263 Сделав справедливое замечание насчет трудности критики, даже в таком внешнем деле, как стихосложение Гораций укоряет современную публику в излишней снисходительности к римским драматургам, прибавляя, что ни первое, ни второе обстоятельство не могут служить поводом к неряшливой небрежности для истинного художника. Высокими образцами вкуса для публики и поэтов Гораций выставляет греков.

270 Возвращаясь от греков к соотечественникам, Гораций как бы от имени их спрашивает: "Почему же прежние поколения восхищались Плавтом, имеющим все недостатки, против которых восстает Гораций?" — и сам же отвечает: "По глупости". Здесь не место разбирать, в какой мере справедлив Гораций к Плавту.

275 Феспис (при Пизистрате) является здесь представителем драматического искусства. Указание на эти телеги встречается только у Горация, вероятно, приписавшего Феспису то, что бывало в Афинах на древних празднествах Дионисия — хоях (οίχόες), во время которых разъезжали на телегах и насмехались над встречными. К этим шутникам относится (по свидетельству схолиаста к Арист.<офановым> облакам) и пачканье лиц дрожжами. Феспис, напротив того, употреблял белила и, наконец, полотняные маски. Эпитет: "средственные — брусья" указывает на небольшие размеры эсхиловой сцены.

281 За Эсхилом явилась, во времена Перикла, старая комедия, но, сделавшись цинически-нахальной (Аристофан), была запрещена законом. В появившейся затем средней комедии писателям позволялось только острить над собою и товарищами по искусству. В новой комедии времен Александра Великого (в которой отличались Менандр и Филемон) уже нельзя было никого называть по имени и только дозволено было смеяться над общими недостатками. Тут же исчез и хор с пением и пляской на сцене.

288 Претекста, верхняя одежда высших сановников, окаймленная пурпуром, здесь представительница героической трагедии, в противоположность гражданской тоге, представительнице комедии.

291 Выражения, указывающие на первообраз литейщика, тщательно сглаживающего подпилком первоначальные шероховатости работы.

292 Пизоны. См. вступление.

294 Выражение, взятое от приема ваятеля, пробующего ногтем на сваях, довольно ли гладко одна часть соединена с другой?

295 Демокрит учит, что талант, врожденная сила, небесный дар гораздо предпочтительнее (блаженнее) простого искусства и несчастного в нем упражнения; что без некоторого рода безумия, т. е. выспреннего полета воображения (таково же мнение Платона), никто не может быть истинным поэтом. (Хоть бы наши критиканы сообразили, кто это говорит?). Многие из современных Горацию рифмачей, о которых он здесь говорит двояким образом, злоупотребляли воззрением Демокрита, вообразив возможность заменить отсутствие порывистого таланта внутреннею и внешнею растрепанностью.

300 Антикира — имя двух городов, одного в Фессалии, другого в Фокиде, славившихся произраставшею в их окрестностях белою чемерицей (Helleborus), которою лечили от сумасшествия. Бездарный рифмач воображает себя поэтом потому только, что запустил длинные волосы на голове, до того безумной, что ее не излечит и тройной прием чемерки.

301 Лицин, вольноотпущенный брадобрей Цезаря, прославившийся богатством и заслуживший во время гражданских войн, враждой к Помпею, звание сенатора. Надо однако же предполагать, что упоминаемый здесь Лицин только соименник первого.

302 Иронически применяя систему гениального неряшества к себе, Гораций как бы спохватывается, сколько гениальности утратили его стихи от принятого им обычая приводить в порядок свой организм весною приемами очистительного.

305 Делаясь, в силу своей задачи, временным критиком, Гораций не может воздержаться, чтобы не подтрунить над этим ремеслом.

309 Чтобы здраво писать, надо прежде всего здраво смотреть на вещи, и для этого Гораций советует изучать практическую философию Сократовой школы. Произведения этих философов, писанные в форме диалогов, могут служить образцами не только здравомыслия, но и драматического искусства в обрисовке личностей.

319-322 мы прошли бы молчанием эти стихи, если бы слово: часто (interdum), которым они начинаются, в связи с последующим не представляли повода предположить, что Гораций говорит если не бессмыслицу, то плоскость. Что же в самом деле удивительного, что болтовня пустых стихов часто меньше нравится произведений, имеющих бесспорные достоинства? Не часто, а всегда. Но взяв в соображение, что Гораций везде летит, сознавая, что поэзия лишь только остановится — проваливается в прозу, мы найдем в этих стихах указания тончайшего художника. Вот их смысл: пустозвучные стихи не имеют никакого значения, но часто внимание публики увлечено драматическим произведением, имеющим только внешние признаки истинно-художественной вещи. Грация и красота не чувствуются в целом, не властвуют им, а проступают местами, как бы пятнами, и художник, не понимая этого первейшего требования искусства, воображает, что сделал все, достигнув дагерротипической верности нравов. Как не сказать и тут, что Гораций словно метит этим камнем в огород нашей, так называемой, натуральной школы.

323 Греки так высоко стояли в искусстве только потому, что искали одной славы, не помышляя о пользе, которая пришла к ним сама.

325 Какую противоположность с этим высоким строем жизни представляет плебейски-утилитарное воспитание римского юношества! Употребительнейшая римская монета асс была первоначально фунтовою медною пластинкою, заключавшею двенадцать унций. Шестая часть асса называлась: (sextans) и содержала в себе два унца. Во второй пунической войне стали чеканить ассы только в унц, а по окончании этих войн только в пол-унца весом: (semiunciales). Таким образом отношение первоначального асса к последующим стало — 1:24, части асса, как веса и монеты были: sextans в 2 унца; triens — треть; quadrans — четверть; semissis — поласса. Преувеличенно говоря о раздроблении асса на 100 частей, Гораций указывает на мельчайшие расчеты с дробями. Удивительно в ответах сына менялы Альбина не то, что он, подобно другим мальчикам, разрешает задачи, во что он мгновенно находит соответственные технические выражения: tries, semis.

330 Возможно ли при подобном тривиально-утилитарном направлении воспитания ожидать песнопений, достойных сохраняться для потомков в рукописях, которые в ограждение от моли напитывались кедровым маслом или укладывались в кипарисные шкатулки?

333 Под именем пользы Гораций преимущественно разумеет те общие, высоконравственные изречения, которыми блистала древняя драма и которые были только следствием ее высокого строя и внутреннего богатства, а никак не целью. (То же у Шекспира).

337 Из переполненной груди слушателя.

340 Ламия была у древних нечто вроде бабы-яги и глотала непослушных детей. Вероятно, сочинитель какого-нибудь фарса дозволил себе неприличную и несообразную сцену, в которой съеденный Ламией ребенок снова вытаскивается живым из ее утробы.

343 Вошел в пословицу.

345 Такое сочинение принесет барыш книгопродавцам (Созиям), распространится по заморским провинциям и обессмертит поэта.

347 Мысль о погрешимости человеческой Гораций разъясняет примерами искусного китареда или стрелка, но тотчас же спешит оговориться, что китаред, вечно ошибающийся, напоминает несчастного Херила, про которого схолиаст рассказывает следующее: "Херил, воспевая деяния Александра, написал только семь порядочных стихов; говорят, будто Александр сказал ему, что предпочел бы быть Фирситом Гомера, чем его Ахиллом. Когда Александр уговорился с ним, чтобы он за каждый хороший стих получал по золотому, а за дурной по удару кулаком, то он вследствие множества дурных стихов был до смерти забит кулаками".