— Затем, что твой сын был красным, вот зачем. Все эстранхерос ищут по стране красных, чтобы снова устроить гражданскую войну и отдать нас Москве. От мужа давно не было писем?
— Полгода.
— Скоро получишь. Он еще жив. Работает хорошо, в лагере им довольны… Года через два вернется домой, если только выбросит дурь из своей анархистской башки… Сколько тебе уплатил этот иностранец?
— Как позволено по утвержденной муниципалитетом таксе.
— Ты, ведьма, не лги мне! Дал тебе на чай?
— Нет, сеньор.
— Покажи купюру, которой он расплатился.
— Я уже отдала ее, сеньор. Я ее отдала внуку, чтобы он купил масла у дона Эрнандеса.
— Ну что же, значит, придется посидеть у нас твоему внуку…
Старуха проковыляла к столику, где хранила ключи, достала из ящика три доллара и протянула их полицейскому, тот сунул деньги в карман, пригрозив:
— Еще раз будешь нарушать закон — накажу.
— Впредь я не буду нарушать закон, сеньор. У этого иностранца не было песет, и он положил мне на стол доллары, я в них не очень-то и понимаю…
— В долларах понимают все. Куда он пошел?
— Не знаю, сеньор.
— Он спрашивал тебя о чем-либо?
— Нет.
— Что, все время молчал, ни одного слова не произнес? Глухонемой?
— Нет, сеньор, здоровый… Слова произносил, что было, то было. Он просил меня сделать тортилью, я ответила, что ее готовят у дона Педро, ну, он, наверное, и пошел туда.
— Врешь, карга, — зевнул полицейский, — я уже был у Педро. Куда он едет, не сказал?
— Нет, сеньор, не сказал.
— Мы его поймаем, — сказал полицейский. — И он напишет бумагу. И в ней расскажет все. Понимаешь? И вспомнит каждое слово, которым с тобой обменялся. Тогда я приду сюда и возьму твоего внука, ходер![29] Запомни это. Поняла, что я сказал?
— Да, сеньор.
— Ну, вспомнила?
— Вроде бы он чего-то говорил про автобус…
— Про какой автобус? Есть рейс на Мадрид, на Памплону, Виго, Сан-Себастьян…
— Нет, сеньор, этого я не помню, он вроде б обмолвился про автобус — и все.
— Когда он ушел?
— Недавно.
— Скажи точно.
— Я ж не понимаю в часах, сеньор… Не сердитесь, я правду говорю… Ну, примерно столько времени, сколько надо вскипятить кастрюлю с водой…
— А когда она вскипит, надо опустить в нее твою задницу… В чем он был одет?
— В курточку.
— Какого цвета?
— Зеленоватую.
— В берете?
— Нет, кепка, я ж говорю, он иностранец…
— Усы на нем были, борода какая?
— Нет, нет, вполне пристойный сеньор, аккуратный, брит.
Полицейский поднялся, устало вздохнул и медленно пошел к выходу. На пороге остановился и, не оборачиваясь, сказал:
— Если он вернется, не вздумай сказать, что я здесь был. И сразу же пошли кого-нибудь в полицию…
Полицейский вернулся в участок, доложил обо всем в городскую службу безопасности; два агента по надзору за иностранцами без труда установили Штирлица на станции, он стоял в очереди за билетом; утренний автобус ушел в шесть часов, надо было ждать вечернего, отправлялся в семь.
Через пять минут Пол Роумэн выехал из Мадрида на гоночном «форде», — взял у помощника военного атташе Вайнберга, его отец воевал вместе с братом Пола в бригаде Линкольна; погибли под Уэской; в Штатах их семьи дружили домами; оба люто ненавидели франкизм, на фронт в Европу ушли вместе добровольно; в апреле сорок пятого их отправили в Мадрид.
Через шесть часов Пол приехал в Бургос. Из черной машина сделалась серо-желтой, такой она была пыльной; около бара «Сеговия» на калье Хенералиссимо — в каждом городе, будь он неладен, этот Франко, понавешал табличек со своим именем — Пол встретился, как и было уговорено, с агентами безопасности; те сидели под зонтиком, на открытой террасе и пили вино; деньгами их тут не балуют, отметил Пол, вино дрянное, стоит копейки, а на миндаль или кукурузные хлопья у здешних пинкертонов денег не было.
