Однако пора вернуться к основному руслу моей повести.

В начале июля 54-го года я получил диплом физика по специальности электроника, а в феврале 55-го года расстался с лабораторией Обреимова. Надо было искать выход в биологию, имея в виду перспективу обнаружения биологического поля. «Роман» с институтом биофизики Франка не состоялся, надежда работать в избранном направлении у Капицы обманула. Поступать в исследовательские учреждения чисто биологического профиля представлялось нецелесообразным: там, за отсутствием соответствующей аппаратуры, я не получил бы возможности проводить исследования физического плана. Поиски подходящего места для таких исследований в течение двух месяцев не дали результата. Надо было ждать! Недаром и Иоффе, и Капица высказали уверенность, что ближайшие перспективы развития физики связаны с изучением физической природы жизнедеятельности. А пока имело смысл приобрести практический опыт в постановке экспериментов с использованием современной электроники.

Во ВНИИФТРИ

Эти соображения привели меня во Всесоюзный научно-исследовательский институт физико-технических и радиотехнических измерений (ВНИИФТРИ). По рекомендации отца одной из моих учениц я пришел к профессору Виктору Наумовичу Мильштейну, заведовавшему лабораторией в этом Институте. Как вскоре выяснилось, это было совсем не то, что мне нужно. Лаборатория занималась методами проверки слаботочных измерительных приборов — микроамперметров и микровольтметров. В большой комнате стоял десяток столов, за которыми сидели по большей части пожилые люди. К ним от заводов-изготовителей в обязательном порядке поступали новые образцы таких измерительных приборов. С помощью специальных эталонов эти люди оценивали достоверность производимых измерений, присваивали приборам соответствующий класс точности и давали разрешение на их серийное производство. Это, конечно, была не та техника, что меня интересовала. В Институте, наверное, были и другие лаборатории — исследовательского типа, быть может, занятые не проверкой, а созданием новых электронных измерительных приборов. Возможно — закрытые. Но с чего-то надо было начинать, чтобы «оглядеться». Забегая вперед, скажу, что через год мне было поручено создать отдел полупроводников, которые только-только начинали свое вторжение в радиотехнику.

Но в этой главе я хочу рассказать не о работе, а о трех запомнившихся на всю жизнь событиях, случившихся во время моего пребывания во ВНИИФТРИ. Первое из них связано с личностью моего «шефа» В. Н. Мильштейна. Это был еще довольно молодой — лет сорока, не более — но, по-видимому, очень талантливый человек. Докторскую диссертацию он защитил в тридцать лет. Комплекции был крупной, но какой-то рыхлой. Большая голова и бледное, мучнистое лицо со всегда приветливым, но как будто немного робким выражением. Очень вежлив, интеллигентен, но как-то не уверен в себе. По первому впечатлению — человек мягкий, быть может, слабый и мнительный. Его большой стол стоял у окна в той же комнате. Занят он был преимущественно какими-то бумагами и разговорами по телефону. По меньшей мере трижды в день звонил своей молодой, пухленькой и белокурой женушке (я вскоре с ней познакомился). Не стеснялся называть ее «лапонькой», подробно расспрашивал, как спала, гуляла, что делала. Она не работала, детей у них не было. Эти публичные нежности по телефону вызывали у меня чувство иронического, чуть-чуть высокомерного неодобрения. Мужчине, на мой взгляд, не подобало быть такой «тряпкой». Мысленно и в рассказах жене я называл его «Нюма». Тем не менее мы подружились. Мне импонировала его неизменная доброжелательность...

Однажды Нюма попросил меня прощупать какую-то железку у него за ухом, которая, как ему казалось, припухла. Я этой припухлости не обнаружил. А он вдруг сказал, что так начинается смертельная (в те годы) болезнь — лимфогранулематоз (рак лимфатической системы). Он это вычитал в медицинской энциклопедии. Я про себя презрительно чертыхнулся и заверил, что он ошибается. Такая припухлость, если она и есть, может быть результатом обычной простуды. Однако он оказался прав! Страшный диагноз подтвердился. Вскоре начались обычные в этих случаях, как правило бесплодные, хождения по мукам: рентгенотерапия, химиотерапия. Нюма стал худеть, лицо посерело. Был, по-прежнему, приветлив, но в его больших карих глазах явно читался страх. Потом он перестал появляться в Институте.

