Первое время довольно туго налаживались наши взаимоотношения с чекистами, взаимоотношения чекистов с нашим контролем. Следствие не очень хотели нам показывать, как это делается и вообще. Пришлось вмешаться в это дело т. Сталину. Товарищ Сталин позвонил Ягоде и сказал: «Смотрите, морду набьём»…

Ведомственные соображения говорили: впервые в органы ЧК вдруг ЦК назначает контроль. Люди не могли никак переварить этого…»[496].

Ежов выполнил поручение Сталина: следствие по делу завершилось двумя судебными процессами над бывшими оппозиционерами, в том числе над Зиновьевым и Каменевым, которых обвинили в политической ответственности за террористический акт. Назначенный в феврале 1935 г. секретарём ЦК ВКП(б) и председателем Комиссии партийного контроля, Ежов продолжал контролировать НКВД и в тесном контакте с чекистами проводил чистку, известную под названием «проверка и обмен партийных документов».

Сталин в этот период оказывал Ежову особые знаки внимания. Например, 23 августа 1935 г. Сталин переслал Ежову предложения Крупской об обучении взрослых, о публикации её статьи в «Правде» и об организации музея Ленина. «Т. Крупская права по всем трём вопросам, — отмечал Сталин в сопроводительной записке. — Посылаю именно Вам это письмо потому, что у Вас обычно слово не расходится с делом и есть надежда, что мою просьбу выполните, вызовите т. Крупскую, побеседуете с ней и пр.» Ежов не слишком быстро выполнил это поручение, но Сталин остался доволен. «Хорошо, что Вы цепко взялись за дело и двинули его вперёд», — писал он Ежову 10 сентября. Высказав свои замечания о проекте организации музея Ленина, Сталин добавил: «Теперь главное. Вам надо поскорее уходить в отпуск — в один из курортов СССР или за границу, как хотите, или как скажут врачи. Как можно скорее в отпуск, если не хотите, чтобы я поднял большой шум»[497]. Подобные письма, конечно, свидетельствовали не только об особом расположении Сталина к растущему выдвиженцу, но и о том, что пока ещё вождь (хоть и с помпой) поручал ему заниматься относительно второстепенными делами. Впрочем, Ежов едва ли замечал это. Вряд ли ему приходило в голову и то, что забота Сталина о его здоровье имеет сугубо меркантильный характер: Сталин решил использовать Ежова для решения самых грязных политических задач. Набравшийся в отпуске сил, Ежов был брошен на подготовку дела о «троцкистском террористическом подполье» и «объединённом троцкистско-зиновьевском центре».

Здесь повторилась ситуация начала 1935 г. — Сталин использовал Ежова для проталкивания своей версии вопреки определённому противодействию руководства НКВД. Проведя массовые аресты среди бывших сторонников Троцкого, руководство НКВД предлагало предать их суду и расстрелять. Однако Сталин требовал сфабриковать дело об объединённом «троцкистско-зиновьевском центре», который получал директивы о терроре против руководителей ВКП(б) из-за границы от Троцкого. В силу разных причин руководители НКВД отнеслись к этим планам сдержанно, и тогда подготовку дела взял в свои руки Ежов. На февральско-мартовском пленуме Ежов так рассказывал об этом поручении Сталина: «Тов. Сталин правильно тогда учуял в этом деле что-то неладное и дал указание продолжать его и, в частности, для контроля следствия назначили от Центрального Комитета меня. Я имел возможность наблюдать всё проведение следствия и должен сказать, что Молчанов (начальник секретно-политического отдела НКВД, который занимался «контрреволюционными делами». — О.Х.) всё время старался свернуть это дело…» Поскольку Молчанова поддерживал нарком внутренних дел Ягода, Сталин решил действовать через заместителя Ягоды Агранова и дал соответствующее поручение Ежову. Несколько месяцев спустя Агранов на совещании в НКВД сообщил подробности этой истории: «Ежов вызвал меня к себе на дачу. Надо сказать, что это свидание носило конспиративный характер.

Ежов передал указание Сталина на ошибки, допускаемые следствием по делу троцкистского центра, и поручил принять меры, чтобы вскрыть троцкистский центр, выявить явно невскрытую террористическую банду и личную роль Троцкого в этом деле. Ежов поставил вопрос таким образом, что либо он сам созовёт оперативное совещание, либо мне вмешаться в это дело. Указания Ежова были конкретны и дали правильную исходную нить к раскрытию дела»[498].

Результатом этой деятельности Ежова был первый «большой московский процесс» над Каменевым, Зиновьевым и другими бывшими оппозиционерами. Все они были расстреляны.

С энтузиазмом участвуя в фальсификации дела «объединённого троцкистско-зиновьевского центра», Ежов всё глубже вникал в чекистские дела. Пока трудно сказать, готовил ли Сталин Ежова на место Ягоды или собирался ограничиться игрой на противоречиях между наркомом внутренних дел и куратором НКВД от ЦК. Однако в конце августа, на завершающем этапе суда над Каменевым и Зиновьевым произошли события, которые делали более вероятной замену Ягоды.

После того как Каменев и Зиновьев дали на суде показания о своих связях с «правыми» — Бухариным, Рыковым и Томским, и было официально объявлено, что эти показания начала расследовать прокуратура, М.П. Томский 22 августа покончил жизнь самоубийством. В своём предсмертном письме на имя Сталина Томский отрицал показания осужденных. «Я обращаюсь к тебе не только как к руководителю партии, но и как к старому боевому товарищу, и вот моя последняя просьба — не верь наглой клевете Зиновьева, никогда ни в какие блоки я с ними не входил, никаких заговоров против партии я не делал…» — писал Томский Сталину[499]. Заканчивалось письмо неожиданным постскриптумом: «Если ты хочешь знать, кто те люди, которые толкали меня на путь правой оппозиции в мае 1928 года — спроси мою жену лично, только тогда она их назовёт»[500].

Приехавший на дачу Томского, где произошло самоубийство, начальник секретно-политического отдела НКВД Молчанов получил это письмо. Однако людей, о которых шла речь в постскриптуме, жена Томского называть Молчанову отказалась. Письмо Томского было переправлено Сталину, а на свидание с женой Томского Каганович и Орджоникидзе, остававшиеся «на хозяйстве» в Политбюро, послали Ежова. Ежову удалось узнать, что Томский имел в виду Ягоду, который якобы «играл очень активную роль в руководящей тройке правых, регулярно поставлял им материалы о положении в ЦК и всячески активизировал их выступления». Вернувшись в ЦК, Ежов доложил об этом ожидавшим его Кагановичу и Орджоникидзе. Сначала было решено, что Ежов должен поехать к Сталину на юг и лично доложить ему о текущих делах. Некоторое время спустя, возможно, после совета со Сталиным, Каганович поручил Ежову не ездить к Сталину, а составить письменный отчёт.

Черновики этого документа сохранились в архиве Ежова. Ежов подробно информировал об обстоятельствах самоубийства Томского и содержании его письма. Демонстрируя объективность по отношению к Ягоде, Ежов писал, что не верит заявлению Томского, а считает его клеветническим, попыткой свести с Ягодой счёты. Это, впрочем, не помешало Ежову обрушиться с резкой критикой на руководство НКВД. Несмотря на то, что связи троцкистов внутри НКВД выявить не удалось, писал Ежов, существует множество свидетельств, что сигналы о террористической деятельности троцкистов и зиновьевцев и их блоке поступали и в 1933, и в 1934 гг., но на них не обращали внимания. В НКВД «вскрылось так много недостатков, которые, по-моему, терпеть дальше никак нельзя. Я от этого воздерживался до тех пор, пока основной упор был на разоблачении троцкистов и зиновьевцев. Сейчас, мне кажется, надо приступить и к кое-каким выводам из всего этого дела для перестройки работы самого Наркомвнудела. Это тем более необходимо, что в среде руководящей верхушки чекистов всё больше и больше зреют настроения самодовольства, успокоенности и бахвальства. Вместо того, чтобы сделать выводы из троцкистского дела и покритиковать свои собственные недостатки, исправить их, люди мечтают теперь только об орденах за раскрытое дело. Трудно даже поверить, что люди не поняли, что в конечном счёте это не заслуги ЧК, что через 5 лет после организации крупного заговора, о котором знали сотни людей, ЧК докопался до истины».