— Я от Эронимо, — сказал Пол, — он просил передать, что намерен нанести визит в дни рождества.
Это были слова пароля от полковника Эронимо, из отдела регистрации иностранцев Пуэрта-дель-Соль; ключ и к нему Пол подобрал не сразу, постепенно, но подобрал все-таки, теперь работали душа в душу.
— Хотите вина? — спросил один из агентов.
— Нет, спасибо, я не пью вино. Если только холодной минеральной воды.
Агенты переглянулись; ничего, подумал Пол, платите за холодную минеральную воду, она в два раза дороже вашего кислого вина, не надо было предлагать, тоже мне, гранды паскудные.
Один из агентов щелкнул пальцами так громко, словно он работал не в тайной полиции, а на сцене, в ансамбле фламенко; сухо попросил подбежавшего официанта принести кабальеро самой холодной воды, про минеральную, отметил Пол, не сказал, дадут из-под крана, чтоб не платить, вывернулись, голуби; предложил им сигарет; отказались: испанцы не курят «рубио»,[30] только «негро»;[31] выслушал вопрос, который их начальство уполномочило задать сеньору; пожав плечами, ответил:
— Нет, нет, этот американский никарагуанец ни в чем не преступил черту закона. Вашего закона. Мы не обращаемся к вам официально. Чисто дружеская помощь. Сеньор Брунн, который меня интересует, забыл внести деньги, он просто-напросто запамятовал уплатить налоги, понимаете? Нам в посольстве приходится и этим заниматься.
— Ясно, — ответил тот агент, который, видимо, был старше званием. — Значит, в наших дальнейших услугах не нуждаетесь?
— Нет, благодарю. Большое спасибо. Где сейчас сеньор Брунн?
— Интересующий вас объект в настоящее время находится в музее.
— Ясно. А как он провел день? Ничего тревожного? Он довольно много пьет, вот в чем дело… Не буянил, случаем? Вы ж знаете, мы шумные, если выпьем…
— Он вообще ничего не пил, — ответил старший и замолчал, — видимо, получил указание ждать вопросов.
— Прекрасно, сеньоры, я бесконечно вам признателен… Только вот не ушел ли он из музея, пока я тут пил с вами воду?
— Нам сообщат.
— Музей далеко?
— За углом, три квартала.
— А если он уйдет, когда я туда подъеду?
— Вас предупредят у входа.
— Спасибо, сеньоры, до встречи…
В музее Брунна, конечно же, не было уже; красивая рыжеволосая девушка окликнула Роумэна (Пол подумал поначалу, что она крашеная, но потом понял, что натуральная, видимо, из Астурии, там в горах встречаются рыжие, очень похожи на римлянок, только у тех точеные, аристократические, чуть хищные носы, а у этой был курносый, милый его сердцу крестьянский; чем-то похожа на Пат, младшую дочь их соседа по ферме).
— Куда он пошел? — спросил Пол шепотом, хотя ни одного человека не было в мертвенно-холодном холле музея, только старик кассир дремал у себя в закутке, то и дело обрушивая голову на грудь, как плохой дирижер, который хочет взять аудиторию не умением, но позой; впрочем, волосы со лба он не взбрасывал, был лысый.
— Вас просят заехать на калье Сан-Педро, двадцать три, — Ответила девушка.
— Какого черта? — не удержался Пол. — Мне сказали, что вы знаете, куда пошел человек, который мне нужен.
— Там знают, куда он отправился, — ответила девушка и, повернувшись, пошла прочь; Пол сразу же понял, что говорить с нею бессмысленно, не ответит ни слова, шестерка.
Он чертыхнулся, подошел к кассиру, спросил, как найти калье Сан-Педро, выслушал двадцать пустых и ненужных слов, что все в городе знают эту улицу, как же можно не знать эту прекрасную, тенистую улицу, на которой живут самые уважаемые сеньоры, она же совсем рядом, надо поехать прямо, потом свернуть на калье Алехандро-де-ла-Пенья, затем возле ресторана «Лас пачолас» повернуть налево, пересечь авениду де Мадрид, а там третий переулок налево, одни особняки в парках.
Пол приехал на эту улицу, но она оказалась не Сан-Педро, а Сан-Педро-Мартир.