Люфтваффе в Восточной Пруссии насчитывали 455 самолетов, из которых было 125 бомбардировщиков и 255 истребителей. Это было меньше, чем в составе двух наших взаимодействующих фронтов — 3-го Белорусского и 1-го Прибалтийского, но некоторую нехватку авиации противник, видимо, рассчитывал компенсировать большим количеством средств ПВО. Все основные опорные пункты и города имели сильное зенитное прикрытие. Нашей воздушной разведкой было вскрыто до 30 группировок зенитной артиллерии среднего и до 40 — малого калибра. С такой плотностью зенитных средств нам раньше сталкиваться не приходилось.

По замыслу Ставки в ходе наступления 3-й Белорусский фронт во взаимодействии с 1-м Прибалтийским должен был разгромить тильзитско-инстербургскуго группировку противника и в дальнейшем развивать наступление на Кенигсберг. Главный удар в ходе операции наносили 5-я армия генерала Н. И. Крылова и 11-я гвардейская армия генерала К. Н. Галицкого. От Гумбиннена к востоку параллельно шли железнодорожная и шоссейная магистрали. Севернее их должна была наступать 5-я армия, южнее — 11-я гвардейская. Общее направление ударов — на Гумбиннен. Глубина операции составляла 150 километров. Ближайшей задачей фронта являлся прорыв обороны противника на глубину 70 километров. [319]

Задача была очень сложная.

Тактическая зона обороны противника имела 20 километров в глубину и состояла из двух полос. В главной из них было три позиции. Основу двух полос составлял приграничный укрепленный район, в котором насчитывалось 112 различных долговременных железобетонных сооружений. Далее, на глубине примерно 40 и 60 километров от переднего края, находилось еще два оборонительных рубежа.

Командующий фронтом генерал армии И. Д. Черняховский принял решение прорывать оборону противника силами 5-й и 11-й гвардейской армий на участке шириной 19 километров. На восьмой — десятый день операции планировалось овладеть рубежом Инстербург, Даркемея, Гольдап. Для развития наступления ударной группировки использовалась подвижная группа — 2-й гвардейский Тацинский танковый корпус генерала А. С. Бурдейного. Во втором эшелоне фронта находилась 28-я армия генерала А. А. Лучинского.

В ходе подготовки огромную роль играла воздушная разведка, в особенности фоторазведка. В те дни у нас боевые вылеты на обеспечение воздушного разведчика были делом обыкновенным. Наши истребители прекрасно с этой задачей справлялись, но однажды произошел случай, который заставил меня насторожиться.

Третья эскадрилья 900-го авиаполка сопровождала разведчика Пе-2. Погода была безоблачной, и «Петлякову» предстояло фотографировать оборонительную полосу противника с высоты 8 тысяч метров. Фотосъемка была намечена в двухстах километрах за линией фронта — то есть над глубоким вражеским тылом.

Когда группа углубилась уже километров на сто за линию фронта, на самолете командира эскадрильи старшего лейтенанта П. П. Просяника забарахлил мотор. Резко упали обороты двигателя. По радио летчик передал командование эскадрильей своему заместителю, приказал ведомому прикрыть его и вышел из строя.

Двум нашим истребителям, из которых один, теряя высоту, еле-еле тянул на малых оборотах, предстояло преодолеть сто километров над вражеской территорией, а может быть, и принять бой.

Группа, прикрывая разведчика, ушла своим курсом, а П. П. Просяник, еще раз убедившись в том, что на сектор газа мотор не реагирует, развернулся в сторону своей территории и, поддерживая наиболее выгодный [320] режим скорости, пошел на восток. В момент разворота командир эскадрильи не увидел ведомого, но сначала не обеспокоился, решив, что тот где-то рядом. Вскоре он, однако, убедился, что летит один. Дело принимало скверный оборот: в случае встречи с противником он был совершенно беззащитен. На малом газу, теряя высоту, Просяник не то что вести бой, даже маневрировать бы не мог. Все теперь зависело от слепого случая: заметит ли его в воздухе какой-нибудь вражеский истребитель или нет.

Нет ничего хуже для летчика, чем ощущение полной своей беспомощности, да еще в тот момент, когда ты находишься над глубоким вражеским тылом. Единственной его надеждой была высота. Эти двадцать минут полета стоили командиру эскадрильи напряжения многих ожесточенных воздушных боев. Временами из-за большой высоты ему казалось, что самолет не движется. К счастью, он не был обнаружен вражескими истребителями, дотянул до своего аэродрома и благополучно приземлился.

Между тем Пе-2 произвел фотосъемку, и вся группа вернулась на аэродром. Тогда и выяснилось, что из-за недопустимой халатности ведомый младший лейтенант В. А. Волков приказа своего командира не слышал. Волков не был на фронте новичком, поэтому этот случай был возмутителен вдвойне. Ведомый был строго наказан. Специальным приказом этот эпизод был доведен до сведения всего летного состава дивизии. С подобными явлениями мы сталкивались не часто, и эта неприятность запомнилась надолго.

На период операции нам были поставлены задачи прикрывать с воздуха наступавшие войска 5-й и 11-й гвардейской армий и обеспечивать непосредственным сопровождением штурмовиков.

Вообще нам в предстоящих боях отводилась весьма важная роль. Были созданы две авиационные группы непосредственной поддержки пехоты и танков. Наша в составе 240-й истребительной, 1-й гвардейской и 311-й штурмовых авиадивизий должна была поддерживать 11-ю гвардейскую армию генерала К. Н. Галицкого. Другой ставилась задача поддерживать 5-ю армию генерала Н. И. Крылова. Уже по составу нашей группы видно, что, в основном, работа 240-й должна была сводиться к обеспечению действий двух штурмовых дивизий. В наземных войсках находились авиационные представители [321] с радиостанциями, от работы которых во многом зависела эффективность бомбоштурмовых ударов наших авиационных соединений. Как и перед Белорусской операцией, летный состав выезжал на передний край для изучения системы обороны противника. Мы, истребители, приехав в 11-ю гвардейскую армию, оказались на одном из участков 31-й гвардейской стрелковой дивизии, которой командовал генерал И. Д. Бурмаков. Нас встретил офицер, и я, увидев его, очень обрадовался. Это был Константин Иванович Макарченков, с которым мы познакомились под Оршей при аналогичных обстоятельствах, когда он показывал нам передний край противника. За боевые действия в Белорусской операции он был удостоен двух правительственных наград и повышен в звании. Мы обнялись как старые боевые друзья, радуясь тому, что оба живы, и понимая, что сейчас мы стоим на пороге нового, чрезвычайно сложного испытания. Мы встретились с ним всего второй раз, но между этими встречами лежали сотни пройденных с боями километров, и нам были глубоко небезразличны судьбы друг друга. У меня было чувство, что мы с ним друзья давние и проверенные жизнью. После недолгого пребывания на переднем крае мы с Константином Ивановичем попрощались, пожелав друг другу удачи.

Облет линии фронта мы производили попутно с выполнением боевых заданий. На этом наша подготовка к операции закончилась.

* * *

Могу предположить, что некоторым читателям такое детальное изложение подготовки к операции да и — в дальнейшем моем рассказе — хода самой операции покажется лишним. Не исключаю вопроса: почему это автор-авиатор излагает обстановку как бы с позиций командира общевойскового соединения?

Думаю, что такой подход не совсем правомерен. Во-первых, каждая крупная операция всегда отличается от предыдущих, а это, в частности, определяет и специфику боевых действий авиации. Во-вторых, наступление на гумбинненском направлении было первым из проводимых нашими войсками на территории фашистской Германии. Современные военные историки классифицируют его как отдельную Гумбинненскую операцию, а начало собственно Восточно-Прусской операции относят на январь сорок пятого года. Я говорю об этом не для того, [322] чтобы вступать в научную дискуссию по вопросам периодизации войны. В данном случае для меня важен тот факт, что современная военно-историческая наука началом Восточно-Прусской операции считает январь сорок пятого года. Само по себе это говорит о том, что огромные усилия, проявленные войсками фронта в октябре 1944 года, дали более скромный результат, чем тот, на который были рассчитаны. Восточно-Прусская операция оказалась одной из самых сложных и самых трудных из тех, что были проведены нашими войсками в заключительный период войны (исключая Берлинскую). И если описывать эту операцию только по той обстановке, какая складывалась в воздухе, можно серьезным образом дезориентировать читателя, потому что в воздухе мы прочно удерживали господство, и, если не считать отдельных непродолжительных вспышек активности вражеской авиации, оказать нам сколько-нибудь серьезное сопротивление она уже не могла. Основной задачей нашей 240-й дивизии на длительный период стала задача по обеспечению боевой работы «илов». Другими словами, как и наши друзья-штурмовики, мы были накрепко «привязаны» к земле — к тому, что ежедневно, ежечасно происходило на поле боя. И потому мой рассказ именно об этом.