Похоже, Ежов делал заявку на смену руководства НКВД. Скорее всего, он хорошо знал настроения Сталина в этом отношении и подыгрывал им. Тезис об опоздании НКВД с разоблачением заговора (тезис скорее сталинский, чем ежовский) через месяц появится в телеграмме Сталина с требованием сместить Ягоду.

О том, что не Ежову принадлежали основные сценарии организации террора, свидетельствовала та часть письма, в которой Ежов информировал Сталина о состоянии дел с разоблачением троцкистов и «правых» (Бухарина, Рыкова). «Лично я сомневаюсь в том, — писал Ежов, — что правые заключили прямой организационный блок с троцкистами и зиновьевцами. Троцкисты и зиновьевцы политически настолько были дискредитированы, что правые должны были бояться такого блока с ними». Правые имели свою организацию, стояли на почве террора, знали о деятельности троцкистско-зиновьевского блока, но выжидали, желая воспользоваться результатами террора троцкистов в своих интересах. Пришло время, писал Ежов, принять меры. «Самым минимальным наказанием» для «правых» Ежов считал вывод их из ЦК и высылку на работу в отдалённые места. «Тут нужны Ваши твёрдые указания», — запрашивал Ежов Сталина. Что касается Пятакова, Радека и Сокольникова, Ежов писал, что он не сомневается в том, что они являются руководителями «контрреволюционной банды», однако, понимает, что «новый процесс затевать вряд ли целесообразно». «Арест и наказание Радека и Пятакова вне суда, несомненно, просочатся в заграничную печать. Тем не менее, на это идти надо». Ежов докладывал, что выполнил поручение Сталина и организовал пересмотр списков всех арестованных по последним делам и по делам об убийстве Кирова на предмет вынесения новых приговоров. «Стрелять придётся довольно внушительное количество. Лично я думаю, что на это надо пойти и раз навсегда покончить с этой мразью». «Понятно, что никаких процессов устраивать не надо. Всё можно сделать в упрощённом порядке по закону от первого декабря и даже без формального заседания суда», — добавлял Ежов.

Итак, Ежов предстаёт в этом письме достойным учеником своего учителя. Однако, он явно ещё не знает о намерениях Сталина организовать новые процессы и широкомасштабную чистку. Пока всё сводится к расправе с бывшими оппозиционерами (причём, без акций, подобных суду над Каменевым и Зиновьевым) — только этот план, составленный Сталиным, Ежов проводил в жизнь летом и в начале осени 1936 г. Возможно, Сталин ещё и сам не знал, как будет действовать в последующие месяцы. Но в любом случае, не Ежов подсказывал Сталину новые сценарии и «вдохновляющие» идеи.

Будучи исполнителем и действуя в абсолютной тайне, Ежов сумел даже сохранить репутацию относительно умеренного деятеля. Время от времени он помогал руководителям ведомств защитить от репрессий их работников. По поручению Сталина Ежов уже полным ходом готовил дело о «террористической деятельности» «правых», но не знавший этого Н.И. Бухарин, по свидетельству А.М. Лариной, к Ежову «относился очень хорошо». «Он понимал, что Ежов прирос к аппарату ЦК, что он заискивает перед Сталиным, но знал и то, что он вовсе не оригинален в этом. Он считал его человеком честным и преданным партии искренне… Бухарину же представлялось тогда, как это теперь ни кажется парадоксальным, что Ежов хотя человек малоинтеллигентный, но доброй души и чистой совести… Назначению Ежова на место Ягоды Бухарин был искренне рад: «Он не пойдёт на фальсификацию»…»[501]. Судя по данным В.Ф. Некрасова, не затаила злобы на Ежова, несомненно, несущего свою долю ответственности за смерть Орджоникидзе, и вдова Орджоникидзе Зинаида Гавриловна, дружившая в своё время с женой Ежова. Она, свидетельствует Некрасов, не считала Ежова «страшным злодеем». «Он был игрушка, — говорила она. — Им вертели, как хотели»[502].

На известном февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г. Ежов был одной из главных фигур. Он выступил с двумя докладами: по делу Бухарина и Рыкова, и о вредительстве в органах НКВД. Занимаясь первостепенными государственными вопросами, Ежов фактически вошёл в состав высшего руководства страны, хотя формально не являлся членом Политбюро. По предложению Сталина Ежов был включён в постоянную комиссию Политбюро по подготовке и решению вопросов секретного характера (подробнее об организации этой комиссии будет сказано далее). Старые члены Политбюро в условиях массового террора в определённой мере зависели от НКВД и его шефа, согласовывая с ним многие существенные вопросы, прежде всего кадровые. 2 сентября 1937 г., обращаясь в Политбюро с просьбой утвердить ряд кадровых перемещений в Наркомате обороны, Ворошилов, например, мотивировал свою просьбу так: «Вчера т. Ежов принял тов. Грибова. После этого я говорил с т. Ежовым по телефону и он заявил мне, что против Грибова у него нет никаких материалов и дел. Считаю возможным назначить т. Грибова ком[андующим] войсками СКВО (Северо-Кавказский военный округ. — О.X.), а т. Тимошенко перевести на ХВО (Харьковский военный округ. — О.Х.), командующим войсками»[503].

В какой мере всё это свидетельствовало о том, что Ежов стал самостоятельной политической фигурой? Существует большое количество документальных свидетельств о том, что деятельность Ежова в годы «большого террора» тщательно контролировал и направлял Сталин. Он правил основные документы, готовившиеся в ведомстве Ежова, регулировал ход следствия и определял сценарии политических процессов. В период следствия по делу Тухачевского и других военачальников, обвинённых в «военном заговоре», например, Сталин принимал Ежова почти ежедневно[504]. Как следует из журнала записей посетителей кабинета Сталина, в 1937–1938 гг. Ежов побывал у вождя более 270 раз и провёл у него в общей сложности более 840 часов. Это был своеобразный рекорд: чаще Ежова в сталинском кабинете появлялся только Молотов (см. приложение 4). Как уже говорилось, Политбюро утверждало все приказы НКВД, касавшиеся проведения массовых репрессивных акций, а также организации отдельных наиболее крупных судебных процессов.

Несмотря на то, что большинство директив о терроре оформлялись как решения Политбюро, их истинным автором был, судя по имеющимся документам, Сталин. Как утверждал в своих мемуарах Хрущёв, значительную роль в 1937 г., помимо Сталина, играли также Молотов Ворошилов, Каганович[505]. Активность этих соратников Сталина, а также других членов Политбюро в проведении репрессий подтверждается многочисленными фактами. Многие решения, судя по всему, Сталин принимал фактически единолично. За подписью Сталина на места шли директивы ЦК о проведении арестов и организации судов[506]. В ряде случаев Сталин рассылал телеграммы с указаниями от своего имени. Например, 27 августа 1937 г. в ответ на сообщение секретаря Западного обкома партии Коротченко о ходе суда над «вредителями, орудовавшими в сельском хозяйстве Андреевского района», Сталин телеграфировал: «Советую приговорить вредителей Андреевского района к расстрелу, а о расстреле опубликовать в местной печати». Аналогичную телеграмму от своего имени в тот же день Сталин послал в Красноярский обком[507]. С большей долей уверенности можно предполагать, что по мере открытия документов Президентского архива обнаружится ещё множество дополнительных свидетельств о ведущей роли Сталина в организации террора.

Сам Ежов был способным и инициативным «учеником» Сталина. Он достаточно успешно справился с подготовкой нескольких открытых процессов, которые, несмотря на отдельные «погрешности», завершились полным признанием подсудимыми — видными деятелями большевистской партии — своей вины. Ежов лично участвовал в допросах и отдавал приказы о применении пыток. От НКВД, который возглавлял Ежов, исходила инициатива в проведении многих репрессивных акций. Желая угодить Сталину, доказать свою «незаменимость», Ежов поощрял своих подчинённых к «перевыполнению» «планов» на массовые аресты и расстрелы, установленные Политбюро.