— Знаешь, как называется это печенье? «Византийское»! Оно соленое, с кусочками оливок.

Я заметил на полках варенье моей матери. Он мне дал одну византийскую печенюшку. Немного погодя я сунул ее в карман.

Я снова прошелся по набережной, но на этот раз в одиночестве. Мне было приятно побыть одному. Признания Филиппусиса не слишком меня тронули, просто было грустно, что я не в состоянии уразуметь все до конца. Мне никак было не понять, откуда у него в моем возрасте взялось предчувствие, что он будет скучать в жизни. Сомневался я и в значении, которое он придавал своей встрече с Марией в закусочной, пусть и неожиданной. Смутно припоминались слышанные в прошлом пустые разговоры о всяких случайностях. Его ежедневным беседам с Богом в первые часы зари я ничуть не завидовал. И был уверен, что очень скоро забуду его рассказ. Я сел в кофейне Диноса, все еще закрытой, и сделал несколько заметок на бумаге, которую дала мне ночная медсестра в Сиросской больнице.

Не переставая писать, я наблюдал за муравьем, бежавшим по низенькой дворовой ограде. Ветер затруднял его продвижение, он часто останавливался, но, тем не менее, через какое-то время снова пускался в путь. «Спешит куда-то», — подумал я. Мне вспомнилось, что наблюдение за муравьями было одним из любимых занятий брата Навсикаи.

Я решил ускорить свой отъезд на Афон, отправиться туда, не дожидаясь конца июньской сессии. «Надо разделаться с этим вопросом, пока он меня не доконал». Я позвонил Феано по мобильному и объявил ей, что собираюсь писать работу по древней истории Афона, а потому хотел бы отправиться на полуостров как можно скорее.

— Пропущу не больше одной недели, в крайнем случае десять дней.

— Где ты был вчера вечером? — спросила она довольно сурово.

Я рассказал ей, что случилось с матерью, и ее суровость сразу же как рукой сняло.

— Мне искренне жаль, — сказала она.

Потом посоветовала не пропускать ни одну из майских лекций.

— Если не можешь отложить поездку до лета, то, действительно, поезжай лучше сейчас.

Катраниса я обнаружил в редакции «Эмброса» и еле разобрал по телефону, что он говорит. Оказалось, ему вчера вырвали три зуба. Он наполовину проглатывал слова, уродуя их до неузнаваемости.

— На Пасху Святая Гора привлекает много туристов. Но я все-таки постараюсь устроить тебе ночлег, у меня есть кое-какие знакомства в Карьесе. Скажу, что ты пишешь статью для газеты и чтобы они тебе посодействовали.

Он попросил отправить ему ксерокопию моего удостоверения личности.

— Оно у тебя нового образца?

Я вспомнил о сборищах, которые еще недавно устраивала Церковь, противясь отмене графы «вероисповедание», традиционно фигурировавшей в удостоверениях личности. В конце концов правительству Симитиса все-таки удалось ее отменить, следуя рекомендациям Евросоюза. В моем документе, выданном задолго до этой реформы, еще черным по белому написано, что я — православный христианин.

— Некоторые монастыри не принимают инославных, даже католиков. Заберешь свое разрешение на въезд в представительстве Священного Собора в Урануполисе. В прошлом году это стоило двадцать евро, в этом, может, придется заплатить чуть больше.

«Мне наверняка придется заплатить чуть больше».

— И будь осторожен, — добавил он после короткого молчания, словно чего-то опасался.

Я ему пообещал. Только забыл спросить, где он встретил того влюбленного монаха, который грезил о площади своей деревни. «Влюбленных монахов я найду в каждом монастыре».

Голос Софии был не многим разборчивее, чем у Катраниса. Я сказал ей, что Навсикая пообещала мне некоторую сумму. Вдруг до меня дошло, что она плачет.

— У меня дедушка умер.

Я повторил фразу, которую сказала Феано:

— Мне искренне жаль.

Похороны назначены на субботу, в Арахове.

— Будешь здесь в субботу?

— Буду.

