Кажется, что бабушкины глаза цвета морской волны расширились в два раза. Она радостно кивает и спрашивает:

— П-п-письмо?

— Да, здесь письмо. Хочешь, прочитаю?

Бабушка еще раз кивает, ее исполненные надежды глаза наполняются слезами.

Я открываю крышку, разворачиваю письмо, откашливаюсь и, насколько могу, четко и уверенно начинаю читать, чтобы она не пропустила ни одного слова.

«17 июля 2000 года. Моя любимая Грейс, надеюсь и молюсь о том, что ты в очередной раз найдешь наше спрятанное сокровище. Не забывай: сокровище всегда там, где твое сердце…

Уже глубокая ночь, и хотя я очень устал, не могу заснуть. Мы оба знаем, что скоро конец. Сколько мне дней осталось в этом мире — одному Богу известно, но одно я знаю точно: даже после смерти я всегда буду с тобой.

Каждую ночь я молюсь, чтобы ты была жива-здорова, когда я умру. Пожалуйста, не лей слишком много слез после моей смерти, потому что я всегда буду рядом с тобой. Ты есть и всегда была моим самым величайшим сокровищем. Люблю всем сердцем, Альфред Бёрч.

P. S. Думаю, это мой последний ход в нашей игре «Шаги навстречу». Жду не дождусь, когда мы сможем сыграть в нее опять!

P. P. S. Если вы обнаружили это письмо, но вы не Грейс Бёрч, умоляю вас — верните его на пляж, туда, где обнаружили. Это не потерянное сокровище… оно просто ждет, когда его найдет моя Грейс».

Крошечные озерца слез, которые до этого стояли у бабушки в глазах, теперь хлынули по морщинкам и трещинкам на ее щеках. Нежная улыбка расцвела на старческих губах. Казалось, она находится в полном согласии с самой собой.

— А к-к-кольцо? — спрашивает она.

Как я могла забыть!

— Да, прости. Вот кольцо. — Я протягиваю пластмассовое кольцо с голубым сахарным сердечком.

Она прищурилась, но произнести ничего не смогла.

Я нежно коснулась ее руки:

— Здесь написано: «Я скучаю по тебе».

Она опять кивает, потом воздевает глаза к потолку и повторяет фразу тому, которого видит только она:

— Скуча-а-аю. — Еще одна слеза капает с морщинистых век и скользит по лицу. На губах играет подобие улыбки, она пытается встретиться со мной взглядом.

— Бабуля, надеюсь, ты не обидишься на мое любопытство, но что это за игра «Шаги навстречу»? И зачем эти блокноты с подсчетами?

Она кивает:

— В урналах.

— Повтори еще раз.

Она делает глубокий вздох и пытается изо всех сил подобрать другое слово:

— Ур-р-рнал.

Ее лицо искажает боль. И тут же боль сменяется чем-то иным. Чем-то ужасным. Страхом, наверное. И невероятной болью. Через секунду она вздрагивает, потом вскрикивает, охает, закрывает глаза.

В ту же секунду один из мониторов над ее кроватью начинает неистово мигать, а низкий зуммер вопит о помощи. Не успеваем мы осознать, что что-то не так, как в палату вбегают две медсестры. Все отходят от кровати, чтобы медсестры могли ей помочь.

Через полминуты в палату вбегает еще одна медсестра с дефибриллятором. Я трижды слышу слово «аритмия», пока они заканчивают приклеивать провода к ее груди.

— Кейд, закрой глаза, — кричу я из другого угла палаты, когда обнаженное тело бабушки подскакивает на кровати.

Он не слушает. Его взгляд, как и взгляд всех присутствующих, прикован к бабушке. Я жалею, что не могу дотянуться и закрыть ему обзор. Жаль, что я не смогу закрыть обзор себе! Я молю Господа, чтобы не видеть всего, что происходит, но жизнь моей бабушки балансирует на грани, и я должна знать, куда склонится чаша весов.

Через несколько секунд зуммер перестает звенеть, медсестры отступают на полшага назад.

— Она… умерла? — спрашивает Энн.

Медсестра не успевает ответить, как ответ дают вернувшиеся в нормальный режим мониторы. Я вижу, как линия на них опять прыгает вверх-вниз, измеряя биение усталого, вновь запущенного сердца.

— Стабильна, — говорит старшая медсестра. — Везучая и стабильная. «Скорая помощь» уже выехала, ее отвезут в больницу. После подобного случая за ней какое-то время необходимо понаблюдать.

Я продолжаю таращиться на ЭКГ, не в силах избавиться от мысли о том, что помимо измерения ритма бабушкиного сердца машина волшебным образом рисует графики нашей жизни — вверх-вниз, вверх-вниз, словно американские горки. Неужели это и есть жизнь — американские горки? Постоянные взлеты и падения, никакой стабильности? В последнее время у нашей семьи сплошное падение. Когда же наступит рывок вверх?

В глубине души я мечтаю, чтобы никаких падений не было, но это говорит во мне эгоистка. И мечтательница. Может быть, скачки вверх-вниз не так уж и плохо, ведь как только линия жизни станет ровной — увлекательной поездке конец.

Слава богу, бабушкина поездка пока не закончилась.

После того как дети ложатся спать и Делл засыпает, я устремляюсь на чердак. Бабушка Грейс что-то пыталась мне сказать перед тем, как сердце ее остановилось, и я обязана ради нее посмотреть. Почти час я роюсь в коробках со старым хламом, некоторые лежат здесь с тех пор, как я была еще маленькой девчонкой. Уже перед полуночью я открываю особенно тяжелый ящик, на котором Грейс надписала: «Важно!» В нем лежат аккуратно сложенные тетради. Все разного цвета и размера. Я пролистываю парочку и наконец обнаруживаю характерный подчерк Грейс.

Обрадовавшись своей находке — второе сокровище за день, — я отношу бабушкины «урналы» вниз на диван и читаю их до рассвета.

Глава 15 Энн

«Ты ненавидишь меня, дневник? Следует ненавидеть. Я ужасный человек! Прабабушка сегодня едва не умерла, когда мы были у нее. Вдруг все исчезло. Только что она говорила с нами о письме от своего мужа, а в следующую секунду — сердечный приступ.

Это же могла быть я. Возможно, еще буду.

Поэтому я ужасный человек! Я безумно люблю бабушку, и мне явно будет ее не хватать, когда она умрет, но, когда над ней колдовали медсестры, пытаясь вернуть к жизни, в глубине души я не хотела, чтобы она выжила.

Очень путано, да?

Я хотела видеть, как она умрет! И дело не в том, что я желала ей смерти. Понимаете, я просто хотела своими глазами увидеть, каково это. Умирать. Я хотела знать, будут ли последние минуты болезненными или она станет выглядеть умиротворенной.

Я уже побывала в такой же ситуации, как она, — лежала при смерти, и врачи пытались вернуть меня к жизни. Я мало что помню — только как плыла по темному, спокойному туннелю. Понятия не имела, куда направляюсь, но знала, что не вернусь. Одно скажу точно: когда я вернулась, поняла, что возвращаться было намного больнее, чем уходить.

Так что давай, дневник, продолжай меня ненавидеть. На твоем месте я бы ненавидела. Но разве меня можно винить за то, что мне любопытно? Я просто хотела взглянуть на смерть, чтобы лучше подготовится к тому, что ждет впереди…»

***

В воскресенье, когда мы возвращаемся домой из больницы в Сисайде, куда отвезли бабушку, погода наконец-то улучшается. Родителям нужно побыть одним и поговорить, поэтому мы с Бри забираем Кейда и отправляемся на пляж, где он может еще побродить с дедушкиным металлоискателем.

Для меня пляж — это рай на земле. Когда умру, попрошу Господа: нельзя ли просто взять свою маленькую арфу (какие рисуют в руках ангелочков) и полететь на Кэннон Бич, чтобы провести там вечность, бренча «аллилуйя» на уютном пляжном лежаке? Серьезно.

Я надеюсь, что, когда умру, шрамы мои исчезнут и я смогу носить красивую хламиду с клинообразным вырезом — жемчужно-белую, конечно, — когда буду бродить по благословенным небесным пескам. Пока же я не очень люблю щеголять в купальнике из-за пурпурного шрама на груди, который на солнце так и светится. Чем страдать от людских взглядов, я предпочитаю носить футболки с таким вырезом, в которых даже монашка чувствовала бы себя комфортно.

Целых два часа кряду Кейд прочесывает вдоль и поперек пляж — обследовал территорию размером с футбольное поле. Периодически раздается сигнал, указывающий на то, что под землей спрятаны «сокровища». Каждый раз он радостно обозначает место носком, отбрасывает в сторону металлоискатель, неистово копает, просеивает песок и обнаруживает… крышку от бутылки. Или шуруп. Или еще какой-нибудь бесполезный кусок металла, который кто-то выбросил.