В холл вошла молодая женщина с длинными черными волосами, ниспадавшими ей на грудь. Лоб закрывала челка. Она сделала три шага к стойке, но, заметив нас, повернула к нашему столику.

— Как вы тут? — спросила она с широкой улыбкой.

На ней были синие джинсы и кроваво-красная кожаная куртка.

— Что пьете?

Я никогда не слышал такого красивого голоса. Ласковый, как колыбельная, он был создан, чтобы сообщать только добрые вести. Это был голос феи. Появление Антигоны вдруг перестало казаться мне неуместным. Правда, когда выяснилось, что она актриса и работает в Национальном театре Северной Греции, я неизбежно подумал об Ирини. Но Минас, вскинув брови, дал мне понять, чтобы я оставил свои замечания при себе. Так что я всего лишь спросил ее, в какой пьесе она играет. Ответ меня ошеломил:

— Я играю роль горничной императрицы Елизаветы, знаменитой Сисси, в пьесе по одной совершенно неизвестной повести, написанной в конце XIX века неким Константиносом Христоманосом.

Я сказал, что очень хорошо знаю эту книгу, поскольку читал ее своей хозяйке.

— Это та самая дама, которая попросила его прояснить тайны горы Афон, — пояснил Минас.

— Надеюсь, ты придешь посмотреть пьесу. Могу тебе сделать приглашение на любой день, мы каждый вечер играем перед пустым залом.

Меня охватило глупое беспокойство, словно обращение к произведению Христоманоса оказалось не случайным, а было частью какого-то загадочного плана. Мне показалось, что моя мысль катится по склонам, о существовании которых я до сих пор не знал. Я вообразил себе театральную пьесу, главная героиня которой, восьмидесятидевятилетняя дама, молодеет с течением времени. Но когда она достигает возраста своего юного спутника, студента, изучающего досократическую философию, тот уже успевает состариться.

Я перестал слушать Минаса и Антигону. Не очень-то помню, как оказался на заднем сиденье машины, которую вел мой друг.

— Куда едем?

Ответа не последовало. Я закрыл глаза. Когда я снова открыл их, рядом со мной сидела какая-то довольно крупная девушка с пышной и очень кудрявой шевелюрой. Она была в черном, с тонким шарфом, обмотанным вокруг шеи.

— Я Таня, — сказала она. «Что ж, я и для Тани найду место в шествии, которое, быть может, устрою когда-нибудь. Она понесет мраморную голову печального ребенка». Я прижался лбом к холодному стеклу окна. Мы выехали из города. Мимо проплывали кубы домов и другие кубы, гораздо больше, заводы, наверное. Пустые пространства между этими строениями становились все шире.

— Минас, — позвал я.

Потом произнес его имя во второй раз, полагая, что он не слышит.

— Слушаю тебя, — отозвался он нетерпеливо.

— Ты сам-то бывал на Афоне?

— Хотел поехать, когда заканчивал школу, но отец отговорил. Он был уверен, что монахи станут лапать меня за задницу.

Я услышал смех Антигоны и еще чей-то, наверное, Тани. Мне снилось, что я иду по очень длинному коридору, в конце которого горит лампада. Я был на полпути, когда она погасла. Хотя никакого сквозняка не ощущалось. Я не поддался панике. Просто попытался решить, что разумнее: идти дальше или повернуть назад. Ни одно из решений не казалось мне более предпочтительным, оба предоставляли одинаковые преимущества. Тем не менее надо было что-то выбрать, потому что оставаться на месте — это не выход. Рассуждая таким образом, я увидел приоткрытую дверь и толкнул ее. При свете другой лампады моя мать раскладывала на стуле одежду, которую собиралась надеть завтра на работу.

— Добро пожаловать, — сказала она мне.

— Твоя мать приготовила тебе томатный суп, — пробормотал я. — С фрикадельками.

Я опять закрыл глаза. «Согласно Зенону Элейскому мы никуда не движемся. Машина не движется». Однако мы приехали. Минас остановился на каком-то пустыре.

Мы сделали несколько шагов. Освещение тут было самое скудное. Закрытый газетный киоск, редкие дома, церковь. Я пнул ногой пустую консервную банку. Почувствовал себя лучше. «История развивается. Мне этого должно быть довольно».

