.

А Пэнкок говорил о чудесах, которые делают тангитанские шаманы, — иногда они просто вырезают болезнь вместе с куском тела и отбрасывают прочь. И человек встает, словно у него никогда ничего не болело.

Говорил это Пэнкок больше для себя, чтобы успокоиться. Ему очень хотелось верить в то, что его мать спасут, вылечат, но по лицу Лены он видел, что особой надежды нет… Тогда что же? Тогда ему придется исполнить сыновний долг — другого выхода нет, это единственный способ облегчить ей страдания, сократить мучительный путь сквозь облака.

Слева в поземке мелькали причудливые скалы. Который уж раз Лена проезжала этой дорогой, и вот опять охватило ее непонятное волнение, вызванное этой дикой красотой. Есть что-то странное и таинственное в этих нагромождениях черных камней, в глухом, похожем на сдавленный стон вое ветра. Нуукэнцы рассказывали множество страшных легенд об этих скалах.

Лена подняла капюшон, и тотчас мир ограничился меховой оторочкой. Зато стало тепло и уютно. Собаки бежали ровно, выбирая дорогу среди ледяных торосов и ропаков.

Пэнкок, предоставив вожаку полную свободу, думал о сидящей за спиной девушке, удивляясь ее силе и выносливости. Нуукэнцы гордились своей учительницей, и как-то Утоюк даже заявил, что они не променяли бы Лену и на двух мужчин, намекая на Сорокина и Драбкина. Конечно, нуукэнцам повезло, что Лена умела еще и лечить людей. Выходит, она немного шаманка. Шаманы-женщины были известны Пэнкоку. Правда, они ставились не так высоко, как мужчины, но все же… Может, спасет она его мать…

Пэнкок думал о матери и… об Йоо. Ее он возьмет в свою ярангу безо всякой отработки. В новом законе нет такого обычая, чтобы за свою будущую жену быть рабом два, а то и три долгих года. И неизвестно еще, отдаст ли Каляч свою дочь или пригласит другого искателя… Такие случаи в Улаке бывали. Иная девушка ходила в невестах лет по пять-шесть и успевала за это время обзавестись целым выводком ребятишек от работников-женихов.

Мела поземка. Мороз усиливался. Пэнкок тер рукавицей щеки и оборачивался к Лене: но у нее была надежная защита — пышная росомашья оторочка капюшона.

Млеткын совсем закоченел в своем снежном укрытии. Солнце высоко поднялось над летящим снегом. Из-за поземки можно и не увидеть движущуюся нарту. Но судя по положению солнца она появится еще не скоро.

Думалось о далеком, оставшемся уже позади прошлом. Вспоминались теплые дни детства, когда наполненное снегом жестяное ведро, вспотевшее на солнечной стороне яранги, звало утолить жажду. Когда много бегаешь — хочется пить. Припадаешь разгоряченным лицом к подтаявшему снегу, пьешь сладкую, студеную до ломоты в зубах воду, пахнущую засохшими травами и землей.

В детстве Млеткын обладал прекрасным зрением, будто его глаза были оснащены увеличительными стеклами, которые он видел в Сан-Франциско. Он различал каждую травинку, каждый стебелек, каждую ледяную иголку на тающем айсберге. Он мог издали узнать человека по походке, по звуку его шагов, по приглушенному голосу и даже по запаху. Память у него была тоже необыкновенной. Он знал множество древних преданий и сказок.

Одряхлевший шаман Айе заметил одаренного мальчика и приблизил его к себе. Он часто брал его в дальние прогулки по холмам, показывал травы и листья, которые обладали исцеляющими свойствами. Беседы Айе касались и умения предсказывать погоду по цвету и виду облаков, по направлению их движения, по ветру, его силе и запаху, по освещению вершин дальних и ближних гор. Направление морского течения, как оказалось, легко можно узнать по цвету самой воды, по плавающим в ней определенного вида медузам и креветкам. Точно так же можно было предсказывать приближение ледовых полей… Цепкая память Млеткына схватывала все мгновенно.

В будущем Млеткына ждали большие испытания. Но перед тем как приступить к ним, Айе напрямик спросил парня, хочет ли он получить шаманскую силу? Млеткын ответил не сразу, да и старый шаман не требовал немедленного ответа. Ровным и тихим голосом он говорил о том, что над людьми можно властвовать и простой физической силой, и силой своего богатства, и силой умственного превосходства — шаманской силой. Несколько человек, сговорившись, могут победить одинокого богатыря; человека богатого не уважают, ему завидуют и втайне презирают, потому что в приобретении люди не всегда бывают честны… Самая лучшая сила — это третья: в ней много таинственного и необъяснимого, в ней многое зависит от природных данных человека, ниспосланных ему свыше, той великой силой, которую никто не видит, но ощущает и боится. Между этой силой и людьми стоит человек — энэныльын-шаман. Он не лекарь, не это у него главное. Все равно всех не исцелить, а кому назначено умереть — тот все равно должен уйти сквозь облака. Здесь распоряжается Высшая сила, и лучше не мешать ей. Главная забота энэныльына — облегчать жизнь живущим, помогать им и объяснять непонятное. Вера в себя и в свои силы — это залог того, что и тебе будут верить. А маленькая трещина может погубить все: самое страшное для энэныльына-шамана — когда от него отворачиваются люди.

И еще — огромной выносливостью должен обладать человек, решивший посвятить себя служению Великой силе.

Помнится, поздней осенью, когда на землю выпал первый снег, Млеткын ушел в тундру, в сторону Солнечного ручья. Он ушел в кухлянке с одним охотничьим ножом в кожаных ножнах на поясе. Он чувствовал в себе необыкновенную легкость, казалось, оттолкнись только посильней от земли и… взлетишь. У высокого обрыва, глядя на покрытую рябью поверхность океана, Млеткын усилием воли сдерживал себя, чтобы не прыгнуть, не воспарить над узкой полосой галечного берега, прижатого к отвесным скалам.

На второй день голодный Млеткын подкрался к полярной сове, свернул ей шею и съел сырую, сплевывая перья. Голод заставлял его искать мышиные кладовые, полные сладких кореньев, тронутую морозом морошку, не успевшие пожелтеть листья — ипъэт.