Мы очень ценили активное участие в политической работе большей части командного состава всех служебных категорий. А к кадровым комиссарам и политрукам постепенно прибавились десятки призванных из запаса опытных партийных работников. Они, как правило, быстро осваивались в воинской среде и уже мало чем отличались от армейских и флотских ветеранов. К ним в полной мере относилось то, что сказал потом о севастопольских комиссарах И. В. Рогов: «Они неразрывно, теснейшим образом были связаны с бойцами… Они не отсиживались в блиндажах и КП, а бульшую часть времени проводили в окопах… Они были в бою самыми стойкими, бесстрашными, презирающими смерть…»

Но политработников все-таки не хватало. Комиссары батальонов, политруки рот первыми, увлекая за собой бойцов, поднимались в контратаки и часто выбывали из строя убитыми или раненными. Тогда комиссара заменял один из политруков, а его обязанности переходили к авторитетному коммунисту из старшин и сержантов, которому без промедления присваивалось новое звание. Подбор людей, достойных выдвижения на политработу (а также и на командные должности), велся в частях постоянно, и этот внутренний резерв очень нас выручал, если не прибывало с Большой земли более подготовленное пополнение политсостава.

Опыт партийно-политической работы за полгода осады Севастополя и дальнейшие ее задачи обсуждались в апреле на собраниях партийного актива в частях, соединениях. Этому же было посвящено собрание партактива оборонительного района с докладом начальника политуправления флота дивизионного комиссара П. Т. Бондаренко. Проходило оно до драматических событий на Керченском полуострове. Севастопольцы еще не перестали рассчитывать на скорое снятие осады. Но мы ориентировали людей на то, что вполне возможен [271] и новый вражеский штурм и надо быть готовыми его отражать.

После вторичного захвата гитлеровцами Керчи вся воспитательная работа нацеливалась на обеспечение железной стойкости. Именно железной - иная нас не устраивала. Предстояла грозная схватка с противником, которому удалось лишь частью своих сил сломить сопротивление войск Крымского фронта. Севастопольцы должны были проникнуться сознанием, что они обязаны при любых обстоятельствах стоять насмерть.

Положение разъяснялось прежде всего командирам и комиссарам дивизий, бригад и полков. В войсках проводились партийные и комсомольские собрания. Решено было провести, кроме того, делегатские собрания личного состава дивизий и бригад с участием двух-трех представителей от каждого взвода. С докладами на них выступали военачальники - командующий Приморской армией, члены военных советов флота и армии.

Отчетливо помню одно из первых таких собраний - в 7-й бригаде морской пехоты. Сотни две бойцов и командиров - делегаты от всех подразделений разместились под кронами старых дубов в районе Максимовой дачи, где были бригадные тылы. Рассказать им об обстановке в Крыму, об угрозе, вновь нависшей над Севастополем, выпало мне. Выступали также командарм И. Е. Петров, член Военного совета армии М. Г. Кузнецов. Разговор велся откровенный - как всегда, мы говорили всю правду о том, какие силы стягивает к Севастополю враг, стремящийся овладеть им любой ценой. И в то же время показывали, насколько прибавилось сил и боевого опыта у нас после того, как уже были отбиты два фашистских штурма. Напоминали, что на севастопольцев смотрит, гордится ими и надеется на них весь советский народ.

Потом брали слово бойцы, младшие командиры. Нельзя было без волнения слушать речи стрелков, пулеметчиков, артиллеристов - немногословные, горячие, звучавшие как клятвы выполнить до конца воинский долг. Многие излагали дельные предложения насчет того, как сделать оборону еще крепче, - об этом, чувствовалось, непрестанно думали все.

Так проходили делегатские собрания и в других частях.