«София тоже примет участие в шествии, которое я организую, когда придет время, — подумал я. — Будет идти за гробом, который понесут четыре командира Национально-освободительной армии. Один из них — в монашеском облачении… А за ними — двойник архангела Гавриила. Я дам ему пустую птичью клетку. Его щегла кошка съест».

Потом я поговорил с Везирцисом. Его настроение было намного лучше, чем у Катраниса и Софии. Когда я поделился с ним своими планами, он мне сообщил, что собирается читать публичную лекцию в Аристотелевском университете в Фессалониках — в понедельник, во второй половине дня, и тем же вечером вернется в Афины.

Я ему объяснил, что собираюсь отправиться на Афон в начале Страстной недели, чтобы избежать наплыва туристов.

— А зачем его избегать? В толпе на тебя никто не обратит внимания, так что сможешь передвигаться без помех.

Я никогда не говорил ему ни о Навсикае, ни, разумеется, о ее поручении и своем обещании. Надеюсь, когда-нибудь мне представится случай познакомить его с г-жой Николаидис. Уверен, что оба будут рады этому знакомству.

Динос не дал себе труда открывать калитку, просто перешагнул через ограду во двор и направился ко мне.

— Кофе хочешь? — спросил он вполголоса.

В его руке была газета. Он отпер кафе и исчез внутри.

— Я вас искал на прошлой неделе, — сказал я Везирцису.

— Ездил в Патрас, чтобы вернуть свою жену.

От такого неожиданного признания я просто онемел. Поискал глазами Диноса, словно без его помощи не мог выйти из этой щекотливой ситуации.

— Она влюбилась в одного из моих бывших студентов, он сейчас читает лекции в Патрасском университете, — продолжил Везирцис тем же безучастным тоном. — У них семнадцать лет разницы, он немногим старше нашей дочери.

Я знал, что у его дочери редкое имя Фила и что она учится в Париже. Интересно, какое место занимал в этой истории автобусный билет Афины — Патрас, который он вертел в руках как-то вечером, изрядно пав духом.

— Она отказалась вернуться. Слишком влюблена. Смотрела на меня, не видя. Я был для нее ширмой, заслонявшей призрак.

Мне не удалось представить себе Везирциса на горе Афон, в одеянии монаха. Зато я без всякого труда вообразил, как он на античном кладбище засовывает в гробницу письмо, адресованное подземным божествам, где просит их положить конец шашням его жены с молодым лектором из Патраса. Я ему признался, что помню автобусный билет.

— Я нашел его в ее дорожной сумке, после того как она якобы ездила в Арту, повидаться с подругой.

Динос принес два кофе, поставил одну чашку передо мной и уселся за соседним столиком.

— О чем будете говорить в Фессалониках?

— О конце политеизма и насаждении христианства. Античные греки не исключали существования других богов и никогда не пытались навязать свою религию другим народам. В эллинистический период, и особенно в римскую эпоху, греческий пантеон обогатился новыми божествами, пришедшими с Востока. Особенно популярен стал Митра, который, как и Аполлон, был солнечным богом. Приверженцы праздновали его рождение 25 декабря и верили, что он судит поступки людей после их смерти.

Время от времени Динос отрывался от своей газеты и смотрел на море, быть может, чтобы дать отдых глазам.

— И в Риме, и в Афинах религиозный фанатизм был неизвестен. Его занесли первые христиане, которые по своему менталитету были близки к современным мусульманским фундаменталистам. Они были воинством Бога, который не терпел никакого другого авторитета, кроме собственного, и никакой другой истины — тоже. Монотеизм — это монолог. Римляне не начали бы преследовать христиан, если бы те не стали опасны из-за своей прекрасной организации и фанатизма.

Динос начал терять терпение. Мой кофе остывал. Я спросил у Везирциса адрес ресторана, где он собирался ужинать с друзьями в понедельник. Об обещанных мне деньгах он не обмолвился ни словом.

— Что читаешь, Динос?

Он подошел к моему столику и развернул передо мной «Глубинку», экологическую газету, которую издает Ситарас. Статья на первой полосе изобличала строителей объездной дороги, которые собирались проложить ее за старым портом, прямо через территорию античного акрополя. Статью подкрепляла фотография бульдозера, надвигавшегося на древнюю стену.