А я встречал Ф. С. Октябрьского подавленный понесенной нами утратой: 24 апреля в Севастополе погиб командующий черноморской авиацией Николай Алексеевич Остряков. Филипп Сергеевич уже знал об этом из моей телеграммы, оставалось лишь рассказать ему подробности.

…В тот злополучный день мы повстречались с Остряковым где-то около хутора Дергачи: я направлялся в бригаду Потапова, а Николай Алексеевич показывал авиационное «хозяйство» прибывшему из Москвы заместителю начальника управления морской авиации ВМФ генерал-майору Ф. Г. Коробкову, с которым он вместе сражался в Испании. Свернув с обстреливаемой противником дороги, мы поговорили несколько минут и разъехались, условившись встретиться на ФКП за ужином. В воздухе то и дело появлялись вражеские разведчики. А на обратном пути я увидел издали группу бомбардировщиков, летевших в сторону Стрелецкой бухты. Подумал: опять нацелились на базу сторожевых катеров… Но оказалось, удар был направлен на очень важные для нас (и, судя по всему, долго остававшиеся неизвестными противнику) авиаремонтные мастерские у маленькой Круглой бухты. На ФКП оперативный дежурный доложил: разрушен ангар, разбиты или повреждены ремонтировавшиеся самолеты, погибли генералы Остряков и Коробков…

Вот где настигла смерть 30-летнего командующего черноморскими ВВС. Не в воздухе, хотя молодой генерал совершил десятки боевых вылетов и лично сбил не один фашистский самолет, а на земле. И от этой нелепости было еще тяжелее. Не уберегли мы и генерала Коробкова, проведшего в Севастополе считанные часы.

Про Острякова мало сказать, что он погиб в расцвете сил. Его недюжинный талант авиационного командира, в сущности, еще только начал по-настоящему раскрываться. Мы потеряли человека самозабвенно отважного, способного до дерзости смело мыслить и действовать и в то же время очень чуткого к товарищам, мягкого, порой даже застенчивого в обыденной жизни. Очень быстро приобрел он среди флотских летчиков огромный авторитет, определявшийся отнюдь не только служебным положением Николая Алексеевича. Его уважали и любили, ему стремились подражать.

Погибших генералов хоронили на Кладбище коммунаров. На траурном митинге, необычно многолюдном для осадного Севастополя, общая скорбь ощущалась так остро, [264] что я с трудом смог выступить - душил комок в горле. Салютом павшим прогремели залпы всей артиллерии оборонительного района по вражеским позициям. Самолеты, проносясь бреющим полетом над кладбищем, уходили на боевые задания.

После войны над могилами Н. А. Острякова, Ф. Г. Коробкова и похороненного рядом военкома черноморских ВВС М. Г. Степаненко (как он погиб, я рассказывал) поднялся общий памятник. Николаю Алексеевичу Острякову и Федору Григорьевичу Коробкову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. В Крыму есть сейчас станция Остряково, есть проспекты Острякова в Севастополе и Владивостоке, где он служил раньше, улица. Острякова и его родной Москве.

Командующим военно-воздушными силами Черноморского флота стал с конца апреля 1942 года генерал-майор авиации В. В. Ермаченков.

* * *

Истекало полгода с начала обороны Севастополя, и мы еще раз ощутили, как следит за нею вся страна. Итогам шести месяцев боев за город, его жизни в осаде посвящалось много материалов в печати. На усиление группы военных журналистов, постоянно работавших в Севастополе, центральные газеты командировали своих специальных корреспондентов.

От «Правды» прибыл Николай Михайловский, с которым мы впервые встретились несколько лет назад на Балтике, на «Марате». Он недавно был в блокадном Ленинграде и многое рассказал о виденном и пережитом там, о судьбе наших общих знакомых. Михайловский передал мне просьбу редакции написать для «Правды» статью о севастопольских боях, о героях обороны. 30 апреля она была опубликована.

В Севастополе полугодовой юбилей обороны отмечался на торжественном заседании, посвященном также и наступившему дню Первого мая. Проходило оно в подземном кинотеатре. С докладом выступил секретарь Крымского обкома ВКП(б) Ф. Д. Меньшиков.

