Все кармелитки до одной были китаянками, но их аббатиса, мать Антония, еще молодой монашенкой приехала из Франции, откуда-то из Эльзаса, поэтому, кроме родного французского, знала еще и немецкий, причем, на уровне, достаточном для того, чтобы общаться с прибывшими из Германии. Китайским она овладела уже на месте и именно на этом языке успешно дожимала разных сонных бюрократов из коммунальных служб, выбивая дополнительные продукты для бесплатной общественной кухни, которая ежедневно обеспечивала беднейшим из беженцев миску-другую еды. Неукротимая и настойчивая, она выпрашивала лекарства, необходимые для Jewish Refugee Hospital — импровизированной больницы, которой руководил профессор Зигмунд Мендель, в прошлом главный хирург прославленной берлинской «Шарите». Аббатиса Антония была беззаветно предана своему ордену, всегда на своем посту — и в прошлом, в дни голода и войны, во время Большого тифа, и сейчас, когда нужно было помогать этим несчастным, которые волнами прибывали из нацистского рейха.
Сестры ордена встречали вновь прибывших еще в порту, брали на себя заботу о детях, обихаживали стариков и больных, окружая особым вниманием мужчин и женщин, чьи недавно обритые головы только начинали покрываться пушком. По этому признаку можно было почти безошибочно узнать тех, кто прошел через Дахау. Опережая родственников, которые не сразу узнали Симона Циннера, монахини бросились ему на помощь: флейтист, которому Ханзи Штейнбреннер размозжил пальцы, не мог сам нести два чемодана.
Коллеги музыканты, добравшиеся до Шанхая несколькими месяцами раньше, осыпа́ли поцелуями его небритое лицо:
— Сим, милый Сим! Спасибо судьбе, ты уцелел в Дахау!
— Забыл умереть, — мрачно отвечал флейтист, держа свои замотанные в бинты руки высоко над головой, как бы сдаваясь.
Но те, кто хорошо знал неукротимого Симона Циннера, были уверены, что он никогда не сдастся. И, как показало будущее, были правы.
А пассажиры все спускались и спускались по сходням, и духовой оркестр кармелиток бодро играл вальсы Штрауса под транспарантом с немецким Wilkommen — Добро пожаловать!
Картина поистине экзотическая: монахини-китаянки в устье мутно-коричневой Янцзы воспевали прекрасный голубой Дунай. Было в этом что-то гротескное, но, в то же время, по-настоящему трогательное. Подавленные, изнуренные долгим путешествием беженцы не ожидали торжественной, праздничной встречи, и теперь в их душах снова оживала генетически присущая племени Израилеву надежда, что, вопреки гонениям, все не так уж безнадежно плохо, и что, возможно, все в конце концов устроится наилучшим образом. Этой едва теплившейся надежде было суждено в скором времени подвергнуться тяжким испытаниям.
Трогательной была и неожиданно возникшая дружба между пожилой аббатисой, строгой католичкой, и веселым раввином Лео Левиным. Кроме общих забот, связанных с приемом, обустройством и поддержкой беженцев, их сближал принадлежавший только им двоим секрет: раввин тайком обучал мать Антонию искусству игры в покер. Черные фасолины заменяли им жетоны достоинством в один шанхайский цент. Нелишне добавить, что раввин неизменно выигрывал у доверчивой, легко поддающейся азарту аббатисы, однако ее это не обескураживало. Мать Антония продолжала настойчиво осваивать тонкости блефа, без колебания приняв на веру принцип заядлых игроков: важен не результат, а сам процесс игры, не выигрыш или проигрыш, а страсть. Впрочем, старушке нередко случалось задолжать более доллара, то есть расстаться с сотней с лишним фасолин, и тогда ее грызли сомнения в небесной справедливости: она начинала подозревать, что Господь, Который Един, помогает раввину, в то время как Его Сын отворачивается от своей преданной служанки. В таких случаях Лео Левин щедро прощал ей долг и перетасовывал карты для следующей игры.
…Супруга раввина, Эстер Левин, втайне грустила о своей любимой гимназии, которую покинула добровольно. Это произошло в тот день, когда высшее берлинское начальство потребовало включить в курс новейшей немецкой истории, которую она преподавала, эпизод с Мюнхенским путчем национал-социалистов в ноябре 1923-го. Тогда Гитлер и группа его единомышленников совершили попытку государственного переворота, потерпели неудачу и в результате оказались в крепости Ландсберг, где им пришлось — во имя великого будущего Германии — просидеть несколько лет. Там, в тюремной камере, фюрер надиктовал своему верному соратнику Рудольфу Гессу первую часть монументального труда «Майн кампф», и теперь учителям вменялось в обязанность разъяснять своим питомцам величие изложенных в книге мыслей и будущих планов, внушая к ним соответствующее благоговение. Директор гимназии, почтенный бюргер, приверженец старой школы, нацистскую пропаганду всерьез не принимал и придерживался традиционной немецкой добропорядочности. Прошение Эстер об уходе по собственному желанию он принял с облегчением, поскольку в создавшейся обстановке еврейку — наставницу подрастающего поколения Третьего рейха — все равно пришлось бы уволить, хотя лично ему это доставило бы кое-какие моральные терзания. И вот теперь бывшая преподавательница новейшей истории пекла рисовые лепешки на печке, которую ребе Лео соорудил из старых листов жести во дворе полуразрушенной прядильни, некогда производившей шелк-сырец. Она начинала эту деятельность под руководством маленькой морщинистой, лет тысячи отроду, но очень дружелюбной соседки-китаянки, которая не знала ни одного иностранного слова, а Эстер, соответственно, не знала ни слова по-китайски. Тем не менее, они каким-то образом понимали друг друга, и в конечном итоге лепешки еврейки оказались, по всеобщему мнению, ничуть не хуже китайского оригинала.
Нужно было добывать хлеб насущный, зарабатывать в условиях тяжелого экономического спада, вот и приходилось браться за любое, подчас унизительное дело. С прибытием первых же кораблей аренда тесных, кишащих клопами и крысами жилищ, без проточной воды и канализации, подскочила вдвое и втрое. А потому ежедневно (кроме субботы, в шабат, когда он вел утреннюю службу) ребе Лео Левин в предрассветный час взваливал на плечо бамбуковую жердь с привязанными к обоим концам корзинами, и рысью, в ритме пружинящего бамбука, несся на Птичий рынок торговать свежими, еще теплыми лепешками. Рядом с ним смешно семенил под гнетом такого же коромысла его первый помощник и компаньон по пекарскому бизнесу, костлявый и длинный, как радиомачта, астрофизик Маркус Аронсон. Это был тот самый страстный и непоколебимый приверженец квантовой теории, в недавнем прошлом ассистент Эйнштейна, которому студенты дали прозвище Маркузле Квантиссимо. Когда в свое время ему предложили перебраться в Соединенные Штаты вместе со своим великим наставником, Маркус Аронсон, к всеобщему изумлению, ехать отказался. Путь по-настоящему большой науки, считал Маркузле, лежит через Германию, так что ни о какой эмиграции не может быть и речи. Когда же до него, наконец, дошло, что его личные германские пути-дороги ведут не к разбегающимся галактикам, а прямиком в концентрационный лагерь, было уже поздно: шлагбаум опустился, прочно перекрыв ведущую в Америку магистраль. Теперь единственной задачей было выжить, и решалась она на Птичьем рынке.
Те, кто воображает, будто на Птичьем рынке торговали одними только длинношеими щипаными курами да утками, болотными бекасами да черными, вареными в соевом соусе яйцами и ласточкиными гнездами, глубоко заблуждаются. Главным, что привлекало туда публику, в особенности иностранцев с Запада, были живые певчие птицы в клетках, искусно сплетенных из тонких раскрашенных прутьев. Процветала торговля сверчками в клетушках из рисовой соломки — о таких «домашних животных» в Европе и слыхом не слыхивали. Раз уж речь зашла о четвероногих баловнях, то следует отметить, что собак на Птичьем рынке не предлагали. К ужасу и отвращению европейцев, ими торговали в мясных рядах в нижней части Нантао. Смирившиеся со своей участью, они с угасшим взором сидели в клетях за бамбуковой решеткой. А рядом бойко шла торговля оптом и в розницу разделанной свининой, говяжьими и буйволиными потрохами, печенкой и прочей требухой. Нарасхват раскупалась свежая, соленая и вяленая рыба, как и целые клубки змей, с которых здесь же, на глазах у покупателей, заживо сдирали кожу. Для полноты картины представьте себе горы моллюсков, крабов и гигантских съедобных брюхоногих по прозванию «абалон».