Стояла поздняя весна. Внизу Сена лениво катила свои воды, натужно пыхтели маленькие буксиры, волоча за собой тяжело груженые баржи. По всей длине каменного парапета набережной художники выставили свои акварели, букинисты торговали пожелтевшими от старости книгами, новогодними открытками прошлого века, рекламными плакатами с детства знакомых марок какао и давно канувших в прошлое ликеров, а также облупленными эмалированными табличками с перстом, указующим дорогу к писсуару. За какими только глупостями не охотятся коллекционеры — особенно, если они куплены в Париже.

Хильда прошла всю набережную Вольтера из конца в конец. На противоположном берегу во всем своем великолепии высился Лувр. В окнах великого музея отражался тревожно-багряный закат, предвещавший ненастное утро. Впечатление было такое, будто за стеклами бушевал пожар, чьи огненные отблески раскачивались на речных волнах и гасли в легкой зыби.

Интересуйся Хильда политикой чуть больше, она бы знала, что и без этого кровавого заката Европу ждал весьма ненастный день — завтрашний.

Генеральная репетиция грядущей войны — жестокая гражданская бойня в Испании — закончилась победой фашистской фаланги над республиканским Народным фронтом. Интербригады, этот звездный миг всемирной солидарности с Республикой, потерпели тяжелое поражение, и во французских лагерях для перемещенных лиц к северу от Пиренеев уже звучали все языки мира. Тем временем нацистская Германия в царящей суматохе и при равнодушном молчании Запада без единого выстрела отхватила себе сначала Австрию, а потом Чехословакию.

Однако же и на Западе, и на Востоке все-таки помнили пословицу про аппетит, который приходит во время еды. Поэтому все европейские государства без излишнего шума стягивали к своим границам войска, вводили чрезвычайные меры безопасности, втайне молча мобилизовывали резервистов — и при этом в один голос уверяли, что международные договора соблюдаются, все под контролем и никакой военной напряженности нет. Как в песенке: Tout va très bien, madame la Marquise…[25]

Местное население, со своей стороны, хорошо знало историю с упомянутой маркизой, которую упорно убеждали, что все в порядке, когда у нее в имении полыхал пожар, — и потому лихорадочно запасалось продовольствием, горючим и даже кровяной плазмой.

Тем, кто еще питал иллюзии, что конфликт в Европе можно будет предотвратить посредством дипломатических компромиссов, а территориальные притязания Рейха удовлетворить, жертвуя порядочные ломти «незначительных» государств, достаточно было развернуть газеты и прочитать, что происходило на Дальнем Востоке. А там прочно ступила на континент Япония, начав с аннексии Кореи в 1910 году. В начале тридцатых годов она овладела Маньчжурией и создала там новое государство Маньчжоу-го. Марионетка Пу И, отпрыск императорской династии Айсин Гёро, предоставил японцам полную свободу действий на территориях, граничивших с Монгольской Народной Республикой — союзником Страны Советов.

Пока что международные телеграфные агентства называли всего лишь пограничными инцидентами кровавые столкновения между Дальневосточными частями Красной Армии и 6-й Квантунской армией Японии под командованием генерала Риппо Огису у озера Хасан в июле 1938-го и под Халхин-Голом — десять месяцев спустя. Но их вполне можно было толковать как прелюдию к надвигавшейся войне. Дальше, на азиатском юго-востоке, полыхал в пламени антиколониальной борьбы французский Индокитай. Ее идейным вождем был все еще мало известный член компартии Франции, завсегдатай кафе Монпарнаса, а также тюрем Сайгона и Бангкока, поэт и журналист Нгуен Тат Тхань, впоследствии прославившийся под псевдонимом Хо Ши Мин.

Молнии раздирали небо над Евразией, и хрупкий мир под этим небом замер в ожидании бури. Хильда, однако, была далека от политики и ничем таким не интересовалась.

Она брела все дальше по набережной, потом перешла по мосту на остров Сите и вскоре остановилась перед Собором Парижской Богоматери, засмотревшись на его могучие и в то же время изящные архитектурные объемы, на готическое солнце над входом, многоцветные витражи. В памяти всплыла знакомая с юных лет история Квазимодо и Эсмеральды…

Она долго стояла, любуясь величественным храмом и грызя хлеб. Ее созерцание прервал мягкий, теплый голос.

— Дарю вам этот кафедральный собор. Он — ваш!

Хильда не заметила, когда рядом с ней оказался этот молодой, темноволосый, по-южному смуглый человек со скуластым деревенским лицом — уж не кузен ли ее вымышленного провансальца из бистро? Во всем его облике и поведении было что-то открытое и веселое.

— Спасибо. А вы щедры.

— Пустяки. Вы американка?

С набитым ртом она отрицательно покачала головой.

— Шведка? Нет-нет, голландка — я угадал? Конечно, голландка! Вы вообще-то говорите по-французски?

— Когда в Сан-Суси разговаривали по-французски, вы у себя в Провансе еще мычали хором со своими коровами.

— Ага, ясно — немка, значит. Еще одна попытка, если позволите: вы ведь не одобряете Гитлера, правда?

— Терпеть его не могу.

— Слава Богу! Röslein, Röslein, Röslein rot, Röslein auf der Heiden…[26] — спел он, а Хильда чуть не подавилась своим багетом.

— Вы что, тоже немец?

— Упаси меня Бог. Самый обыкновенный чех. Кстати, хочу заметить, что когда Кафка в Праге писал по-немецки, вы у себя в Саксонии все еще мычали хором со своими коровами. Слыхали о таком городе — Прага? Впрочем, что я говорю! Конечно, слыхали. Ведь вы его только что оккупировали!

— Это не я. Как раз тогда я была в кино.

— Замечательно! Давайте поужинаем вместе и вы расскажете мне содержание фильма.

— Ну, вы и нахал!

— Такие уж мы, поляки.

Она рассмеялась:

— А только что были чехом!

— Я так сказал? Не будем спорить по мелочам, ладно?

— Как насчет имени — это тоже мелочь?

— Имя у меня есть! — подняв глаза к небу, он вдруг просиял: — Владек! Меня зовут Владек!

— Это вы сейчас придумали?

— Как вы догадались? А вас как зовут, фрейлейн?

— Хильда.

— Честное слово?

— А что, надо было соврать? Здесь принято скрывать свое имя?

— Иностранцы скрывают здесь все. Имя, настоящий адрес, национальность, любовницу, политические взгляды. Все! Именно потому, что здешние власти хотят все о тебе знать, нужно все от них скрывать. Ведь в любой момент можно ожидать какого-нибудь подвоха. В Париже миллион человеческих существ живет в постоянном ожидании подлого трюка. А еще ждут американскую визу, продления разрешения на пребывание, новые документы, Нансеновский паспорт, права на работу, натурализацию, предоставления политического убежища. Крупнейший зал ожидания в Европе. Кроме них, есть еще миллион — эти уже потеряли всякую надежду и ничего не ждут. Очень грустно. Вот вам, к примеру, позарез нужен денежный перевод, поскольку у вас туго с деньгами, но вы его уже не ждете.

— Как вы угадали?

— Богатые туристы багетами всухомятку не завтракают. Причем без масла и ветчины… Ничего, вы же приняли мое приглашение — наверстаете за ужином.

— Никакого приглашения я не принимала!

— Ну, так примите!

Этот смуглый парень с деревенским лицом начинал ее забавлять. Хильда засмеялась и ответила:

— Ладно, принимаю, куда от вас денешься!

Он осторожно взял остатки хлеба у нее из рук и бросил в воду.

— Пусть рыбы тоже почувствуют себя немецкими туристами в Париже, согласны?

Ужинали они где-то в Латинском квартале. Столики стояли прямо на тротуаре, под тентом, почти вплотную друг к другу, так что официанты с трудом пробирались между ними.

Хильда с легким отвращением наблюдала, как Владек извлекает устрицу из раковины и подносит к ее рту. Едва ощутив на языке скользкий комочек, она тотчас же выплюнула его и запила вином, а ее новый знакомый — то ли чех, то ли поляк, то ли неведомо кто — заливался смехом.