15 сентября Политбюро приняло строго секретное постановление (под грифом «особая папка») о «деле А.Р. и А.М.» Как и предлагал Сталин, комиссии в составе Кагановича, Куйбышева и Акулова (под председательством Куйбышева, занимавшего тогда пост председателя Комиссии советского контроля) было поручено проверить заявления Ревиса и Маркевича и «представить в ЦК все вытекающие отсюда выводы и предложения»[314]. 4 октября в состав комиссии был дополнительно введён Жданов, курировавший как секретарь ЦК ВКП(б) деятельность политико-административного отдела ЦК[315].

Судя по всему, комиссия готовила данный вопрос основательно. Помимо дела Ревиса и Маркевича были выявлены другие случаи такого рода (в частности, вновь были подняты материалы дела Селявкина, по которому, как уже говорилось, Политбюро приняло решение несколькими месяцами ранее)[316]. Дополнительные данные поступали, видимо, из прокуратуры. Например, в архиве секретариата Куйбышева сохранилась копия сообщения саратовского краевого прокурора от 31 августа 1934 г., которую переправил Куйбышеву и Жданову заместитель прокурора СССР Вышинский. В своей докладной саратовский прокурор Апетер писал о незаконных методах следствия, которые применяли работники Лысогорского районного отделения НКВД. Выявленная проверка, сообщал Апетер, показала, что для получения необходимых показаний, сотрудники НКВД сажали арестованных в холодную камеру, а потом несколько дней держали на печке, не давали им в течение 6–7 суток хлеба, угрожали расстрелом, заставляли подследственных вытягивать руки, загибали назад голову и зажимали рот, чтобы допрашиваемый не мог дышать, содержали большое количество заключённых в одной камере и т.д. Трое чекистов, признанных виновными, докладывал Апетер, были арестованы[317].

В контексте работы комиссии Куйбышева неслучайным выглядит также обращение в Политбюро 25 октября 1934 г. прокурора СССР Акулова. Он сообщал, что проверка, проведённая прокуратурой, выявила нарушения законности руководителями азербайджанского представительства НКВД. Желая организовать шумное дело и отчитаться перед Москвой о своих достижениях, азербайджанские чекисты фабриковали дела о крупных хищениях в торгово-кооперативных организациях, используя своих секретных агентов в качестве провокаторов, а также добиваясь показаний от арестованных «избиениями и другими незаконными методами». Акулов информировал руководство партии, что уже отдал распоряжение об аресте нескольких сотрудников НКВД в Азербайджане и просил послать в Баку комиссию во главе с представителем ЦК или КПК для проверки НКВД, милиции и прокуратуры республики. Сталин поставил на докладной резолюцию: «За предл[ожение] Акулова». 15 ноября 1934 г. было оформлено постановление Политбюро о посылке в Азербайджан специальной комиссии «для тщательной проверки работы и личного состава органов НКВД, милиции и прокуратуры Азербайджана»[318].

Располагая подобными фактами и результатами проверок, комиссия Куйбышева готовила проект решения, в котором предусматривалось «искоренение незаконных методов следствия; наказание виновных и пересмотр дела о Ревисе и Маркевиче»[319]. Появлению такого постановления помешало убийство Кирова. 7 января 1935 г., не дождавшись пересмотра дела, Маркевич, видимо, привезённый в одну из московских тюрем, вновь обратился к Сталину с просьбой об освобождении. «В случае, если у членов комиссии, товарища Куйбышева остались какие-либо сомнения в моей виновности, прошу вызвать и допросить меня ещё раз», — писал он. Сталин наложил на заявление резолюцию: «Вернуть в лагерь»[320].

Явная подготовка широкомасштабной акции по поводу дел Маркевича и Ревиса, другие решения, ограничивающие произвол НКВД, конечно, не означали, что Сталин принципиальным образом изменил свои позиции в вопросе о государственном терроре. В конце января 1934 г., например, он запретил прокуратуре привлекать к уголовной ответственности двух руководящих работников Шемонаихского района Восточно-Казахстанской области, организовавших убийство на общем собрании колхозников трёх «расхитителей колхозной собственности». Сталин предложил прекратить дело и ограничиться разъяснением «о недопустимости самосудов»[321]. По указанию Сталина, выдвинутому на заседании Политбюро 20 марта 1934 г., специальная комиссия Политбюро разрабатывала вопрос о включении в законы СССР статьи, карающей за измену родине. 8 июня 1934 г. соответствующий закон был принят. Он предусматривал, в частности, что, в случае побега или перелёта за границу военнослужащего, совершеннолетние члены его семьи совместно с ним проживающие или находящиеся на иждивении к моменту совершения преступления, подлежали лишению избирательных прав и ссылке в отдалённые места Сибири сроком на пять лет. В апреле 1934 г. Сталин собственноручно вычеркнул из проекта лозунгов к 1 мая положения о необходимости укрепления «сильной и мощной диктатуры пролетариата», об «очистке рядов партии от всех ненадёжных, неустойчивых, примазавшихся элементов», в том числе «помощников классового врага — правых и «левых» оппортунистов», о развитии «революционной бдительности» и поддержании партии «в состоянии мобилизации»[322]. А в октябре, исправляя проект лозунгов к XVII годовщине революции, Сталин сохранил этот тезис[323].

Даже осенью 1934 г., когда кампания по ограничению НКВД достигла, казалось, высшей точки, Политбюро продолжало прежнюю политику поощрения карательных акций. 2 сентября 1934 г., например, Политбюро поручило направить в Новосибирск выездную сессию военной коллегии Верхсуда и приговорить к расстрелу группу работников Сталинского металлургического завода, обвинённых в шпионаже в пользу Японии[324]. 19 сентября 1934 г. Политбюро нарушило установленный порядок санкционирования расстрелов. По телеграмме Молотова, который находился тогда в Западной Сибири, Политбюро предоставило секретарю Западносибирского обкома Эйхе право давать санкцию на высшую меру наказания в Западной Сибири в течение сентября-октября[325]. 2 ноября этот срок был продлён до 15 ноября[326]. 9 ноября Политбюро на время пребывания Куйбышева в Узбекистане предоставило право давать санкции на высшую меру наказания комиссии в составе Куйбышева, секретаря ЦК компартии Узбекистана Икрамова и председателя республиканского Совнаркома Ходжаева. 26 ноября такое же право в других Среднеазиатских республиках (в Туркмении, Таджикистане и Киргизии) получили комиссии, в которые входил тот же Куйбышев и первые руководители соответствующих республик[327]. Сосуществование двух тенденций в карательно-правовой политике оставляло вопрос о перспективах политического развития страны открытым.

4. Корректировка второй пятилетки

Значительный материал для наблюдений по поводу реальных механизмов принятия важнейших политических решений даёт история утверждения второго пятилетнего плана (1933–1937 гг.)[328]. Существенная корректировка пропорций экономического развития — снижение темпов индустриального роста и демонстративное внимание к отраслям группы «Б», — провозглашённые в новом пятилетием плане, обстоятельства его утверждения на XVII съезде (слегка завуалированная перепалка между Орджоникидзе и Молотовым) давно заставляют исследователей усматривать в этих событиях некий политический подтекст. Особое внимание в этой связи уделяется В.М. Молотову и Г.К. Орджоникидзе, заявления которых на съезде используются как ещё один аргумент в пользу версии о двух противостоящих «фракциях» — радикалов (Молотов) и «умеренных» (Орджоникидзе)[329].