Правой рукой Рафаэлича с самого начала был его однокашник Андрей Звонков, тот самый выдающийся физик-экспериментатор, который первым испытал машину времени на себе и который, к великому сожалению шефа, тоже ушёл из лаборатории вслед за генетиком Борисовым. Это была огромная потеря для научной группы, и, конечно, для Каюмова лично. Но группа продолжала работать, она не могла не работать, особенно теперь, когда исследования вышли на новый, ещё более сложный этап.

Уход Андрея Рафаэлич воспринял уже почти спокойно. Он вообще был сдержанным, лояльным и терпеть не мог кого-то наказывать. Он считал, что «великие умы» имеют право на свою точку зрения, даже если она противоречит общепринятым нормам.

На прощание он только и сказал Андрею: «Не поступай в монахи, если не надеешься выполнить обязанности свои добросовестно». Рафаэлич любил иногда процитировать Козьму Пруткова. Проверенные годами афоризмы били точно в цель. И Андрей, конечно, понял, что имеет в виду руководитель. Уйти из науки он мог – в смысле просто перестать ею заниматься. Но уйти из Лаборатории – это было невозможно. Сотрудники Рафаэлича не только давали подписку о неразглашении (это само собой), они ещё брали на себя самые высшие – моральные – обязательства. Звучало несовременно, несерьёзно, почти по-детски, но здесь было заведено именно так. Именно таких людей брали на работу в Лабораторию. И это было куда серьезнее любого монастыря. Потому что во всех религиях мира верят в придуманные тайны и на этом строят свои отношения с Богом и с церковными иерархами. Здесь ничего не придумывали, здесь люди прикасались к реальной тайне, допускались к секретной информации высшей категории значимости. Сотрудники осознавали себя избранными, посвящёнными и уже не могли просто вернуться в мир и жить, как все остальные люди.

Уйти из Секретной Лаборатории удавалось только на тот свет. Или в свою прошлую жизнь – навсегда. А не одно ли это и то же? Для друзей и родственников ушедшего – определенно.

Андрей решил просто расстаться с наукой. Конечно, Каюмова это поразило.

«Как он сможет жить? – размышлял Рафаэлич. – Ведь для него физика – всё! О реализации проекта „Фаэтон“ он мечтал столько лет! Многим тогда казалось, что идея абсолютно безумна, но Андрей загорелся ею. Быть может, их и было лишь двое, кто с самого начала верил: всё получится. Они просиживали в Лаборатории днями и ночами, могли сутками ничего не есть, они просто забывали обо всём на свете. И результат превзошёл ожидания. Машина сделана, она работает, путешествия во времени возможны!.. Конечно, теперь начинаются совсем другие проблемы: политические, экономические, морально-этические, проблемы достаточно тяжёлые и даже порою мерзкие. Понятно, что физику совершенно не хочется их решать. И генетику не хочется. Но решать всё равно придётся. Пожалуй, только привлёченные профессионалы: политологи, социологи, психологи – могут уйти в сторону. А нам – родителям „Фаэтона“ – никуда не деться от заботы о собственном ребёнке. Как это наивно – бросить науку! Какая разница, сидишь ты дома или ходишь на службу – всё равно не получится „не думать о белой обезьяне“. Работать – даже легче, потому что отвлекаешься на конкретные задачи…»

– Садись, Николай, – предложил Рафаэлич вошедшему. – Разговор, я так понимаю, не на три минуты?

– Да уж, – согласился Николай, присаживаясь к столу.

Николай Круглов уже седьмой год возглавлял службу безопасности Секретной Лаборатории. Рафаэлич пригласил его, когда стало ясно, что охранять надо уже слишком многое, источники опасности слишком непредсказуемы, а бравые парни из ФСБ, не посвящённые в истинное назначение объекта, слишком ненадёжны. Круглов был из милиции, командовал СОБРом, прошёл Чечню, уходя из органов, звание имел скромное – майор, но опыт – колоссальный. А главное, они с Каюмовым дружили со студенческих лет, и Рафаэлич доверял другу, как самому себе.

