Султанша, эта подлая гадюка,
Свой тайный тут же распустив совет
(Подробности вам были бы в докуку)
И во дворец придя за этим вслед,
Сказала сыну, что уж много лет
К язычеству питает отвращенье,
Одну мечту хранит — принять крещенье.
Она лишь просит, чтобы ей султан
Дал разрешенье пир устроить знатный,
Чтоб угостить на славу христиан;
Султан, которому была приятна
Такая просьба, с радостью попятной
Согласье дал. Поцеловав его,
Она пошла готовить празднество.
И вот под гром народных восклицаний
В сирийский край с великим торжеством
На кораблях явились христиане.
И вестника послал султан о том,
Что, мол, грядет к нему супруга в дом;
Пусть мать и все ее достойно встретят
И этим Сирии любовь отметят.
Сверкающей нарядами толпой
Сирийцы с моря шли с гостями вместе,
И матерью султана был такой
Прием оказан молодой невесте,
Какой лишь дочери пристал по чести;
В ближайший город, под приветствий гром,
Бок о бок прибыли они верхом.
Я думаю, что менее прекрасен
Был Юлия триумф, что нам Лукан [129]
Представил сказочнее всяких басен,
Чем этот двойственный чудесный стан,
Когда бы не султанши злой обман.
Змея гремучая, она скрывала
Смертельное под речью льстивой жало.
Великолепной свитой окружен,
Явился вскоре и властитель края
К своей невесте юной на поклон.
В сей ликованья час их оставляя,
Про дня конец вам только сообщаю:
Когда умолк веселой встречи гул,
Все спать легли, и стан двойной уснул.
День наступил, когда султаншей злою
Был пир устроен, роскошью богат.
И вкруг столов нарядною толпою
Уселись христиане — стар и млад.
Был бесконечен блюд отменных ряд,
Но дорого им стали эти блюда
Пред тем, как пробил час уйти оттуда.
Тут, на земле, блаженства каждый час
Бедой венчается, — счастливой доли
Всегда мучителен конец для нас.
Нет под луною радости без боли.
Свое доверье к року побороли
Лишь те, кто помнит в миг счастливый свой,
Что будет этот миг сменен бедой.
Чтоб лишних слов не тратить, вам скажу я,
Что римская дружина и султан
Убиты были, за столом пируя.
Констанце лишь — одной из христиан —
Спастись от гибели был случай дан.
Султаншей, власти жаждавшей, заране
Знак подан был к кровавой этой бане.
Убиты были также наповал
Сирийцы все, принявшие крещенье.
Из них никто не смог покинуть зал.
Констанцу же — о злое преступленье! —
Морскому предоставили теченью
В ладье, руля лишенной, чтобы в ней
Она плыла к Италии своей.
Ей положили, должен вам сказать я,
Немалый продовольствия запас,
А также деньги все ее и платья,
И по волнам, исчезнувши из глаз,
Ладья Констанцы быстро понеслась.
Моя принцесса, за твое смиренье
Тебе пусть кормчим будет провиденье!
Перекрестившись трепетной рукой,
Она взмолилась ко кресту Христову.
«О ствол животворящий и святой,
От крови агнца павшего багровый!
Ты, мир омывший от греха лихого,
Мне от когтей врага защитой будь,
Когда в пучине стану я тонуть.
О дивный ствол, достойнейшим сочтенный
Того, чтоб на тебе в ночи и днем
Небесный царь страдал, окровавленный,
Невинный агнец, проткнутый копьем!
Не страшен сатана тому, на ком
Покоятся твои святые члены!
Мне дай Христу быть верной без измены».
Скиталась так она из года в год,
Покуда к марокканскому проливу
Не приплыла по воле бурных вод.
Не раз, обед вкушая сиротливый,
Она молила, чтобы рок счастливый
Послал ей смерть, но, нет, ее волной
В конце концов прибило в край чужой.
Вы спросите: как во дворцовом зале.
Она от общей гибели спаслась?
