Он не ложился, сидел у стола, вытянув ноги в мокрых грязных сапогах, и смотрел на разведчиков. Но вот он встал, снял маскхалат и провёл рукой по грязному лицу.

– Слей-ка, Егорыч, – попросил он дядю Васю.

Умывшись, он ожесточённо вытер лицо и шею, аккуратно затянул ремень, застегнул ворот гимнастёрки и сказал:

– Чего время-то тянуть! Сиди не сиди, а докладывать начальству надо!

Но тут дверь резко открылась, и в хату вошли батя и майор Монастырёв.

Батя подошёл к столу, тяжело опустился на лавку и строго посмотрел на Петра Иваныча:

– Ты что же это, Дёмушкин, про свои дела не докладываешь?

Голос бати прозвучал недобро.

– Собрался, да сами пришли.

– Узнали, что докладывать тебе нечего, вот и пришли. Рассказывай, почему провал вышел.

– Вышел, – тяжело вздохнул Пётр Иваныч.

– А ну-ка, подробней! – потребовал батя.

– Есть подробней. Выставили они пулемёты новые и засаду устроили. Мы заметили, хотели скрытно подобраться, а они шум подняли. Пришлось всех уложить. Подкрепление к ним подошло. Мы отбились гранатами. Дальше ходу не было. Вернулись назад.

Густые брови бати сошлись над чёрными колючими глазами.

– Всё? – спросил он отрывисто.

– Всё.

– Та-ак, – протянул батя. – А с «языком» как быть? У соседей занять? Что генералу прикажешь доложить? Опростоволосился, мол, знаменитый разведчик Пётр Иваныч Дёмушкин, не оправдал надежд. Не может он взять «языка». Не может. Так, что ли?

– Выходит, не может.

– Что? – грозно спросил батя. – Должен мочь! Нет для тебя такого слова – «не могу»!

Батя перевёл дух и заговорил спокойнее:

– Очень важен для нас этот «язык», понимаешь? Начальник разведки в полку днюет и ночует. Сегодня же в ночь отправитесь снова. Ещё раз тщательно всё продумайте и подготовьте. У вас есть что добавить? – повернулся он к майору Монастырёву.

– Поиски идут и в других полках, но ваш участок – самый важный, – сказал майор густым голосом. – С вами пойдёт старший лейтенант Тимошенко.

Пётр Иваныч не удивился. Видно, он знал старшего лейтенанта. Это был какой-нибудь знаменитый разведчик из дивизии. У нас в полку старшего лейтенанта Тимошенко не было.

– В общем, старшина, – снова заговорил батя, – с пустыми руками не возвращайся! Гранатами вы будете отбиваться, автоматами или зубами – дело ваше. Но «языка» мне привести!

Батя посмотрел на спящих разведчиков. Во время разговора никто из них даже не пошевелился.

– Их пока не трогайте, – распорядился батя. – Пусть получше выспятся. Да и тебе самому не мешает отдохнуть.

Он был очень красивый, старший лейтенант Тимошенко! Высокий, тонкий, прямой. Такого я ещё ни разу не видел. Новенькая фуражка с лакированным козырьком. Новая тёмно-зелёная гимнастёрка, перетянутая блестящим офицерским ремнём с портупеей. Отглаженные синие брюки. Хромовые сапоги.

На груди у старшего лейтенанта сияли два ордена – Отечественной войны первой степени и Красного Знамени. Орден Красного Знамени мне нравился больше всех орденов. На нём блестело развёрнутое знамя с золотистыми буковками «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», переливался шёлк красно-белой ленты. Наверное, старший лейтенант сделал что-то необыкновенное в разведке. Пётр Иваныч какой храбрый, а его наградили только орденом Отечественной войны второй степени.

Старший лейтенант выделялся среди наших, быстро ходил по комнате. На его плащ-палатке, тоже какой-то особенной, накинутой на плечи, как бурка у Чапаева, блестели капли дождя. Когда старший лейтенант поворачивался, она красиво развевалась, капли падали на пол и расползались тёмными пятнышками.

На меня он совсем не обращал внимания. А я смотрел на него во все глаза.

– Пойдём через овраг? – нетерпеливо спросил он у Петра Иваныча.

– Через овраг, – нехотя ответил тот.

– Проскочим?

– Проскочим.

– С боевым охранением договорился?

– Договорился.

– Патронов и гранат побольше взять надо.

– Возьмём.

Старший лейтенант взглянул на часы:

– Поторопиться бы.

– Время ещё есть.

Было ясно, что Петру Иванычу не до разговоров. Он о чём-то своём думал.

Витя и Яшка присели рядом со мной. Яшка сказал недовольно:

– И чего вырядился? Как на свадьбу. На дело идём, не на гулянку. Такого сразу приметят.

Я удивлённо посмотрел на Яшку. Зачем он так говорит?

Витя молчал, наверное, думал, как Яшка.

Разведчики со старшим лейтенантом ушли. Ночь была пасмурной, как и прежняя. Я снова сидел с дядей Васей у тёплой печки и думал о старшем лейтенанте. Почему я раньше не встречал его? Вот вернётся он, я подойду к нему, обо всём расспрошу. Если бы ещё и подружиться с ним.

А может, Яшка правду говорит? У нас в такой форме никто в разведку не ходил. Там же нужно маскироваться, ползти, чтобы незаметно подобраться к фрицам.

Нет, всё правильно. Старший лейтенант наверняка не первый раз так в разведку ходил, и сейчас будет всё хорошо. Я обязательно дождусь, когда он вернётся с нашими.

Незаметно меня потянуло в сон. Глаза сами слипались, голова стала тяжёлой. Дядя Вася посмотрел на меня и сказал строго:

– Хватит сидеть. Ложись.

Я не торопился, чтобы он не подумал, что я обрадовался. Сел на шинель, снял кобуру с пистолетом, аккуратно положил рядом, разделся. Я не только укрылся шинелью, но и накрыл ею голову так, чтобы нигде не было ни одной щёлочки. Я снова вспомнил старшего лейтенанта, представил себе, как я буду с ним разговаривать, и крепко заснул.

Пётр Иваныч сидел за столом, и в его потухших глазах была тоска. Он держал в руках пробитое пулей удостоверение и смотрел на маленькую фотографию, угол которой был залит кровью. Я стоял за его спиной и видел устремлённые на меня с фотографии глаза старшего лейтенанта Тимошенко. На столе, весь в запёкшейся крови, лежал орден Красного Знамени.

Витя вполголоса рассказывал дяде Васе:

– Поставили фрицы своего пулемётчика у оврага для прикрытия. Пётр Иваныч как чувствовал неладное. «Давай, – говорит, – в обход проползём». А он своё: проскочим да проскочим. Пётр Иваныч и поддался, сам около него бежал, прикрывал. Но тут фрицы ракеты запустили. Пулемётчик его заметил, дал прицельной очередью прямо в грудь – и всё.