«Ну и что? — спросишь меня ты, мой читатель. — На что именно автор намекает, рассказав всю эту историю? Когда до конца войны остаются считанные месяцы, невелик подвиг поступить так, как твой доктор. Особенно, если у тебя в голове есть хоть два грамма мозга!»

«Да, все так, — ответил бы я, — но все же большинство этого не делало. Когда из страха, когда — питая напрасные надежды на резкий перелом в ходе событий или по причине давно внушенных мифов о воинском долге, верности присяге и другим высоким идеалам „блут унд боден“[13]. Но ведь на это не шли и советские парни, даже когда немцы подвезли к Москве красный гранит, чтобы воздвигнуть Гитлеру памятник на Красной площади к 7 ноября 1941 года, когда они думали провести там свой парад победы. Ты, может, скажешь, что это разные вещи, но, ради Бога, не втягивай меня в споры о справедливых и несправедливых войнах, ведь не каждый солдат, роя носом землю, может по достоинству оценить это с позиций высоких и строгих исторических критериев. Я лишь хочу сказать, что сложны и неисповедимы пути Господни, одним хватает мозгов и сердца быстро сделать свой судьбоносный выбор, у других же — уж простите! — на это уходит куда больше времени. Одни, как мы знаем, не допустили нацизм и фашизм в свои души, других он отвратил со временем — кого-то еще в первые дни войны, кого-то в последние, а были и такие, что остались ему верны. Относительно тех, кто по убеждению сбросил с себя коричневую рубаху этого мрачного заблуждения — не важно, когда, раньше или позже, я напомню тебе слова моего ребе, сказанные по другому поводу: „Постараемся же их понять и давайте не будем проклинать их и осмеивать — оставим за своим столом место, а на столе — хлеб и вино и для них!“ Вот что говорил Шмуэль бен Давид, а ты постарайся его понять!»

Но развязка или назовем это иначе — кульминация моего рассказа не в этом, а в том, что однажды утром, где-то в конце июня, в нашу госпитальную палату вошли американские офицер и сержант военной полиции («Эм-пи», как их называли) в сопровождении двух лиц в гражданском с красными повязками на рукавах потертых пальтишек. Один из гражданских выглядел как громадный волосатый горец, а другой был его полной противоположностью — тщедушный интеллигент в очках в проволочной оправе. Так выглядят типографские наборщики или учителя истории в бедных высокогорных городках. Хочу сразу же уточнить, что красные повязки на рукавах в те времена могли означать что угодно — от членов добровольной гражданской милиции, пытающейся восстановить порядок в стране, в которой кроме оккупационных армий не было другой власти, до представителей комитетов, антифашистских организаций и партий или же самопровозглашенных коммунальных органов, взваливших на себя бремя снабжения города питьевой водой или отчаянно бедствовавшего населения хлебом. Док Джо, сидевший, по своему обыкновению вполоборота, боком на кончике больничной койки, повернул голову, присмотрелся к вошедшим и медленно поднялся на ноги, снимая с шеи стетоскоп.

Щуплый человек в очечках вцепился в доктора близоруким взглядом, а затем, решительно вытянув руку, ткнул в него указательным пальцем — как строгий судья, как библейский пророк, как сам Саваоф:

— Это он!

Вот так док Джо был арестован и навсегда исчез из моей жизни. Меня вновь охватили присущие мне регулярные, как брюшные колики, сомнения в высшей справедливости, призванной воздавать каждому по заслугам. Подробности, предшествовавшие его аресту, я узнал впоследствии от сестры Эйнджел, вот они:

после капитуляции фашистской Италии и последовавшей за ней молниеносной германской оккупации итальянского севера, в, той горной местности вспыхнула довольно яростная партизанская война. Одержимые безумной навязчивой идеей «окончательного решения», нацисты и здесь занялись еврейским вопросом, хоть, как теперь уже известно, некоторые трезвые головы из ближайшего окружения фюрера предупреждали его, что окончательное решение действительно не за горами, но — с совершенно противоположным эффектом. Где-то в итальянском озерном краю под Тренто была организована пересылка для евреев и других вредных элементов — их там сортировали перед отправкой в соответствующие лагеря. Майора медицинской службы Йохана Шмидта отозвали из военного госпиталя и зачислили в эту «спецчасть» врачом, который должен был оценивать состояние здоровья заключенных и вносить медицинские данные в сопроводительные документы каждой «партии». В соответствии с его решением, одних отправляли в каменные карьеры Маутхаузена, а физически непригодных для тяжелых работ — на отдых в Польшу, где, несмотря на трудности, возникшие из-за стремительного наступления Красной Армии, все еще имелись в достаточном количестве консервные банки с кристаллами под кодовым названием «Циклон Б». Стремительное продвижение американцев вынудило гитлеровцев на скорую руку расформировать пересыльный лагерь под Тренто. Часть дока Джо получила приказ отступать к бывшей австрийской границе.

В общих чертах — такая вот ситуация. Не хочу и не могу оценивать степень вины доктора Шмидта и искренность его поступка, последовавшего за принудительным участием в мерзостных деяниях, потому что годы спустя на Колыме, рядом с полярной шапкой, мне доводилось встречать и таких врачей, к которым я навсегда сохранил тихую признательность за их человечность и профессионализм, и других, не оставивших по себе ничего кроме презрения.

Знаю лишь, что палец, которым щупленький итальянец в проволочных очках указал на доктора Джо, был перстом Возмездия. Такое было время — время поляризации и категорических суждений, без нюансов и смягчающих обстоятельств.

Позже я узнал, что доктора судили в Милане и приговорили к восьми годам тюремного заключения, об этом даже писали газеты — одни с легким недоумением, другие — с удовлетворением. В тюремной больнице он зарекомендовал себя старательным специалистом и был помилован на третьем году отсидки. И если сейчас он живет пенсионером где-нибудь в Оттобрунне под Мюнхеном и случайно читает эти мои строки, я хотел бы ему сказать: «Хеллоу, док Джо! Знаю, война — ужасная гадость, делающая человека соучастником — порой случайным, порой — сознательным. Я далек от того, чтобы выносить приговоры, поэтому скажу лишь, что помню твое доброе ко мне отношение».

Убежден, что кто-то может гневно возразить мне по этому поводу (и я не сомневаюсь, что его возмущение будет обоснованным). Поэтому отвечу ему как тот старый раввин: «Ты тоже прав!»

22 июня — то есть по капризу случая ровно через четыре года после того, как нам внезапно пришлось прервать путешествие к сопкам Маньчжурии, и резко развернуться в противоположном направлении — на мое имя пришла бандероль из Международного Красного Креста в Женеве. Хочешь верь, хочешь — не верь, но еще до того, как распечатать конверт дрожавшими пальцами, я знал, что это весть от ребе бен Давида, которой я так долго дожидался; и я даже знал, что именно он мне пишет. Я боялся прочесть это письмо: брал в руки конверт, потом откладывал, потом снова брал и снова откладывал, словно это могло изменить его содержание. Да и трудно было читать сквозь пелену наплывающих слез, потому что в конверте была справка Международной комиссии по расследованию нацистских преступлений в Освенциме, свидетельствующая, что Сара Давидовна Блюменфельд, по отцу Цвасман, погибла в концлагере 3 марта 1943 года. Была выписка из протокола № 107/1944 военной прокуратуры Третьего Украинского фронта о массовом расстреле мирных граждан местечка Колодяч на территории Украинской ССР. А еще — выписка из Указа о посмертном награждении орденом Красного Знамени бойца тернопольского партизанского отряда Иешуа (Шуры) Исааковича Блюменфельда и радистки тернопольского партизанского отряда Сусанны Исааковны Блюменфельд, павших в боях с гитлеровскими захватчиками. И еще один документ на типовом бланке небрежно, на скорую руку, заполненном каким-то бюрократом, гласивший, что гвардии лейтенант такого-то полка, такой-то армии Первого Прибалтийского фронта Яков Исаакович Блюменфельд не вернулся из разведывательной операции в тыл противника в районе Витебска и считается без вести пропавшим. «Настоящий документ выдан родным для…» Боже мой, Господи! Да что мне теперь эта бумажка, раз моего мальчика нет в живых? Одна надежда, что его гибель хоть на секунду помогла приблизить конец этой проклятой войны!