Хочу, чтоб вы ответ мне прежде дали:
Кто Даниила из пещеры спас,
Где лев свирепый пожирал тотчас
Любого — и раба и господина?
Хранимый в сердце бог — оплот единый.
На нем всю мощь своих деяний нам
Явил всевышний, наш отец небесный;
Христос для человечьих ран бальзам,
Порой — как это мудрецам известно —
Дела творит, чей тайный смысл чудесный
Нам недоступен, ибо ум людской
Неисцелимой болен слепотой.
Ей, на пиру от гибели спасенной,
Кто не дал утонуть в пучине вод?
А к Ниневии кто примчал Иону,
Пророка в рыбий поместив живот?
Мы знаем все, что это сделал тот,
Кто избранному дал пройти народу
По яростной пучине, как по броду.
Кто приказал всем четырем ветрам,
Которые, друг с другом вечно споря,
Моря и сушу режут пополам,
Не трогать суши, и лесов, и моря?
Кто, как не тот, кто на морском просторе
Хранил Констанцу и в ночи и днем
От бурь, несущих молнию и гром?
По чьей чудесной длился благостыне
Три года пищи и питья запас?
А кто в пещере и в глухой пустыне
От голода святую деву спас? [130]
Христос, который уж насытил раз
Пятью хлебами множество народа,
Поил, кормил Констанцу все три года.
В наш океан Констанцы утлый челн
К Нортумберландии приплыл далекой,
Где замок высился у самых волн
(В его названье много ли вам прока?).
В песок зарылся челн, да так глубоко,
Что никакой отлив его не брал:
Ей эту пристань сам Христос избрал.
Дворецкий поспешил спуститься к морю,
Чтоб посмотреть, что принесла волна,
И увидал: в ладье с тоской во взоре
Сидит, казну держа в руках, жена.
Его с мольбою горестной она
Пресечь ей дни тотчас же попросила,
Освободить от жизни, ей постылой.
Он понял речь ее, хотя она
Испорченной латынью объяснялась,
И снял ее с разбитого челна,
К ней ощутив почтение и жалость,
Себя назвать Констанца отказалась
И к господу, колени преклонив,
В слезах горячий вознесла призыв.
Потом сказала, что от мук скитанья
Давно лишилась памяти она.
Дворецкий слушал, полон состраданья,
Растрогалась до слез его жена.
Констанца рвения была полна
Всем угодить, всем оказать услугу,
И нрав ее очаровал округу.
Дворецкий, как весь край в то время, был
Язычником, жена Гермгильда тоже;
Но добрую язычницу пленил
Нрав чужестранки тихой и пригожей.
И вот Констанца, этот ангел божий,
Гермгильде вымолила благодать,
И та решила христианкой стать.
На Севере в то время участь злая
Над головой повисла христиан;
Язычники, закон свой утверждая,
Их изгоняли из подвластных стран.
В Уэльс бежал крещеный бриттов стан,
И там себе пристанище на время
Нашло гонимое судьбою племя.
Но втайне кое-кто из христиан
Христово исповедовал ученье
И лишь вводил язычников в обман.
Из трех таких, под самой замка сенью
Ютившихся, один лишен был зренья;
Но зрение духовное ему
Давало видеть сквозь густую тьму.
В день солнечный и жаркий это было,
Дворецкий вместе со своей женой
В сопровождении Констанцы милой
На берег вышли побродить морской,
И повстречался им старик слепой,
Который шел походкою нескорой,
Закрыв зрачки невидящего взора.
«Гермгильда, именем Христовым вас,—
Внезапно старец крикнул, — заклинаю,
Верните свет моих потухших глаз!»
Гермгильду испугала речь такая;
Она остановилась, ожидая
От мужа кары. Но Констанца ей
Внушила долг исполнить свой скорей.
Дворецкий, чудеса увидев эти,
«Что это значит?» — крикнул, и в ответ
Ему Констанца молвила: «Из сети
Нечистого Христов спасает свет».
О вере истинной за этим вслед
Она ему сказала поученье,
И к вечеру он воспринял крещенье.
Дворецким управлялся много зим
Тот замок, близ которого пристала
Ладья Констанцы, обладал же им
Король страны Нортумберландской Алла,
Он мудрым был, и длань его держала
Шотландцев в трепете, как слышал я.
Меня, однако, повесть ждет моя.
Нечистый дух, который постоянно
Стремится чистых соблазнять людей,
Теперь решил Констанцу, окаянный,
Мишенью сделать подлости своей.
Им юный рыцарь избран был и к ней
Безумной страстью разожжен такою,
Что от желанья он не знал покою.
Но тщетно он искал ее любви:
Была греху Констанца недоступна.
Тогда обиду утопить в крови
Задумал он и начал неотступно
Преследовать свой замысел преступный.
Когда дворецкий к ночи раз ушел,
Он тихо в спальню женскую вошел.
Констанца и Гермгильда, долгим бденьем
Утомлены, сладчайшим спали сном,
И рыцарь, сатанинским наущеньем
К постели Гермегильдиной ведом,
Ей горло перерезал, а потом
Констанце в руку нож вложил кровавый,—
Казни его за это, боже правый!
Дворецкий, вскоре возвратясь домой
Совместно с Аллою, владыкой края,
Увидел труп супруги дорогой
И зарыдал, персты свои ломая.
С Констанцей рядом он — о участь злая! —
Нашел кровавый нож. Как было ей
Невинность доказать руки своей?
И королю подробно рассказали,
Когда и где и как разбитый челн
С Констанцей из морской прибило дали
К Нортумберландии игрою волн.
Король был чувства состраданья полн,
Когда узнал, какие испытанья
Постигли это чистое созданье.
Как агнец, что к закланью приведен,
Пред королем невинная стояла,
А подлый рыцарь утверждал, что он
Ее вину докажет перед Аллой.
Но было шепота кругом немало
О том, что совершить такое зло
Столь чистое созданье не могло.
Была отлично всем известна в доме
Ее к убитой госпоже любовь;
Я повторяю, всем известна, кроме
Преступника, который пролил кровь.
Король внимал ему, нахмурив бровь,—
Он усомнился в правде показанья
И углубить решил свое дознанье.
Кто выступит, Констанца, за тебя?
А ты сама — увы! — молчать должна ты.
Коль тот, кто, род наш грешный возлюбя,
Господнего низвергнул супостата
(Он в прахе и теперь лежит, проклятый!) —
Коль сам Христос тебя не защитит,
Тебе, невинной, гибель предстоит.
Колени преклонив, к владыке света
Взмолилась бедная: «О ты, что спас
Невинную Сусанну от навета,
И ты, Мария, что туда взнеслась,
Где ангельский тебя восславил глас,—
Коль я чиста, то будьте мне защитой
В моей беде, — не то мне быть убитой!»
Случалось ли из вас кому-нибудь
В лицо тому, кого за преступленье
Среди толпы на казнь ведут, взглянуть?
Оно покрыто страшной смертной тенью,
И выделяется из окруженья
Несметных лиц. Так вот, с таким лицом
Стоит Констанца перед королем.
О вы, благополучные царицы,
Принцессы, дамы все! Пускай у вас
От жалости слезою взор затмится.
Дочь императора стоит сейчас
Одна, в тоске, поднять не смея глаз,
Над этим августейшим сжальтесь чадом.
В ее нужде нет близких сердцу рядом.
Король был благороден; он приток
Почувствовал такого состраданья,
Что удержать невольных слез не мог.
Он книгу приказал внести в собранье:
«Пускай под клятвой рыцарь показанье
Свое повторит, — молвил он, — и суд
Мы нарядим тогда, не медля, тут».
Поклялся рыцарь над британской книгой,—
Господний в ней записан был закон,—
В том, что не лжет, но не прошло и мига,
Как наземь, словно камень, рухнул он,
Рукою тайной в темя поражен,
С глазами вне орбит, и сразу люди
Узрели божью кару в этом чуде.
Внезапно глас раздался: «Клеветой
Пред августейшим властелином края
Дочь очернил ты церкви пресвятой,
Твоя нашла возмездье воля злая».
И вся толпа, от ужаса стеная,
Ждала возмездья знаков огневых;
Лишь дух Констанцы ясен был и тих.
Страх и раскаянье на тех напали,
Кто на Констанцу без ее вины
Смел подозренье высказать вначале.
Все были чудом так поражены,
Что при содействии святой жены
У многих совершилось обращенье,
И сам король подверг себя крещенью.
Клятвопреступный рыцарь был казнен
По приказанью короля поспешно;
Констанцей все же был оплакан он
За то, что ад грозил ему кромешный.
И скоро в брак с принцессою безгрешной
Вступил король, — Христова благодать
Дала Констанце королевой стать.
Мать короля, что Донегильдой звали,
Одна лишь проклинала этот брак.
(Другую душу женскую едва ли
Окутывал столь беспросветный мрак.)
Казалось ей, что, поступивши так,
Сын опозорился: она считала,
Что странную избрал супругу Алла.
Не столь о плевелах, сколь о зерне
Рассказывать я собираюсь дале.
Что толку останавливаться мне
На том, какие блюда подавали
Иль как рога и трубы как звучали.
Ведь так любой кончается рассказ.
Там были яства, брага, песни, пляс.
В опочивальню со своей женою
Король отправился. Любой из жен,
Какой бы ни была она святою,
Ночь уделить одну велит закон
Той радости, которой брак силен.
Велит он святость отложить на время
И быть супругой наравне со всеми.
В ту ночь Констанца сына зачала.
Когда же короля, к ее печали,
Как раз в те дни военные дела
В далекую Шотландию призвали,
Над ней, беременной, опеку взяли
Епископ и дворецкий. День за днем
Сидит она, беседуя с Христом.
И в срок родился сын, что при крещенье
Был наречен Маврикием. С гонцом
Тотчас послал дворецкий извещенье
Родителю в Шотландию о том,
Как все произошло. И вот с письмом,
В котором было много и другого,
Гонец помчался, в путь давно готовый.
Но он решил, что королеву-мать
Ему полезно известить сначала.
Явившись к ней, он молвил: «Исполать
Вам, госпожа моя, и дому Аллы!
Узнайте: наша королева стала
Сегодня матерью. В покоях там
Рожден наследник на отраду нам.
Я королю в посланье при печати
Везу об этом радостную весть;
От вас, что вам угодно будет, кстати
Могу я, государыня, отвезть».
«У нас еще подумать время есть,—
На это Донегильда отвечала.—
Ты у меня переночуй сначала».
Напился элем и вином гонец,
И выкрали письмо ночной порою,
Когда он, как свинья, храпел, подлец,
А в сумку было вложено другое
С поддельною дворецкого рукою,
Где было сказано на этот раз
То, что вы все услышите сейчас.
В нем сообщалось вот что: королева
Чудовище на свет произвела;
Из адского как будто выйдя чрева,
Похож ребенок на исчадье зла.
Должно быть, мать от эльфов к нам пришла
И колдовские применяет чары.
Все эту ведьму ненавидят яро.
Прочтя письмо, король загоревал,
Но, никому об этом ни полслова
Не сообщив, домой ответ послал:
«Дар принимаю от Христа благого,
Моя душа всегда к тому готова,
Чтоб перед волею его святой
Склониться ниц покорной головой.
Дитя храните и супругу тоже,
Покуда не вернуся я домой;
Я верю, — даст наследника пригожей,
Коль пожелает, мне спаситель мой».
Смочив письмо обильною слезой,
Его вручил гонцу король печальный,
И вот гонец пустился в путь свой дальний.
Негодный, пьянству преданный гонец!
Ты на седле не держишься от хмеля,
Без умолку болтая, как скворец,
Все тайны выдаешь ты, пустомеля!
Себя не помня, мыслишь еле-еле.
Вино — плохой советчик: от него
Хорошего не ждите ничего.
О Донегильда, слов я не найду,
Чтоб подлость описать твою лихую.
Пускай же тот, кто царствует в аду,
О ней расскажет, с торжеством ликуя.
О женщина проклятая, — нет, лгу я,
Не женщина… Ты, утверждаю вслух,
Под женскою личиной — адский дух.
Когда гонец обратно возвратился,
У королевы-матери опять
С дороги прямо он остановился.
Так угостила королева-мать,
Что он, напившись, завалился спать
И прохрапел до самого рассвета,—
Был он великим мастером на это.
Письмо, которое король послал,
Подделкой заменили вновь, в которой
Король дворецкому повелевал
Под страхом смертной казни и позора
В три дня и три часа без разговора
Констанцу удалить из края вон:
Он требовал, чтоб срок был соблюден.
Пусть поместят Констанцу с сыном рядом
В ее прибитый к нам когда-то челн,
И этот челн с Констанцею и чадом
Пусть оттолкнут назад в пучину волн.
Твой сон, Констанца, был, должно быть, полн
Видений страшных в час, когда чертила
Рука преступная приказ постылый.
Когда настало утро, во дворец
Тотчас же королевское посланье
Вручить дворецкому пошел гонец.
Письма безжалостное содержанье
Исторгло у дворецкого стенанье.
«Благой Христос, — вскричал он, — в мире сем
Как много душ, исполненных грехом!
Как допускаешь ты, о царь небесный
И праведный судья, чтоб под луной
Царил и благоденствовал бесчестный,
Держа невинность под своей пятой?
Увы, Констанца, страшный жребий мой
Велит мне, чтоб избегнуть наказанья,
Тебя подвергнуть злому истязанью».
Проклятого посланья письмена
Слез вызвали во всей стране немало.
В четвертый день, бледнее полотна,
Констанца у ладьи своей стояла.
Однако волю божью принимала
Она смиренно и, душой чиста,
Надежду возлагала на Христа.
«Кто спас меня от гнусного навета,
Который на меня воздвигнул враг,
Тот и теперь из влажной бездны этой
Меня спасет, хоть я не знаю как.
Благим он был ко мне и будет благ.
На богоматерь также уповаю —
Она мой парус и звезда морская».
Ребенок плакал на ее груди.
Она к нему склонилась и шепнула:
«Сыночек бедный, плакать погоди!»
Потом его в платок свой завернула
И под глухой напев морского гула
Укачивать малютку принялась.
Не отводя от неба скорбных глаз.
«Мария, — молвила она, — о свет небесный!
Был женщиной погублен род людской,
И за грехи его на подвиг крестный
Пошел спаситель, сын единый твой.
Он кровью истекал перед тобой.
В страдании сравниться никакая
Не может мать с тобою, всеблагая.
Ты слышала предсмертный сына стон,
А мой ребенок жив. Тебя, царица,
Кому несчастные, со всех сторон
Неся любовь, не устают молиться,
Тебя, убежище, тебя, денница,
Молю я: сжалься над судьбой моей
И моего ребенка пожалей.
Дитя мое, какое преступленье
Свершило ты? За что своим отцом
Преследуешься ты без сожаленья?
Дворецкий милый, жалостью ведом,
Дитя мое к себе возьми ты в дом,
А ежели боишься наказанья,
Хоть поцелуй малютку на прощанье».
Взглянув в последний раз на край чужой
И прошептав: «Прощай, супруг жестокий!» —
Она к воде, окружена толпой,
Стопы направила, покорна року,
Дитя баюкая, в свой одинокий
Спустилась челн, перекрестилась раз
И на Христову волю отдалась.
Ей дали продовольствия в дорогу
Запас большой — и всяческих вещей,
Что ей могли бы пригодиться, много.
Теперь, господь, будь милосерден к ней,
Храни ее от ветров и зыбей
И дай причалить к родине далекой.
Ее ладья — над бездною глубокой.
Когда король, в свой замок возвратясь,
Стал о жене допрашивать и сыне,
Ему дворецкий рассказал тотчас
Все то, что вам уже известно ныне.
Не умолчал он также о причине,
Заставившей изгнать с ребенком мать,
И, предъявив посланье и печать,
Промолвил: «Государь, приказ, который
Был вами прислан, выполнен». Тогда
Гонца призвали, и под пыткой скоро
Признался он, где ночевал, когда.
Расспросов хитроумных череда
Позволила составить представленье
О том, как совершилось преступленье.
Рука, писавшая письмо, была
Опознана благодаря дознанью,
Распутано сплетенье лжи и зла.
И пробил мести час и наказанья:
Жизнь матери король за поруганье
Закона ленного мечом пресек.
Так кончился злой Донегильды век.
О том, как сутки напролет о милых
Жене и сыне Алла горевал,
Слова людские рассказать не в силах.
Меж тем Констанцу с чадом пенный вал
Над пропастью соленою кидал.
Пять лет и больше длился путь унылый,
Покуда лодку к суше не прибило.
Там замок высился на берегу
Языческий, чье имя, к сожаленью,
В источниках найти я не могу.
Констанца, в это страшное мгновенье
Храни тебя святое провиденье!
Я собираюсь рассказать сейчас,
Как ты от рук языческих спаслась.
Из замка многие глядеть ходили
На бедную Констанцу. В поздний час,
Когда уж звезды на небе светили,
Спустился управитель замка раз,
Отступник, что в язычестве погряз,
И негодяй. Один оставшись с нею,
Он предложил ей связь, — позор злодею!
Констанца крик ужасный издала,
И с ней дитя. Но матерь всеблагая
В который раз бедняжке помогла.
Борясь искусно, грудью наступая,
Ей удалось отбросить негодяя.
Он из ладьи упал и утонул.
Христос Констанцу в чистоте соблюл.
Вот похоти конец обыкновенный!
Не только душу, но и тело нам
Она увечит слабостью презренной.
Один конец у любострастья — срам.
Не часто ль видеть приходилось вам,
Что небо за одно лишь вожделенье
Людей карает, как за преступленье!
Как этой слабой женщиной был дан
Отпор насильнику? Но вспомнить нужно,
Что Голиаф, безмерный великан,
Давиду сдался, словно бы недужный.
Как мог юнец, почти что безоружный,
Взглянуть в ужасный Голиафа лик?
Тут благодати бил живой родник.
Кто дал Юдифи мужество убить
Своей рукой злодея Олоферна
И этим свой народ освободить
От нечестивца? Так же достоверно,
Как то, что этих силой беспримерной
Бог наградил, Констанце дал господь
Лихого негодяя побороть.
Из узкого пролива Джебальтара
И Септы [131]вдаль несет ладью поток,
Туда-сюда кидает ветер ярый,
На юг и север, запад и восток.
Но вот исполнился скитанью срок,
И волей богоматери святою
Констанца радость обрела покоя.
Теперь мы от Констанцы перейдем
К владыке Рима. Получил он вести
Из отдаленной Сирии о том,
Что стаи его весь перебит на месте,
А дочь Констанца извергом без чести
Оскорблена. Вам о султанше злой
Я говорю, пролившей кровь рекой.
Тут в Сирию отправил император
Сенатора и воинов не счесть,
Которых взял с собой в поход сенатор,
Чтоб учинить заслуженную месть.
Кровавую расправу кончив, сесть
На корабли спешило войско Рима,
Чтоб плыть обратно к родине любимой.
И вот когда с победной славой в Рим
Сенатор плыл, вдруг на морской равнине
Возникла утлая ладья пред ним
С Констанцей, предающейся кручине.
Ни кто она, ни по какой причине
Она на волю моря отдана,
Он не узнал, — была нема она.
Он в Рим ее привез и попеченью
Жены вручил с младенцем вместе. Там
Констанца стала жить в уединенье,
Вся отдаваясь набожным делам.
Ее судьба показывает нам,
Как чудно богоматерь помогает
Тому, кто к ней с молитвой прибегает.
Хотя была сенатора жена
Констанце теткой, все же не признала
В ней юную племянницу она.
Теперь вам сообщу, что сделал Алла,
Который плакал и стенал сначала,
Констанцу же оставлю под крылом
Сенатора и к ней вернусь потом.
Король, убивший мать, пронзен однажды
Был горестным раскаяньем таким,
Что, истомленный покаянья жаждой,
Решил отправиться в далекий Рим,
Чтоб там свой грех пред папою святым
Излить в слезах и вымолить прощенье
Себе от всеблагого провиденья.
Молву о том, что из чужой земли
Паломник прибывает именитый,
Гонцы по стогнам Рима разнесли,
И наш сенатор, славою повитый,
Навстречу выехал с роскошной свитой,
Чтоб гостя августейшего принять,
А также, чтобы блеск свой показать.
Друг друга чествовать тотчас же стали
Сенатор и король, — наперебой
Они пиры друг другу задавали,
И вот однажды, — через день-другой,—
На королевский идя пир, с собой
Сынка Констанцы взял сенатор славный,—
Об этом я осведомлен исправно.
По мненью многих, мальчик приведен
Был по желанью матери. Не знаю;
Присутствовал, так иль иначе, он,—
Все прочее я мелочью считаю,
Но вот что верно: сына отпуская,
Она велела между блюд свой взор
Ему на Аллу направлять в упор.
Взор этот встретив, Алла изумленно
Спросил сенатора: «Скажите, чей
Ребенок это?» И в ответ смущенно
Промолвил тот: «Не ведаю, ей-ей!
Живет он в Риме с матерью своей,
Отца же нет». Но через миг, не дале,
Все обстоятельства поведал Алле.
«Я должен вам сказать, — прибавил он,—
Что женщины я не видал доселе —
Среди девиц, и вдов, и мужних жен —
Столь чистой в разговоре и на деле;
Она бы предпочла, чтобы горели
Ее стопы на медленном огне,
Чем на соблазн пойти, поверьте мне».
Жила Констанца в памяти супруга,
А были схожи так дитя и мать,
Как мало кто похожи друг на друга.
Король невольно начал размышлять.
«У них одно лицо и та же стать.
Возможно ли?» В сомнениях без края
Тотчас из-за стола он встал, вздыхая.
«Клянусь творцом, — он думал, — это бред.
Ведь если дело обсудить в покое,
Уже давно в живых Констанцы нет».
Но через миг он думать стал иное:
«Что, ежели Христос рукой святою
Послал ко мне Констанцу и сейчас,
Как он послал ее к нам в первый раз?»
Чтоб посмотреть, что дальше будет, Аллу
Сенатор пригласил к себе домой
И, пир ему устроив небывалый,
Констанцу попросил войти в покой.
Ах, танцевать охоты никакой
Не вызвало в ней это приглашенье!
Она едва стояла от волненья.
Жену увидев, Алла перед ней
Склонился низко. В этой юной даме
Не мог он не признать жены своей
И залился горючими слезами.
Констанца же стояла, словно камень:)
Ей причиненного супругом зла
Она забыть доселе не могла.
Теряла дважды бедная сознанье,
А он доказывал, что нет причин
Его винить за все ее страданья.
«Тому свидетель весь небесный чин!
Я так же чист пред вами, как мой сын
Маврикий, столь на вас лицом похожий.
Коль я солгал, срази меня, о боже».
И долго лился горьких слез поток,
Но души их спокойнее не стали.
Никто без жалости глядеть не мог,
Как муки их от плача возрастали.
Но я устал о горе и печали
Повествовать. Скажу лишь в двух словах:
Заря застала их еще в слезах.
Но наконец, когда ей стало ясно,
Что Алла перед ней не виноват,
Сменил стенанья поцелуй согласный
И повторенный сотни раз подряд.
Блаженством большим только райский сад
Их мог бы наделить. Счастливей пары
Не видел, не увидит мир наш старый.
Констанца попросила, чтоб супруг,
Вновь ею обретенный, в облегченье
Ее столь долгих и жестоких мук
Не отказал ей ныне в одолженье:
Чтоб от ее отца соизволенье
Пожаловать к обеду получил,
Ни слова чтоб о ней не проронил.
Передают, что к римскому владыке
Был послан с пригласительным письмом
Не кто иной, как маленький Маврикий;
Но я, признаться, сомневаюсь в том:
Ведь Алла вовсе не был простаком
И знал, что это было б неприлично.
Он, верно, с мальчиком явился лично
Свое согласье император дал.
На мальчика при этом, вероятно,
Упорный взор не раз он устремлял
И думал о Констанце безвозвратной.
Король же поспешил к себе обратно,
Чтоб подготовить праздничный обед,
Принять достойно христианства цвет.
Назавтра Алла в пышном одеянье
Навстречу императору верхом,
Исполнен радостного ликованья,
С женой своей отправился вдвоем.
Отца увидев, перед ним ничком
Упала дочь. «Отец, — она вскричала,—
Констанцу, верно, помните вы мало.
Я — ваша дочь Констанца. Верьте мне:
Я — та, что вы когда-то в край неверный
Послали, та, что по морской волне
В ладье носилась, мучась беспримерно.
Теперь ко мне вы будьте милосердны,
К язычникам не посылайте вновь.
Вот мой супруг, — он заслужил любовь».
Кто в мире радость описать сумеет,
Которой предались они втроем?
Я мой рассказ кончаю, — вечереет,
И на ночлег уж скоро мы придем.
Веселую беседу за столом
Они всю ночь вели, не уставая,
В блаженстве этом их я оставляю.
Маврикий после папой на престол
Был возведен, и в нем оплот великий
Себе весь христианский мир нашел.
Но от рассказа в стороне Маврикий.
Прочесть о жизни этого владыки
В «Деяньях римских» [132]может всяк из вас.
Я посвятил Констанце свой рассказ.
Король страны Нортумберландской вскоре
С возлюбленной супругою святой
В Британию вернулся через море,
Где ждали их довольство и покой.
Но скоро счастье их затмилось мглой.
Царит над нами рок бесчеловечный,—
Все радости земные быстротечны.
Увы, прожить сумел ли кто-нибудь
Хоть день один, не омраченный тенью,
Не злобясь, не завидуя ничуть,
Не поддаваясь чувству раздраженья?
Я привожу вам это изреченье,
Чтобы сказать, что мрак чрез краткий срок
На счастье Аллы и Констанцы лег.
Еще не больше года миновало,
А смерть уже безжалостной рукой
Навеки вырвала из жизни Аллу.
Господь его на небе упокой!
Он горячо оплакан был женой;
Констанца же — мы тут рассказ кончаем —
Вернулась в Рим, с чужим простившись краем.
Родных и близких всех она нашла
Во здравии, и после всех мучений
Под отчим кровом отдохнуть смогла
От истомивших душу приключений.
Перед отцом упавши на колени,
Она — рыдая, но душой светла —
Христу хвалу стократно воздала.
Семьею набожной и богу милой
Все вместе прожили остаток дней,
Покуда смерть их всех не разлучила.
Тут окончанье повести моей.
Исус Христос, что в благости своей
Сменяет людям радостью мученья,
Да не оставит вас без попеченья.
вернуться
129
ЛуканМарк Анней — римский поэт (39–67 гг.), автор эпической поэмы «Фарсалия» о борьбе Цезаря с Помпеем.
вернуться
130
…От голода святую деву спас… — Имеется в виду Мария Египетская, которая, по преданию, сорок семь лет прожила в пустыне.
вернуться
131
Джебальтар и Септа— Гибралтар и Сеута.
вернуться
132
«Деянья римские»— «Gesta romanorum». Сборник на латинском языке, составленный в конце XIII или начале XIV в. неизвестным автором. Задуман как материал для проповедника и носит наставительный характер. Сборник послужил источником для многих писателей, в нем в зачаточной форме можно найти тему рассказа Чосерова юриста, мотивы Шекспирова «Лира», «Фридолина» Шиллера и т. п.