— Какое заявление?

— Что при нынешних требованиях рудником руководить не можете.

Чекаленко вдруг весь сжался, в его глазах отразились испуг и удивление. Он несколько мгновений молча смотрел на Юрмакова, потом совсем тихо, нерешительно сказал:

— Да… нет, я… я не в том смысле…

— А в том, что считал себя незаменимым? И напрасно. Не забывайте, в какое время живем. Страна залечивает раны, нанесенные войной. Каждый рубль дорог. Народ это понимает не хуже нас, потому и заботится. А вы… «незаменимый»!

— Я же не считаю себя таким, Петр Егорович. Что уж вы так… Все дело в том, что не могу единолично решать. Я, может, уж и согласен с предложением Тараса Афанасьевича, а другие? Вон поговорите с инженерами рудоуправления — они против. А ведь сами же говорите: сила в коллективе.

— Ах, вон что! С вашими специалистами поговорить? Что ж, однако, поговорим. — Он пододвинул к себе перекидной календарь, полистал его, подумал и поднял глаза. — Сделаем, поговорим, товарищ Чекаленко. О дне встречи потом сообщу.

Тарас Афанасьевич несмело входил в приемную начальника рудника. Расправы он, конечно, не боялся, — Стрекач был не из робкого десятка, — но все-таки волновался. Шел и обдумывал, как войдет, что скажет.

Но встреча оказалась совсем иной. Как только он вошел в приемную, дверь кабинета начальника неожиданно открылась и на пороге показался сам Чекаленко.

— О, старина, привет! Заходи. Еще немножко, и ты бы меня не застал, — он долго тряс ему руку. — Ну, как твое здоровье, Тарас Афанасьевич?

— Пока бог милует.

— Вот и отлично. Ты знаешь, зачем я тебя позвал? Вчера пересматривали твое предложение. Вот думаю поставить сюда. — Чекаленко торопливо вышел из-за стола, прошел в дальний угол и взмахнул руками, словно хотел обнять весь кабинет: — Вот сюда поставим большой ящик с землей, соорудим макет рудника: здесь — шахты, а здесь — карьер. Открытые забои, техника, подъездные пути… Пусть смотрят на твой проект.

— Значит, уже решено, Василь Михалыч?

— Да, да. Рассмотрели, идею одобрили, ну и… довели ее до министерства. Мы ведь не одни на свете, наша идея и на других рудниках пригодится.

— О ней уже знают.

— Ну, не все, не все. Страна-то велика. А доходы от предложения — миллионные. Сейчас даже и подсчитать трудно. Кстати, о премии. Вчера мудрили, мудрили: экономический-то эффект пока неизвестен. Как быть? Решили пока вот поощрительную премию тебе выдать, — он достал из стола заготовленную бумажку. — Вот держи, иди в кассу и получай.

— Спасибо вам, спасибо, Василь Михалыч.

Шел домой и рассуждал сам с собой: «Две тысячи рублей — сумма не малая, но ведь предложение… Поощрительная пока. Вот старуха обрадуется. Две тысячи…

А главное — признали, одобрили, даже в министерство сообщили! Сынку напишу, в Магнитку, пусть и он порадуется».

Голубенко, радостный, довольный, зашел к Шмагину и протянул бумагу:

— Во, Митя, читай. Добились своего, море зеленое…

Дмитрий Алексеевич ткнул пальцем в дужку очков, подтолкнув их вверх, на самую переносицу, посмотрел на Николая, не шутит ли тот, что с ним частенько случалось, и стал читать:

Шмагин поднял голову, скользнул по лицу Голубенко своими близорукими глазами.

— Ну и что?

— Как что? — удивился Голубенко. — Дадим в газету «По следам наших выступлений».

— Это — плохие следы.

— Почему? Рассмотрели вопрос, критику признали, премию выдали, что еще надо?

— А по-моему, нам очки втирают. Ты не знаешь Чекаленко? А я знаю.

— Когда опубликуем — не посмеет.

— Э-э… Он не посмеет! Ты Грибанову показывал?

— Нет. Это же по твоему отделу.