Как-то раз, спустя, наверное, месяц мы с Линой встретили его под руку со своей «лапонькой» во время прогулки. Выглядел он прескверно. В какой-то момент, когда мы немного отстали от наших жен, Виктор Наумович мне сказал: «Знаете, Лев Абрамович, я начал писать книгу по теории погрешностей измерений. Думаю, что будет листов двадцать... Надо, чтобы у лапушки на первых порах были какие-то деньги, пока она устроит свою жизнь. Никаких сбережений у нас нет...»

И он успел-таки дописать эту свою последнюю книгу до конца. Редактировали и издавали ее уже без него.

Я знал (мама рассказывала) как умирают раковые больные. Какие это боли! Какой ужас неизбежного близкого конца. Сколько же сил и мужества оказалось у слабого, как мне казалось, человека, чтобы в таком состоянии завершить эту работу! Воистину любовь сильнее смерти! Мне было ужасно стыдно за мою первоначальную полупрезрительную оценку его характера. Стыдно до сих пор...

Второе событие тоже связано с Виктором Наумовичем. Это было еще до начала его болезни. Он знал о моем интересе к явлениям гипноза и так называемого «внечувственного восприятия», а также о намерении, как только представится возможность, заняться поисками биологического поля. И вот однажды Нюма сказал мне, что у него есть приятель — специалист по тем же слаботочным измерительным приборам (не помню его имени), судьба которого складывается неудачно — не может устроиться на работу. Так вот, приятель этот недавно женился на молоденькой актрисе, которую зовут Нелли. Оказалось, что она обладает способностью то ли читать мысли, то ли угадывать невысказанные желания своего мужа. Нюма им рассказал обо мне и моих планах. В отличие от знаменитого Вольфа Мессинга, Нелли не эксплуатировала и никак не афишировала свою способность, но охотно согласилась продемонстрировать ее мне. Мы условились о встрече на дому у их с Нюмой общих знакомых. Там я поставил с ее участием несколько небольших опытов, которые до сих пор помню во всех подробностях и не нахожу в них уязвимых для критики моментов. Вот краткое описание одного из этих опытов.

В небольшой комнате за столом, стоящим у окна, напротив входной двери из коридора сидит компания человек в шесть. Всем им известна цель моего появления, но, извинившись, я сразу говорю, что никому из присутствующих не буду ничего говорить о тех заданиях, которые я намерен мысленно поручать исполнять Нелли. В комнате нет ни одного зеркала. Окно сплошь закрыто шторой.

У левой, если смотреть от двери, стены стоит старинный буфет. В правом дальнем углу комнаты горкой лежат детские игрушки. Решено, что сначала мы с Нелли будем ставить свои опыты, а потом будет чай. Упоминаю об этом потому, что хозяйка квартиры накрывала на стол, что позволило мне незаметно ознакомиться с содержимым буфета. Кроме того, я внимательно присмотрелся к кучке детских игрушек...

Первый опыт не был «зачетным», поскольку Нелли попросила разрешить ей во время этого опыта держать меня за руку, чтобы, как она выразилась, «настроиться» на мою волну. Она легко справилась с моим заданием. А далее происходило следующее.

Я занимаю позицию у двери. Нелли проходит на середину комнаты и поворачивается ко мне спиной. Расстояние между нами порядка трех метров. «Ну, командуйте!» — говорит Нелли. Не могу сказать, что мои задания были очень оригинальными:

— Подойдите к буфету, — приказываю ей мысленно. Не сходя с места она делает несколько нерешительных телодвижений, потом уверенно поворачивается налево и подходит к буфету. Говорит: «Это здесь!»

— Откройте дверцы верхней половины буфета. (Тоже молча). — Она открывает.