Грант улыбнулась, не поддавшись на провокацию.

— Скорей всего дело просто в том, что гены, которые существуют дольше, имеют большие шансы оказаться скопированными, что, в свою очередь, повышает вероятность их выживания в неактивной форме.

— А мимикрия? А симбиоз? Как синхронизируются такие вещи?

— А вот этого я не знаю.

Они продирались дальше сквозь джунгли. Прабир все ожидал, когда его озарит, когда знакомый вид старого корявого дерева или обнаженной породы пробудит в нем воспоминания сильнее, чем на берегу. Он обследовал эту сторону острова полностью — каждый шаг, который он делал, был одним из тех, что он наверняка должен был сделать раньше. Но изменилось слишком многое. Хотя сами по себе деревья казались такими же, не было папоротников, не было маленьких цветов на земле — лишь плотоядные орхидеи, которые уже встречались им на других островах да вездесущий, похожий на колючую проволоку, кустарник. Даже запах леса стал для него чужим. Словно он вернулся в город и увидел, что дороги отремонтированы, здания перекрашены, а все прежние жители выселены и вместо них заселены чужаки с другими традициями и другими кухонными ароматами. Амбон с его nouveau-colonial[23] макияжем, казался более знакомым, чем этот остров.

Черные какаду оказались и здесь тоже. Прабир стоял и наблюдал за одним из них с полчаса, ожидая, пока Грант закончит препарировать орхидею.

Птица сидела на kenari[24]. Своими зубами она грызла ветку, на отростках которой было с полдюжины белых, уже набухших плодами, цветов. Гроздь отростков с фруктами упала к ногам птицы, опустившись прямо на толстую ветку, на которой та сидела. Какаду продолжил, жуя плод вместе с кожистой оболочкой, которая еще не совсем созрела, чтобы лопнуть пополам и дать миндалю высыпаться на землю.

Грант подошла посмотреть, за чем он наблюдает. Прабир рассказал, все, что увидел до этого момента. Птица извлекла одну миндалину из плода, и выполнила еще более сложную процедуру, чтобы проникнуть внутрь твердой оболочки.

— Что касается последней части представления, — сказала Грант, — то это старо, как мир: классический пример кормовой специализации.

Какаду отломал кусочек скорлупы, и теперь, придерживая орех лапой, верхней, острой и изогнутой частью клюва извлекал кусочки ядра, а своим длинным, похожим на черно-розовый резиновый жгут, языком, подхватывал их и отправлял в рот.

— Хотя надо признать: охота за неспелыми плодами — это что-то новенькое.

— Таким образом, ему не приходится ждать, пока орехи упадут. И получается, зубы нужны, чтобы не спускаться на землю?

— Похоже на то, — признала Грант. — Но в прошлом могла быть масса причин, почему еще они могли оказаться полезными. Тут не требуется совместная эволюция с муравьями.

Прабир обернулся к ней.

— Если бы вы попали на этот остров, не зная ничего о его истории и обычной фауне региона — свалились бы с Луны, не имея ни малейшего представления об этом полушарии — то, что бы вы подумали, здесь происходит?

— Это дурацкий вопрос.

— Побалуйте меня.

— Зачем? Какой смысл игнорировать факты?

Прабир строго покачал головой.

— А я и этого и не предлагаю. Я просто хочу, что вы взглянули на происходящее здесь по-новому. Если бы вы только что попали сюда с одного из Британских островов, вооруженная безупречной теоретической подготовкой по эволюционной биологии, но при этом, тысячу лет не имев никаких контактов ни с кем восточнее Кале, то каково бы было ваше заключение о здешних растениях и животных?

Грант сложила руки на груди.

— Я отказываюсь работать, — сказал Прабир, — пока не получу ответа. Если забыть, все что вам известно, то на что это похоже?

— Это похоже на то, — раздраженно ответила она, — что виды, подвергшиеся воздействию, изначально делили территорию со всеми остальными, затем были изолированы на каком-то удаленном острове и развивались параллельно в течение нескольких миллионов лет и теперь постепенно внедряются обратно. Доволен? Вот на что это похоже. Но на каком острове это могло происходить? — Она развела руками. — Уж точно не на этом: ты сам можешь за это поручиться. На всем архипелаге не найдется настолько изолированного и настолько неизученного острова.

— Вероятно, нет.

— Точно, нет.

— Ладно, — засмеялся Прабир. — Такого острова не существует! Все, что я хочу сказать, так это то, что если в свете озвученной вами версии все выглядит намного проще, чем сотня различных генов у сотни различных видов стройными рядами шагающих из прошлого, то мне очень трудно понять, почему это не приближает нас к истине.

Лицо Грант смягчилось — любопытство взяло вверх.

— Насколько приближает?

— Этого я не знаю.

Прабир переписал программу обработки графики так, чтобы она запускалась прямо на камере Грант. После обеда она выяснила, что вокруг полно плодоядных голубей с камуфляжем.

По всему полю видоискателя между голубями порхали бабочки. Рисунок на их крыльях кардинально изменился — приобретенная пятнистая имитация листьев и теней стала значительно менее броской, значительно менее симметричной и значительно сильней варьирующейся от особи к особи, чем предыдущие черные и зеленые концентрические полосы — но когда Грант, наконец, поймала одну из них, и Прабир посмотрел на туловище, он убедился, что это потомки насекомого, которого Прабир впервые увидел приколотым к доске в университетском кабинете отца.

Дротики с транквилизатором не годились для ловли насекомых, но у Грант имелся спрей на основе пчелиного яда, который мог временно парализовать бабочек, не убивая их. Воспользовавшись сетью, которая не давала насекомым упасть и стать добычей муравьев, им удалось собрать с полдюжины живых особей, как бабочек, так и голубей.

Вернувшись на корабль, Грант убила и препарировала одного голубя мужского пола, удалив яички и, работая уже под микроскопом, извлекла стволовые клетки и сперматоциты на разных стадиях созревания. Она надеялась поймать белок из Сан-Паулу в действии, хотя учитывая однородность голубей, казалось маловероятным, что он все еще провоцирует какие-либо радикальные изменения в их геноме.

Прабир оставил ее один на один с этим занятием и вышел на палубу. Стоя там и глядя на безобидные тени джунглей, он вдруг, замерев от облегчения, понял, насколько безболезненно прошел день. Сначала его отвлекала загадка измененных особей, затем — чисто физические усилия, направленные на сбор образцов, а в промежутке у него было времени, да и поводов тоже, чтобы зацикливаться на значимости этого места. И именно так и должно быть. Он уже оплакивал родителей и в лагере, и в Торонто и тысячу раз рассказывал Мадхузре об их достижениях. Здесь нечего было делать, нечего вспоминать, нечего изучать, кроме загадки бабочек. Он отказывался вообразить себе их, запертых на острове, как в ловушке. Если бы они каким-то чудом выжили, то покинули бы остров на той же лодке, что и Прабир.

И хотя Теранезия оказалась не опасней любого другого острова, он все еще был счастлив, что держал Мадхузре подальше отсюда. Она могла много лет возмущаться его вмешательством в ее жизнь. Она могла обвинять его в том, что он стоит между ней и памятью о родителях. Но чуждые джунгли значили для нее еще меньше, чем для него, а он уберег ее от бессмысленных страданий, которые ей причинило бы копание в руинах кампунга. Мама тогда сказала ему: «Забери ее! Она не должна это видеть!» Он закончил то, что начал, когда они сели в лодку. Это было долгое путешествие, но теперь оно окончено.

Из кабины, хмурясь, вышла Грант, держа в руках свой планшет.

— Еще новости из Сан-Паулу, — сказала она. — Они усовершенствовали свою модель.

— И?

Она поставила планшет на ограждение перед Прабиром. На экране изображались две большие молекулы, связанные с нитями ДНК.