Когда же мама говорит ей, что мы намерены разобрать вещи в ее спальне, чтобы покрасить стены, взгляд бабушки становится отвлеченным, и она произносит что-то вроде:
— Где там-там счетные нарды.
— Что она сказала? — шепчу я.
— Где-то там будут счетные карты, — шепчет Бри.
Вот как?
— Это все проясняет, — хмыкает Энн.
Мама наклоняется ближе:
— Бабуль, я не расслышала, что ты сказала. Какие счетные карты?
Все морщинки на бабушкином лице собрались в недовольное выражение.
— Нагие книги, — медленно шепчет она. По крайней мере, это звучит именно так. — Мне нужны нагие книги.
По взгляду, которым обменялись родители, я понимаю, что они намерены разбирать вещи бабушки в одиночестве, прежде чем пустить нас в комнату помочь.
Все так и происходит. Когда мы возвращаемся в наш пляжный дом, нам говорят, что позовут, когда все будет «чисто».
Хорошая новость — что не приходится помогать прямо сейчас. Плохая — у нас появилось еще больше свободного времени, которое нужно как-то «убить», а погода до сих пор отвратительная.
— Знаю! — восклицаю я, пока мы с сестрами гадаем, чем же заняться. — Может быть, поиграем в «Двадцать вопросов»?
— А может, не будем? — отзывается Бри. — Ты не знаешь разницы между овощем и минералом.
— А как насчет игр, что привез папа?
— Нет, спасибо.
— Там карты есть. Можно поиграть в «Червы».
Энн поднимает голову:
— Нет уж, спасибо, Кейд.
— Почему?
— Правда не понимаешь? Ты хочешь, чтобы я играла в игру, где проигравший тот, кто соберет больше «червей» — сердечек?
Ладно, она права.
— Тогда в «Уно»?[7]
— Нет.
— В шарады?
— Нет.
— В манкалу?[8]
— Тем более нет.
У меня иссякли идеи.
— В прятки?
Сестры переглядываются.
— Да! — восклицает Энн. — Отличная идея. Я первая считаю.
— Класс! — отвечаю я. — Считай до ста.
— Я буду считать до трехсот, чтобы убедиться, что у вас было достаточно времени и вы хорошенько спрятались. — Энн закрывает глаза и начинает медленно считать.
Бри берет свой блокнот и на цыпочках направляется к лестнице. Я за ней. Когда она заходит к себе в спальню, шепчет:
— Я буду прятаться здесь, а ты поищи другое место.
Я киваю. Зачем мне прятаться с ней, когда на примете у меня уже есть идеальное местечко? Я тихонько поднимаюсь на пару ступенек выше, поворачиваю ручку двери на чердак.
Тут темнее, чем я ожидал, даже несмотря на льющийся из коридора свет. Шесть ступеней ведут к чердачному помещению прямо под крышей. Закрыв за собой двери, я пару секунд стою в полнейшей темноте, но потом глаза привыкают. На стене есть выключатель, но, если я включу свет, Энн обязательно меня найдет.
Как привидение, я бесшумно поднимаюсь по ступеням. Чем выше поднимаюсь, тем лучше вижу в темноте. Чердак расположен под скатом крыши, поэтому посредине там можно стоять почти в полный рост, а по сторонам расстояние от крыши до пола всего полметра. Используя все свои чувства, ползу подальше в темноту, пробираясь через груду коробок и мусора, бо́льшую часть которого я и рассмотреть-то не могу, поскольку полоска света, струящегося через вентиляционное окошко, очень узкая. Где-то на полпути я натыкаюсь на рождественскую гирлянду; следующий шаг, когда я наступаю на лампочку, подтверждает мою догадку — замираю, молясь о том, чтобы Энн ничего не услышала. Пробираясь в дальний угол, я также натыкаюсь на комплект, насколько я понимаю, клюшек для гольфа, подставку для новогодней елки, открытую шляпную коробку, сумку со свитерами и то ли на сломанный глобус, то ли на очень гладкий баскетбольный мяч.
Наконец я прячусь за большой коробкой в самой глубине чердака. И жду.
И жду.
Минут через десять Энн кричит:
— Триста! Я иду искать, кто не спрятался — я не виновата!
Жду.
Еще жду.
Продолжаю ждать.
Что за черт! Неужели она не умеет играть в прятки?