Много лет спустя, уже во время работы над этими записками, мне прислал свои воспоминания полковник в отставке Л. Я. Конобрицкий, исполнявший весной 1942 года обязанности военкома ПВО СОР. Получив от Военного совета [272] задание - объехать все зенитные батареи и правдиво рассказать личному составу о сложившейся обстановке, комиссар не спал всю ночь, обдумывая свои завтрашние выступления, стараясь найти подходящие слова, потому что правда была страшна, и его заботило, как бы не напугать ею людей.

«На 80- й батарее, -вспоминает он, - когда я изложил обстановку и требования Военного совета и сказал, в частности, что надо быть готовыми к отражению налетов одновременно полка и более самолетов противника, краснофлотцы переглянулись и я заметил недоверчивые улыбки. Однако все хором заверили: «Честь зенитчиков не посрамим». Когда я уже направился к машине, ко мне обратился командир батареи старший лейтенант И. С. Пьянзин: «Неужели, - спросил он, - это правда, что предвидятся такие массированные воздушные налеты?» Вопрос комбата меня насторожил, я возвратился на КП батареи, собрал всех командиров, секретарей партийной и комсомольской организаций и объяснил, почему надо готовиться даже к более трудному, чем отражение налета целого авиаполка».

«Указание рассказать личному составу всю правду, - заключает тов. Конобрицкий, - имело, на мой взгляд, неоценимое значение для стойкости зенитчиков во время третьего штурма. Никто не оказался захваченным врасплох».

Хочу добавить, что упомянутый здесь старший лейтенант Пьянзин был назначен вскоре командиром другой - 365-й зенитной батареи, стоявшей на памятной многим участникам Севастопольской обороны высотке с отметкой 60,0 вблизи станции Мекензиевы Горы. Эта батарея еще в декабре била не по воздушным целям, а по танкам и пехоте, сыграв важную роль в предотвращении прорыва гитлеровцев к Северной бухте в критические дни второго штурма. В июне сорок второго огневой позиции зенитной батареи суждено было стать полем еще более жестокого сухопутного боя, в котором расчеты зенитчиков самоотверженно дрались за каждый орудийный котлован. Когда умолкло последнее орудие батареи и пали смертью храбрых почти все ее бойцы, комбат по радио вызвал на свою позицию огонь береговых батарей. И. С. Пьянзину было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза, и он навечно зачислен в списки одной из частей Краснознаменного Черноморского флота.

В преддверии июньского штурма мне довелось проверять наш передний край практически на всем обводе севастопольских рубежей. И могу засвидетельствовать: в многочисленных беседах, которые завязывались с красноармейцами, [273] краснофлотцами, командирами, нигде не прозвучало ни нотки уныния, сомнения или страха. Повсюду оставалось впечатление - и оно потом полностью оправдалось, - что мужество, стойкость, презрение к смерти, столь характерные для севастопольцев, готовы проявиться с особенной силой. А просьбы, высказываемые мне, сводились к тому, чтобы усилить такой-то участок фронта артиллерией или выделить побольше боезапаса, противотанковых ружей, автоматов.

И хотя время наставало грозное, часто слышались шутки, смех. Во 2-м Перекопском полку, который возник из батальона 7-й бригады морской пехоты, посланного к Перекопу еще прошлой осенью, мне захотелось выяснить, знают ли историю своей части люди из пополнения. Задал обступившим меня бойцам вопрос: почему полк называется Перекопским? Наступила небольшая пауза. Вперед протискался здоровяк в армейской гимнастерке и бескозырке. Вокруг заулыбались - должно быть, это был общий любимец, ротный балагур. Представившись, краснофлотец заговорил, мешая русские слова с украинскими:

- А вы, товарищ дивизионный комиссар, хиба не знаете? То ж мы увесь Крым перекопали, тому нас и назвали Перекопским!

Все захохотали. Бесконечное окапывание здорово-таки надоело морякам, хотя насущную необходимость его, раз уж пришлось воевать на суше, они давно поняли.

Встречи с бойцами убеждали вновь и вновь: защитники Севастополя готовы встретить врага. А то, что они представляли, насколько силен этот враг, только прибавляло решимости, боевого упорства.