— Где мы?

— В Лангадасе. Слышал когда-нибудь об анастенаридах, огнеходцах? Это Антигона подумала, что надо бы тебе их показать, потому что они — часть нашей религиозной традиции.

Антигона и Таня шли по асфальтированной дорожке, огибавшей пустырь. Мы ускорили шаг.

— Лангадас — одно из главных мест анастенаридов, другое возле Серреса. Обычно они собираются 20 января, в день святого Евфимия, и 21 мая, в праздник святых Константина и Елены. Однако в особых случаях устраивают свои сборища в узком кругу, в чьем-нибудь доме. Меня один друг предупредил, он тут на лире играет. Сборища анастенаридов всегда проходят под музыку.

Только сейчас я расслышал вдалеке звук барабана.

— Сам-то ты что думаешь об этих огнеходцах?

Он задумался на несколько мгновений.

— Думаю, что ничего не думаю. Они утверждают, что встать в огонь их побуждает святой. Говорят: «Мной святой овладел». О каком святом идет речь? Может, о Константине. Баллада, которую они беспрерывно поют, посвящена вроде бы как раз ему: «Константин был юн, / Константин был мал, / когда мать его обручила». Говорят, этот обычай появился в Каппадокии в Средние века и первоначально имел героический характер. Дескать, защитники границ империи ходили по огню, чтобы показать свою удаль. К нам его завезли греки-репатрианты из Болгарии.

Мы остановились перед каким-то низким домом с темными окнами. Но из-за неплотно закрытой двери проглядывала полоска света. На ступенях крыльца виднелось несколько силуэтов. Таня стиснула мне руку.

— Я боюсь, — шепнула она.

Пока мы поднимались по четырем-пяти ступенькам, в моей памяти всплывали мифологические сцены. Вспомнились подвиги Тесея, Геракла, Персея, Ясона.

— Выключите мобильники, — приказал нам Минас.

Люди, сидевшие в первой комнате, были похожи, скорее, на крестьян и ничуть не отличались от завсегдатаев кофеен Тиноса. Одеты они были довольно прилично, но дешево. Никто не говорил. Почти все курили, задумчиво глядя в пол или на дым. Несколько женщин разносили на подносах кофе и воду в стаканах. В дверном проеме стояли две девочки, одна заметно выше другой. Выкрашенные в розовый цвет стены были совершенно голыми. Окно закрывала тяжелая шерстяная занавесь. Никто не обратил на нас внимания, за исключением одной женщины, которая нас спросила, не хотим ли мы воды. Минас ответил, что не хотим.

Через другую дверь мы видели другую комнату, где и должна была состояться церемония. Музыка доносилась оттуда. Минас кивнул игравшему на лире музыканту, который был не старше нас, и какому-то тонколицему седоватому человеку с довольно длинными волосами. Он был похож на поэта. Позже я узнал, что он журналист. Комнату опоясывала низкая, покрытая коврами лавка, оставляя свободной только дальнюю стену. Сидевшим на ней людям пришлось немного потесниться, чтобы дать нам место. Я оказался втиснутым между Таней и журналистом.

У дальней стены стоял стол с крестом, иконами, горящими свечами и кадилом. На одном образе, украшенном ожерельем из бубенцов, вроде тех, что привязывали когда-то к девчоночьим куклам, был изображен святой Константин, танцующий со своей матерью. Другие иконы тоже были украшены бубенцами, в том числе икона святого Антония. Мне стало любопытно, за что огнеходцы почитают этого святого.

— Он считается покровителем страдающих психическими расстройствами, неврастеников, безумцев, — любезно пояснил мне сосед. — В свое время церковь святого Антония в Фессалониках была превращена в лечебницу для умалишенных.

Он мне сказал, что работает в газете «Обсерватер» и что опубликовал книгу об анастенаридах. «Каждый журналист публикует книгу, но написать вторую неспособен». Еще он объяснил, что анастенаридами их называют ошибочно, потому что их настоящее название — астенариды, то есть люди астеничные, слабые.

— Предполагаю, что так их окрестило общество, потому что сами-то они ничуть не считают себя больными. Наоборот, они убеждены, что могут преодолевать установленные природой границы, побеждать собственную плоть.