— Но письмо-то готовил он. Идем к нему.

Он взял из рук Николая бумажку и пошел, Николай — за ним.

Грибанов прочитал, пожал плечами:

— Хорошо, но не очень. В ответе нет главного, что делается по внедрению в жизнь нового предложения. Признавать — одно, а делать — другое.

— Вот и я об этом говорю, — начал Шмагин, но Голубенко перебил его:

— Тогда я уже не знаю. Мне кажется, газета своего достигла: с консерватора маску сорвала. Опубликуем, а там посмотрим.

— Посмотрим? — переспросил Грибанов. — Когда начнут шахту строить, тогда поздно будет кулаками махать.

— Вот, море зеленое, — пошутил Шмагин, заглядывая в глаза Голубенко, — зря ты радовался, рано.

— Ну, тогда идите к редактору. Он наложил резолюцию, я с ним согласен, а вы как хотите. — Бросил ответ Чекаленко на стол и ушел.

Шмагин почесал затылок, прошелся по кабинету:

— А может, дать? Потом видно будет.

Павел еще раз перечитал ответ, отложил:

— О главном не сказано. Да и Чекаленко подозрительно быстро перестроился.

— В том-то и дело. Редактор заупрямится, а то бы повторно запросить: сообщите, что делается по внедрению предложения Стрекача.

— А зачем редактор? Это имеет право сделать и сам зав. отделом.

— Пожалуй… Да, напишу сам.

Прошло несколько дней. Ряшков уже совсем забыл об ответе с рудника. Но вдруг позвонил Юрмаков — каковы результаты. Тут редактор вспомнил о Чекаленко, поднял шум: Шмагин стал объяснять Ряшкову, но тот и слушать не хотел.

Утром, на летучке, редактор накричал на Голубенко и Шмагина. За них вступился Грибанов, ввязался в спор и Курбатов.

— Это уж слишком, — сказал он, — мы покритиковали, нашу критику признали, — и все недовольны. Редактор в данном случае прав. Надо газету делать, а мы тут турусы разводим.

Шмагин перебил его:

— Прежде чем делать, надо знать, что делать.

— Ну да, мы уже ничего не знаем.

— Граждане, — взмолилась Люба, — пойдемте работать, это можно решить и без нас.

— Товарищи! — остановил крик редактор. — Хватит, здесь не базар. Шмагин, Голубенко и Грибанов останутся, а остальные — по местам.

Когда в коридоре шум стих, Ряшков заговорил:

— Наша газета, можно сказать, одержала победу, к чему же упрямство? Не пойму.

— Да, ответ надо было опубликовать, — поддержал его Николай.

— Нет, не надо, — рубанул рукой Шмагин, — нельзя публиковать. Чтоб понять это — ума большого не требуется, и упрямство тут ни при чем. И ты, Николай… Опубликовать такой ответ — значит вооружить Чекаленко. Он вырезкой из газеты козырять будет. Конечно, кто не знает сути дела, тот скажет: «Смотри, газета добилась своего!» А на самом деле? Ведь предложение новатора не внедрено и не внедряется, — Шмагин осуждающе посмотрел на Голубенко и заключил: — Вот об этом ты не подумал, а подпеваешь.

Голубенко покраснел, повернул голову в сторону редактора, потом снова уставился на Шмагина:

— Пожалуй… Может, так и написать: предложение одобрили и похоронили.

Грибанов и Шмагин усмехнулись.

Ряшков молчал: он еще не соглашался, но уже не возражал.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

В ПОИСКАХ РУЖЕНЫ

В облоно Павел Грибанов долго изучал новые приказы и инструкции Министерства народного образования, беседовал с инспекторами, которые выезжали в районы и проверяли подготовку школ к новому учебному году. Только перед вечером он вернулся в редакцию.

— Вот наконец-то, — сказала Бондарева. — К вам, Павел Борисович, заходила героиня вашего очерка.

Грибанов, недоумевая, посмотрел на Любу и пожал плечами. А Люба плутовато улыбалась:

— Забыли? Село Озерки…

Павел вдруг широко раскрыл глаза и шагнул к Любе: