Грант вела себя необычайно молчаливо; ей, наверное, было бы намного проще проделать все это самой, а присутствие Прабира заставляло ее чувствовать себя в значительной степени нарушителем.

— Вы не поверите, — сказал Прабир, — но мне нужно было всего полчаса в день, чтобы поддерживать эту тропинку в чистоте.

— Это была одна из твоих обязанностей?

— Ага.

Она улыбнулась.

— А я думала, что со мной обращаются жестоко, заставляя чистить ванну. И у меня, по крайней мере, было, где потратить карманные деньги. Полагаю, с тобой рассчитывались какими-то привилегиями в сети?

— Я не помню.

Пот заливал Прабиру глаза. Когда он протер их, перед ним, словно наяву встала картинка, как он тогда подходил к кампунгу. Он услышал тяжелый удар взорвавшейся мины и помчался вперед с Мадхузре на руках. Деревья убегали назад все быстрее, словно он падал.

Грант заметила один из домиков раньше него: опасно покосившийся, укрытый древесной губкой и лианами. В отличие от крыш, которые он видел сверху, стены были покрыты пятнами и налетом настолько сильно, что почти сливались с окружающей растительностью. У Прабира неожиданно сильно поубавилось уверенности, что он шел по маршруту старой тропинки. Он не ждал, что сможет узнать домик, но они стоял совсем не там, где ожидал Прабир. Возможно, они пошли совсем другим маршрутом, тем который вел через джунгли и никогда не расчищался.

Даже когда они будут стоять в центре кампунга, ему понадобится какое-то время, чтобы найти среди деревьев все шесть домиков.

— Я не знаю где мы, — тупо сказал он. — Я не знаю с чего начать.

Грант положила руку ему на плечо.

— Не будем суетиться. Если хочешь, я загляну в одно из этих строений и опишу тебе, что увижу внутри.

— Не стоит. Все в порядке.

Он повернулся и подошел к домику справа от себя. Двери, направленные к центру кампунга заросли плотным слоем ползучих растений, но в одном углу стенки разошлись, образовав щель, через которую было намного проще попасть вовнутрь.

Подошла Грант.

— Тебе нужен свет и мы должны сделать это не торопясь. Мы не знаем, что там внутри.

Прабир взял у нее фонарик. Она сняла с плеча винтовку и последовала за ним, когда он, согнувшись, пролазил в щель. Внутрь нанесло довольно много земли, и света, проникавшего через щели в стенах и затянутые лозой окна, оказалось достаточно, чтобы пол зарос бледными сорняками. На одной из стен был крюк, а под ним скрученные, потрескавшиеся остатки прямоугольного куска парусины.

— Это мой, — сказал он, указывая на остатки гамака. — Здесь я спал.

— Понятно.

Должно быть термиты сожрали все упаковочные ящики, в которых он держал свою одежду, как только из древесины вымыло предохраняющее средство. Сейчас домик выглядел более голым, чем тюремная камера, но в нем, впрочем, никогда не был захламлен аппаратурой и украшательствами — все ценное, что было у Прабира, хранилось в его планшете.

Из этого домика он смотрел в ночь, со сжавшимся от волнения желудком. А затем он думал о поступке, который оправдал бы все, что он чувствовал: преступление, соответствующее его чувству вины, и алиби, чтобы объяснить его.

Хотя какой вообще вины? Разве он что-то украл или испортил? Но что может быть хуже, чем саботировать работу своих родителей?

— Домик бабочек, — он попятился, затем попробовал сориентироваться. — Он находился прямо через кампунг.

Прабир пробирался сквозь деревья, а рядом молча шла Грант. Это был самый прямой путь, но, потеряв из виду окружающие домики, он не мог больше точно определить, где по кругу находится нужный.

Они подошли к домику с упавшей дверью и входом, затянутым вьющимися растениями. Прабир срубил их парангом, который дала ему Грант. Затем направил в темноту луч фонарика.

Пластиковая кроватка Мадхузре, покрытая плесенью, выцветшая и деформированная, но все еще целая. За ней, усыпанная мусором раскладная кровать родителей со сгнившим матрасом и покрытым ржавчиной каркасом.

Он боялся за них. Боялся, что война доберется до них, невзирая на уединенность острова и заверения отца.

Но почему он должен чувствовать себя виноватым? Почему он должен представлять, что он был бы виноват в том, что на остров пришла война? Даже если бы он боролся со своими родителями и хотел наказать их — даже если бы кричал со склонов вулкана, что желает им смерти — он никогда не был суеверным настолько, чтобы поверить в то, что его желание может исполниться.

— Не тот домик, — сказал Прабир. — Нам нужен следующий.

Одна стена домика бабочек рухнула наружу, из-за чего, лишенные одной опоры кровельные панели, прогнулись почти до самой земли. В результате образовалась шаткая треугольная призма с узким пространством между оставшейся стоять стеной и прогнувшейся крышей, в которое Прабир едва смог протиснуться. Грант полезла за ним.

Двери и окна располагались на упавшей стене, и мягкий лесной свет, проникал вовнутрь через щели под такими углами, что почти не разгонял темноту. Прабир поводил лучом фонарика по полу, разыскивая следы лабораторного стола, но дерево было полностью уничтожено плесенью и термитами. В домике было по колено мусора, гниющих веток и листьев, занесенных сюда ветром и так и застрявших здесь.

Два желтых глаза в углу отразили луч фонарика. Это оказался питон, примерно вполовину меньше своего сородича из мангровых болот, свернувшийся на куче мусора. Прабир почувствовал, как при виде рептилии его ноги превращаются в желе, но не хотел убивать ее без необходимости.

— Может, мы сможем обойти его, — предложил он. — Или прогнать палками.

Грант покачала головой.

— В нормальных условиях я бы согласилась, но сейчас не будем усугублять ситуацию.

Она подняла ружье.

— Стань в сторону и закрой уши.

Она навела точку лазерного прицела прямо между глаз рептилии и одним выстрелом снесла той голову. С потолка посыпались куски плесени. Обезглавленное тело змеи дернулось и поднялось в атакующее положение, развернувшись настолько, что под ним стали видны сине-голубые яйца размером с кулак.

Грант держала фонарик, пока Прабир перебирал мусор на полу. Работа шла медленно, и от влажного воздуха над гниющими листьями перехватывало дыхание. Когда он обнаружил подставку от отцовского микроскопа, то даже не попытался больше сдерживаться и от стыда и горя по его лицу потекли слезы.

Он знал, что сделал. Он знал, почему отравил куколок, знал, что ему нужно было скрыть.

Он убил их. Он привел самолеты на остров, он привел мины.

Слишком многое навалилось на него. Он не мог жить, глядя в этот свет — но у него уже не было сил, чтобы отвести взгляд и вся ложь, которой он защищался как щитом, стала видна в нем. Он должен дать свету расплавить себя, дать ему себя сжечь.

Прабир твердо намеревался сначала найти образцы — это было единственное из оставшегося, что он мог надеяться спасти. Грант перестала спрашивать, не хочет ли передохнуть или поменяться местами. Жуки и бледные пауки разбегались в стороны, когда он снова и снова погружал руки в листья.

Он вытащил пластину из светлого, прохладного, покрытого грязью пластика размером сантиметров тридцать. Вытер ее об джинсы. Это оказалась взрослая особь бабочки, залитая чем-то вроде плексигласа. Взрослая особь двадцатилетней давности, со старыми концентрическими черно-зелеными полосами.

Грант сказала что-то обнадеживающее. Прабир вяло кивнул. На пластике была табличка со штрих-кодом — краска давно уже стерлась, но гравировка еще прощупывалась — код еще можно было считать. Цифры немного значили без соответствующих записей в компьютере, но, вероятно, были последовательными. Он снова погрузил руки примерно в том же месте и наткнулся на другую пластину.

Он выбрался из домика с двенадцатью сохраненными образцами: восемь взрослых особей и четыре личинки. Прабир осмотрелся, пытаясь сориентироваться.

Он повернулся к Грант.