Еще минут через пятнадцать понимаю, что, наверное, я единственный, кто продолжает играть в эту игру. Никто не приходит. Я спрятался на чердаке, а они с радостью оставили меня здесь навсегда в одиночестве. Я с досады вскакиваю и бью ногой стоящий передо мной ящик. Но здесь слишком мало места для почти что шестиклассника. Я вскрикиваю от боли, когда ударяюсь головой о скобы на крыше.
Через двадцать секунд распахивается дверь чердака и вспыхивает свет.
— Нашла! — кричит Энн.
— Ты даже не искала, — отвечаю я, щурясь, пока глаза привыкают к свету. Продолжаю потирать ушибленную голову, пытаясь нащупать, не разбил ли.
— Ты просто очень хорошо спрятался.
— Врешь!
— Серьезно. Но я знала, что рано или поздно ты себя выдашь.
— Я ударился головой о гвозди.
— Ох! Больно?
— Я в порядке. Мне просто нужно… — Мой взгляд натыкается на предмет в полуметре от меня. — Боже мой! Я его нашел! Совсем из головы вылетело!
— Что нашел?
— Прадедушкин металлоискатель! Тетушка Бев рассказала, что он здесь. Призналась, что за домом спрятаны сокровища. — Я переступаю через потрепанную коричневую коробку и достаю металлоискатель. — Ничего себе, мы сидим здесь целую неделю, а я только сейчас о нем вспомнил.
— А он работает?
На ручке с боку серебристый выключатель, как я понимаю — пуск. Я переключаю его и приставляю конец со сканирующем устройством к петлям на крыше. Прибор тут же сходит с ума. З-З-З-З-З-З-З-З-З-З-З!
— Круто!
Наконец-то, что бы ни случилось этим летом, я нашел себе занятие: буду искать сокровища!
Я практически бегом спускаюсь вниз, чтобы попытать счастья под дождем, но не успеваю открыть заднюю дверь, как слышу оклик родителей.
— Ребята! Сюда! — кричит папа из бабушкиной спальни. — Все сюда помогать! Берег чист. Здесь ничего предосудительного нет.
— Никакой обнаженки? — хихикает Энн.
Я заглядываю в хозяйскую спальню и умоляю родителей отпустить меня с новой игрушкой на улицу, чтобы я смог найти богатство, которое точно меня поджидает.
Я стану богатым!
— После того как разберем комнату, — отвечает мама.
— Если меня отпустите, отдам вам половину сокровищ.
Папа смеется:
— А что, если ты будешь отдавать мне все, что нароешь в грязи, пока будешь помогать нам здесь убраться?
Не стоит даже пытаться спорить; когда папа и мама заодно — ничего не выйдет. Я кладу на пол металлоискатель и иду к гардеробу помочь Бри сложить вещи в коробки.
— А если бабушке Грейс понадобятся эти вещи, когда ее выпишут из больницы? — спрашиваю я.
На пару секунд все замолкают, как будто я сказал что-то не то.
— Мы не собираемся их выбрасывать, — объясняет мама. — Мы просто сложим их в ящики, чтобы они не мешали, когда будем красить. Не волнуйся, бабушкины вещи в надежном месте. Если она вернется, все будет лежать на своих местах.
— Значит, вы не будете продавать этот дом? — спрашивает Энн.
— Нет, не сейчас. Это было бы неправильно. Мы ничего не будем предпринимать, пока не увидим, как обстоят дела у бабушки.
Бри сдергивает с вешалки блузку:
— Но… бабушка… скорее всего… не вернется домой… разве нет?
Мама устраивается у коробки с бумагами, которую вытаскивает из-под кровати. Усаживается поудобнее на пятки.
— Да, милая. Скорее всего, не вернется. Грустно думать об этом, только не забывай, что ее болезнь… Бабушка очень страдает. Ей тяжело и физически, и морально. Нам, конечно, грустно видеть, как она увядает, но смерть, вероятно, станет для нее избавлением. К тому же она прожила долгую жизнь, поэтому я уверена: она сама чувствует, что время пришло.
Бри кивает в знак понимания.
Я тоже.
Но Энн вне себя:
— Значит, по-вашему, нормально, что она умирает, потому что прожила долгую жизнь?
— Я не это имела в виду, — идет на попятный мама.
— Но ты же сама сказала: «Она прожила долгую жизнь». А если ты не прожил долгую жизнь? Значит, умирать ненормально?