Собственно, это и был главный принцип отбора сотрудников в лабораторию. «Чужих» здесь не держали, а для «своих» главными критериями служили те принципы, которые формулировал ещё один друг, знавший Рафаэлича с детства – гениальный психолог Миша Боркин. В любой нормальной спецслужбе его систему тестов, например, на честность, на совестливость, на чувство собственного достоинства, на гуманность, на умение мыслить глобально и так далее – сочли бы бредом сумасшедшего. Но здесь было принято именно так. И, конечно, майор Николай Круглов, ставший у Рафаэлича за семь лет генерал-майором, полностью разделял и научную и нравственную концепцию шефа. Однако после бегства генетика Борисова он всё чаще задумывался: «А что, если корень зла именно в кадровой политике Рафаэлича и психолога Боркина!»

Вообще история с генетиком поставила в тупик всех, включая самого Каюмова. Начальник в этом, конечно, не признавался, как правило просто отмалчивался, однако Круглов чувствовал: он тоже не в силах объяснить происходящее. И это очень не нравилось суровому опытному вояке.

«Вынести „Фаэтон“ и документы за пределы лаборатории! – думал Николай. – Что это – легкомыслие или вредительство? Фи, слово-то какое! Конечно, тут и не то, и не другое. Тут надо переходить на высокопарный слог и говорить о больной совести, об ответственности за всех людей, о мессианстве… Короче, мозги у генетика явно не выдержали перегрузок. Понятно, что „Фаэтон“ в руках морально-нечистоплотных заказчиков из верхних эшелонов власти может стать опасной игрушкой. С этим трудно не согласиться. Но с другой стороны пресловутая вертикаль обеспечивает и контроль достаточно вертикальный. Обещали не менять историю – и пока не меняют. Обещали не тащить из прошлого „золото-брильянты“ в промышленных масштабах – и пока не тащат; обещали не убивать людей… Ну, с этим немного сложнее. И всё же установленные правила достаточно строго соблюдались. Пока. Да, гарантий на будущее никто дать не мог, но… Какие гарантии, какой контроль, какие вообще правила могут быть за стенами Лаборатории?! Унести „Фаэтон“ неведомо куда – чудовищная ошибка! Это слишком опасно! Как говорится, молотком можно и гвоздь забить, а можно и человека убить. В данном случае не человека – человечество. Как же мы проморгали? Как же не разглядели в генетике бунтовщика? Как же не учли такой возможности?! Но сколь тщательно ни отбирай людей, всё равно ты обязан предусмотреть любую ситуацию, включая внезапное помешательство. Да, Сергей хотел уничтожить прибор, но в итоге?.. А если бы он захотел продать „Фаэтон“?»

Николай ни на секунду не допускал такой мысли – слишком хорошо он знал генетика Борисова. Но как начальник службы безопасности предусмотреть обязан был и это! Однако не подумал…

И вот сегодня они имеют то, что имеют: прибор у случайных людей, документы – неизвестно где.

Вина за всю нелепую и страшную историю формально была возложена на Николая Круглова, но шеф сразу заявил, что считает это в первую очередь своим проколом и никого не собирается наказывать. До поры. То есть у всех есть шанс исправиться, и чем быстрее, тем лучше. А уж если «Фаэтон» окажется упущен совсем… Об этом предпочитали не думать.

– Докладывай, – сказал Рафаэлич.

– Мы зафиксировали новый сигнал активизации «Фаэтона», – Николай вынул из папки распечатку и положил её на стол перед шефом. – Вот расшифровка.

Рафаэлич нахмурил брови, быстро пробежал глазами по строчкам и отложил бумагу.

– Значит, Древний Египет, – произнёс он. – Готовьте команду. По этой эпохе специалисты, слава богу, есть.

– Вопрос: кого там искать? – обозначил Круглов ещё одну проблему. – Если тех же юнцов, всё понятно. А если это другой прибор, который уже успели сделать? Ведь документы гуляют на свободе.

– Вряд ли, – покачал головой Рафаэлич, – Ищите для начала юнцов.

– За юнцами у нас идёт непрерывная слежка. И, тем не менее, мы не можем с полной уверенностью сказать – они включили «Фаэтон» или не они.

– Что значит не можете? – не понял Рафаэлич. – Так свяжитесь с агентами и выясните у них, где эта троица.