– А где же твои разведчики? – спросил артиллерист.

– На передовой.

– И давно воюешь?

– Давно.

– Выходит, фронтовик?

– Ага.

Вдруг в небе со стороны немцев послышался далёкий гул. Он медленно нарастал. Это гудели моторы немецких самолётов. Я давно научился их отличать по звуку от наших, ещё с начала войны.

Глаза артиллериста зло заблестели. Он быстро надел ремень, пилотку.

– Эх, чёрт, не успели окопаться и замаскироваться! Выдала «рама» проклятая! Подсмотрела, подлая, что мы только с марша и зениток рядом нет.

«Рама» была немецким самолётом-разведчиком. Она высматривала, где что у нас было, и после неё всегда прилетали их бомбардировщики.

– Воздух! – закричал командир. – Забрать прицелы – и в поле! Рассредоточиться!

Мы с артиллеристом побежали вместе. Он увидел яму и бросился к ней. Я влетел в неё, ударился коленкой о землю, но сгоряча не почувствовал боли. Вслед за нами бросился молоденький боец-новобранец. Он был бледный, с испуганными глазами. Новобранец уткнулся в угол, спрятал голову, передо мной торчала его сгорбленная спина.

Самолётов было четыре или пять. А показалось, что их налетело так много, что они заслонили солнце, всё небо. Вот один из них устремился вниз, прямо на нас. Самолёт летел к земле огромной злой птицей. Я не мог оторвать от него глаз. Вой и железный свист сверлили, раздирали меня всего. Вдруг самолёт выровнялся, и от него оторвались бомбы. Казалось, они упадут точно в нашу яму, на меня, на артиллериста и молодого бойца. Во мне всё тоскливо замерло. Артиллерист схватил меня за плечи и пригнул с такой силой, что я охнул. Он накрыл меня своим телом. Я прижался к земле, стиснул зубы и зажмурился. Раздался взрыв. Яму тряхнуло. Второй взрыв был ещё оглушительней. А третий – ещё сильнее. Артиллерист отпустил меня, приподнялся.

Самолёты выли и бросались к земле. Только уж не на нас, а на других артиллеристов, на пушки, на тракторы. Всё небо гудело, падали бомбы, грохотали взрывы, летела вверх земля, стлался чёрный дым.

Потом самолёты стали улетать на запад. А мы сидели и ждали: вдруг они вернутся. Но тяжёлый гул моторов всё уплывал и уплывал. Наступила оглушительная тишина.

Артиллерист внимательно посмотрел на небо, вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб и сказал облегчённо:

– Улетели, кажись…

Я поднялся. Трудно было держаться на ногах. Кружилась голова, ломило спину. Вместе с нами встал молоденький боец. Глаза его робко улыбались. Из них ещё не ушёл страх.

Мы пошли по полю. Оно теперь всё было в воронках. На траве – отметины огня, резко пахло тротилом, горелой землёй.

Самолёты перерыли своими бомбами всю землю возле пушек. Одна из них повалилась набок, лежала неуклюже, огромная и беспомощная. К ней подъехал трактор, и артиллеристы возились с тросом, чтобы поднять её. У других щиты были побиты осколками и станины повреждены. Артиллеристы со злыми лицами осматривали пушки и ругались. Не зря на фронте бомбёжек побаивались. Даже старые фронтовики говорили, что к ним никогда не привыкнешь.

Артиллерист, кивнув на меня, сказал молодому бойцу:

– Мальчишка ничего. Видать, хлебнул фронта… Ну что, разведчик? Был у смерти в гостях и назад вернулся. А глаза-то у тебя не плаксивые!

Я тяжело вздохнул.

– Ну, топай к своим да на небо поглядывай. А рядом будешь, в гости заходи.

Я шёл и смотрел в небо. Оно снова было чистым. Видно, самолёты больше не прилетят. Теперь из-за этой бомбёжки никакой радости и в помине не было. Пули, снаряды ещё можно терпеть. А бомбы страшнее. Сиди и жди, пока по тебе трахнет.

– П ошли белорусы, – сказал Витя и положил газету на шинель.

На первой странице большими буквами был напечатан приказ Верховного Главнокомандующего командующему 3-м Белорусским фронтом генералу армии Черняховскому. Белорусский фронт начал наступление, освободил несколько городов и много населённых пунктов.

– Как, Витюша, думаешь, нам-то скоро вперёд? – спросил дядя Вася.

– В штабе поговаривают, что недолго ждать. Народу в полку прибавилось, танки пришли, артиллерия. За каждым деревом пушка стоит.

Теперь я знал, почему тяжёлые пушки появились. Они будут нам помогать в наступлении.

– Дай-то бог. А то вон пехота мокнет, скучает. В грязи в окопах мёрзнуть – не сахар.

– Наступление – штука весёлая. В обороне сидишь, всякие мысли покоя не дают. Будто воюешь и будто нет. А в наступлении не соскучишься! – сказал Витя.

– Далеко пойдём, не слыхал?

– Эх, махнуть бы до Берлина, одним ударом кончить всё!

Витя затянулся самокруткой, выпустил кольцо дыма.

В тёмное окно стучали крупные капли дождя. Лето ещё не кончилось, а погода окончательно испортилась. Порывистый ветер гнал и гнал низкие тучи. Целыми днями моросил дождь.

У нас в хате было тепло и сухо. И сейчас, вечером, мы лежали на шинелях и вели неторопливые разговоры.

Значит, скоро пойдём в наступление. Я и на почте слышал о наступлении и видел, как к нам пополнение шло, как везли на машинах снаряды и патроны.

Теперь и я был при оружии. У меня появился пистолет. Название у него было звучное: двадцатишестимиллиметровый сигнальный пистолет образца тысяча девятьсот сорок четвёртого года. Разведчики называли его просто ракетницей. Но «сигнальный пистолет» было лучше. Нам недавно его принесли, и я сразу взял его себе. Пётр Иваныч даже похвалил за это. Я носил пистолет в брезентовой кобуре с ремнём через плечо. Он стрелял сигнальными и осветительными ракетами. Правда, у него не было прицела и ствол был гладкий, без нарезов. Но и на глаз попадёшь, куда нужно. Ракет к пистолету у меня было полно – красных, и жёлтых, и зелёных. Стреляй сколько хочешь. Я не снимал кобуру с пистолетом с плеча и сейчас тоже был в полной боевой готовности.

Вдруг Витя сказал:

– Споём любимую! Яшка, запевай.

Яшка у нас хорошо пел. А любимая наша песня была про Ермака. Мы её и раньше вместе пели. Я все слова наизусть выучил.

В комнате стало совсем тихо. Чистым, звонким голосом Яшка начал песню: