Описанные трения между ленинградскими и московскими чиновниками были достаточно типичным явлением, по крайней мере, для первой половины 30-х годов. Местные руководители постоянно требовали у центра новых капиталовложений, дополнительных продовольственных и промышленных фондов и т.д. При этом они снисходительно относились ко всякого рода нарушениям и старались защитить своих людей, если те попадались на совершении противозаконных операций. Киров и его подчинённые в этом смысле вели себя точно так же, как и все другие местные начальники. Противостояние мест и центра по поводу распределения централизованных фондов не было предопределено никакими особыми политическими позициями. Москва в этих конфликтах не выступала как принципиальный приверженец карточного распределения, а места не требовали отмены карточек. Более того, известные сегодня факты позволяют утверждать, что отмена карточной системы осуществлялась именно по инициативе центральных властей, прежде всего, по инициативе Сталина.

Уже в самом начале 1930-х годов высшее партийное руководство объявило карточную систему вынужденной временной мерой. Получивший некоторое распространение лозунг скорого перехода к социалистическому продуктообмену и отмены торговли был осужден как «левацкий». «…Нормирование не социалистический идеал… От него хорошо бы поскорее избавиться, как только будет достаточно товаров», — говорил, например, на пленуме ЦК ВКП(б) в октябре 1931 г. нарком снабжения СССР А.И. Микоян[293]. На XVII съезде партии Сталин уделил проблемам торговли специальное внимание, вновь осудив «левацкую болтовню» «о том, что советская торговля является якобы пройденной стадией, что нам надо наладить прямой продуктообмен»[294]. Находясь в отпуске на юге, Сталин 22 октября писал Кагановичу: «Нам нужно иметь в руках государства 1 миллиард 400–500 мил. пудов хлеба для того, чтобы уничтожить в конце этого года карточную систему по хлебу, недавно ещё нужную и полезную, а теперь ставшую оковами для народного хозяйства. Надо уничтожить карточную систему по хлебу (может быть также и по крупам и макарону) и связанное с ней «отоваривание» технических культур и некоторых продуктов животноводства (шерсть, кожа и т.п.)… Эту реформу, которую я считаю серьёзнейшей реформой, надо подготовить теперь же, чтобы провести её полностью с января 1935 года»[295].

На ноябрьском пленуме 1934 г. при обсуждении вопроса об отмене карточной системы Сталин вновь подчеркнул значение торговли и денег как важнейших рычагов экономической политики. Выслушав выступавших на пленуме ораторов, которых интересовали прежде всего технические, организационные вопросы отмены карточек, Сталин заявил (речь эта не была опубликована): «Я взял слово для того, чтобы несколько вопросов разъяснить, как я их понимаю в связи с тем, что ораторы, видимо, не совсем представляют, не совсем поняли насчёт смысла и значения введения этой реформы. В чём смысл политики отмены карточной системы? Прежде всего в том, что мы хотим укрепить денежное хозяйство… Денежное хозяйство — это один из тех немногих буржуазных аппаратов экономики, который мы, социалисты, должны использовать до дна… Он очень гибкий, он нам нужен… Развернуть товарооборот, развернуть советскую торговлю, укрепить денежное хозяйство, — вот основной смысл предпринимаемой нами реформы.

…Деньги пойдут в ход, пойдёт мода на деньги, чего не было у нас давно, и денежное хозяйство укрепится. Курс рубля станет более прочный, бесспорно, а укрепить рубль — значит укрепить всё наше планирование и хозрасчёт. Никакой хозрасчёт немыслим без сколько-нибудь стойкого курса рубля… Некоторый более или менее устойчивый курс рубля должен быть, если хотите, чтобы у нас был хозяйственный расчёт, если хотите, чтобы наше планирование было не канцелярским, а реальным»[296].

Материалы ноябрьского пленума 1934 г. не подтверждают утверждения Б. Николаевского, что этот пленум был «завершением успехов Кирова», что «Киров был главным докладчиком и героем дня»[297]. Если и были «герои дня» на этом пленуме, то к ним, скорее, можно причислить Сталина, Молотова и Кагановича, которые выступили с докладами по принципиальным вопросам и вели себя на пленуме особенно активно. Киров не шёл дальше установок, выдвинутых Сталиным. 1 декабря 1934 г., в день своей гибели, Киров должен был выступать на собрании партийного актива с докладом об итогах ноябрьского пленума. Сохранившийся в фонде Кирова конспект выступления показывает, что Киров готовился лишь повторить общие места из речи Сталина: «Промышленность неплохая. Сельское хозяйство. Сомкнуть их товарооборотом. Прямой продуктообмен — рано. Товарооборот не использован, а между тем… без товарооборота… Укрепление хозрасчёта… Роль денег… Новый стимул вперёд»[298].

Ведущую роль, судя по известным фактам, играл Сталин и и реорганизации ОГПУ. Вопрос о создании союзного Наркомата внутренних дел Сталин поставил на первом же заседании Политбюро нового созыва 20 февраля 1934 г. Причём первоначально этот вопрос в повестке не значился и был поставлен лично Сталиным уже на самом заседании. В принятом решении говорилось: «Признать необходимой организацию Союзного наркомата внутренних дел со включением в этот наркомат реорганизованного ОГПУ»[299].

Через две недели Политбюро опросом приняло решение о необходимости подготовки проекта положения об НКВД и Особом совещании НКВД и создании для этой цели комиссии под председательством Кагановича. Судя по документам, это было сделано также по инициативе Сталина. Оригинал этого решения Политбюро представляет собой рукописный текст, записанный заведующим Особым сектором А.Н. Поскрёбышевым карандашом на бланке ЦК ВКП(б). Под формулировкой решения Поскрёбышев сразу же поставил отметку: «т. Стал. Каг. Мол. — за (А[лександр] П[оскрёбышев])». Затем на бланке были сделаны пометки о том, что за решение высказались (скорее всего, они опрашивались по телефону) Ворошилов, Андреев, Куйбышев, Микоян, Калинин, Орджоникидзе[300].

Порядок оформления этого решения, как уже говорилось выше, даёт возможность утверждать, что решение о выработке положения об НКВД и Особом совещании было принято на встрече Сталина, Молотова и Кагановича. Несомненно, Каганович, как председатель созданной комиссии, получил все указания о принципиальных моментах будущего положения об НКВД.

22 июля 1934 г. на таком же совещании Сталина, Молотова, Ворошилова, Чубаря было принято решение об освобождении из заключения П.Г. Петровского, проходившего в 1932 г. сначала по делу так называемого «Союза марксистов-ленинцев» (делу Рютина), а затем, 16 апреля 1933 г., осужденного на три года заключения по делу «бухаринской школы». Стоит отметить, что текст постановления был написан Молотовым. Его же рукой сделана запись: «За — Сталин, Молотов, Ворошилов, Чубарь». Затем были опрошены Рудзутак, Калинин и Микоян, пометку о чём на тексте решения поставил технический секретарь[301].

Настроения членов Политбюро в этот период в какой-то мере передает сопроводительное письмо Ворошилова от 9 июля 1934 г. к проекту решения Политбюро об освобождении из заключения А. Верховского, высокопоставленного военного специалиста, который был арестован как «военный заговорщик». Обращаясь к Сталину, Ворошилов так прокомментировал просьбу Верховского об освобождении: «Если и допустить, что состоя в рядах Красной Армии Верховский А. не был активным контрреволюционером, то во всяком случае другом нашим он никогда не был, вряд ли и теперь стал им. Это ясно. Тем не менее учитывая, что обстановка теперь резко изменилась (подчёркнуто мной. — О.Х.), считаю, что можно было бы без особого риска его освободить, использовав по линии научно-исследовательской работы». Политбюро одобрило это предложение Ворошилова[302].