Перед началом заседания ко мне подошел сотрудник «Красного черноморца» и по поручению редактора С. С. Зенушкина (П. И. Мусьяков работал уже в Москве, редактировал газету «Красный флот») показал небольшую статью, которую по собственной инициативе прислал во флотскую газету Илья Эренбург. Редактор спрашивал, как быть: статья [265] только что поступила, а завтрашний номер уже сверстан.

Статья И. Эренбурга начиналась так:

«Недавно на Севастопольском бульваре в Париже были арестованы две девушки. Они ударили оскорбившего их немецкого офицера. Когда их судили, они сказали: «Мы хотим быть такими сильными, как герои Севастополя».

Во всем мире повторяют бессмертное имя - «Севастополь». Оно стало паролем непримиримости, крепости, человеческого достоинства, гордого мужества…»

Прочитав эти строки, я посоветовал редактору поставить статью в номер, даже если переверстка немного задержит его выход.

А севастопольцам часто служили примером стойкость и мужество ленинградцев. Мы получили от них волнующий ответ на наше первомайское приветствие.

«Ясно представляем и хорошо знаем те лишения и трудности, которые приходится переживать осажденному городу, - писали они. - Силы Ленинградского фронта при неослабевающей поддержке жителей Ленинграда отстаивают город Ленина с такой же самоотверженностью и упорством, с которыми защищаете и вы, севастопольцы, черноморскую твердыню… Товарищи севастопольцы! Будем еще искуснее, упорнее и отважнее разить фашистов…»

Этот призыв боевых друзей с берегов Невы и Балтики пришел как раз в такое время, когда для севастопольцев наступали новые испытания, более жестокие, чем все прежние.

С первых дней мая заметно усилился артиллерийский обстрел наших позиций и города. 6 мая над Севастополем появилось значительно больше, чем обычно, фашистских самолетов, сбросивших около 90 фугасных бомб и до тысячи зажигательных. Над рейдом сбрасывались мины. Но это, как вскоре стало ясно, были отвлекающие действия противника, готовившегося сперва нанести удар по войскам Крымского фронта на Керченском полуострове.

Враг перешел там в наступление 8 мая. Манштейну удалось найти слабое место в боевых порядках наших войск и еще раз упредить их наступление, теперь - с тягчайшими, непоправимыми последствиями. События на востоке Крыма стали развиваться стремительно и весьма неблагоприятно для нас.

14 мая гитлеровцы ворвались на окраины Керчи. Ночью меня разбудил взволнованный Ф. С. Октябрьский и показал радиограмму Л. З. Мехлиса, требовавшего, чтобы флот [266] направил в Керчь и Камыш-Бурун все плавсредства, пригодные для эвакуации войск через пролив. Соответствующие приказания командирам кавказских баз были отданы немедленно, а контр-адмирал И. Д. Елисеев, находившийся в Туапсе, принял необходимые меры еще до этого. В тяжелых условиях, под ударами фашистской авиации, удалось эвакуировать около 120 тысяч человек, в том числе свыше 23 тысяч раненых{36}. Часть тех бойцов и командиров, которые, прикрывая эвакуацию главных сил, сами не успели переправиться через пролив, укрылась в подземельях Аджимушкайских каменоломен и продолжала борьбу.

19 мая враг полностью захватил Керченский полуостров. Решением Ставки Крымский фронт был расформирован, вместо Северо-Кавказского направления вновь образован Северо-Кавказский фронт под командованием С. М. Буденного с подчинением ему Черноморского флота.

Общая обстановка на Юге резко ухудшилась. Керченский пролив становился линией фронта. В порядок дня вставала оборона Таманского полуострова. В Крыму, где войска СОР опять остались одни, нам подтверждалась задача - прочно удерживать Севастополь. И мы понимали, что силы, высвободившиеся у гитлеровцев на востоке Крыма, будут двинуты к Севастополю.

Еще 10 мая гарнизон оборонительного района перешел на повышенную боевую готовность. Наряду с принятием ряда других мер Военный совет решил усилить противодесантную оборону плацдарма, проверив с этой точки зрения каждый километр береговой черты. Сколь ни маловероятными представлялись атаки с моря, надлежало учесть и такого рода неожиданность.