Выходя из своей комнаты, я заметила, что сыновья старика спали в той комнате, которой дверь я заметила, входя в дом. Потом мы узнали ужасные вещи про сыновей, на них лежало несколько убийств, они останавливали и грабили обозы. Особенно страдали священники, которых посылали в их деревню. Год спустя, после того, как я ночевала у них, они остановили Занадворова, который вез казенные деньги, привязали его к дереву и деньги взяли. Их присудили к плетям и к каторжной работе, но они откупились, даже младший сын остался при отце, старший только должен был скрываться некоторое время. Дочь была в богатом сарафане, в шелковой рубашке и в кокошнике[96]. Когда я садилась в экипаж, все встали на колени и кричали (неразб.). Буряты поклоняются лебедям, я не могла уговорить их принести мне лебедей, но когда они увидали карты, так пожертвовали своим богом, и я часто менялась с ними.

Выезжая из Тарбогатая, надо было ехать лесом густым. Проезжая полями, я заметила, что хлеб был бесподобный. Потом надо было ехать лесом. Восемь человек провожали меня верхом. В этом именно лесу остановили Чебунины Занадворова. Там это случается часто, беглых по лесам пропасть.

Приехала я в следующую деревню довольно рано, но мне хотелось остановиться тут, и я расположилась. Дом был очень чистенький, как обыкновенно в Сибири. От Тарбогатая до Петровского природа чрезвычайно хороша, растительность удивительная, леса богатейшие, и эти места заселены едва. Я расположилась в своей горенке, как звук кандалов поразил меня, и через несколько минут перед моими окнами стояло более ста арестантов, они просили милостыню. Это была партия, которую вели из Иркутска в Петровск. Они были в остроге, но когда узнали, что я приехала, велели отворить себе двери и пришли просить милостыню.

Их охраняли три казака, было от чего прийти в страх и ужас. Я раздала им, сколько могла, денег, они остались очень довольны, затянули песню и отправились преспокойно в острог.

Тут я отлично отдохнула, на другой день мы рано выехали, лес скоро кончился, тогда открылась гора очень высокая, но издали она казалась совершенно черной. Я спросила, что это такое, мне объяснили, что это — птицы, дрозды. Действительно, когда мы проезжали, они подымались лениво и опускались потом.

Мне пришлось еще раз ночевать в одной деревне, где не было так хорошо, как в других. Мне отвели горницу, но я не могла заснуть, потому что в избе был ребенок, который ужасно кричал. Я наконец не выдержала и пошла посмотреть, что с ним. Изба была полна народу, но все спали как убитые; бедные люди работали весь день, даже мать спала, позабывши о ребенке. Несчастный лежал в грязной люльке, и я с ужасом увидела, что на ноге у него был страшный нарыв. Я привязала ему хлеба с молоком, ребенок заснул, на другой день нарыв лопнул, и ребенок улыбался. Через пять лет после этого происшествия мужик принес мне девочку лет пяти и, бедный, обливаясь слезами, говорил, что это тот ребенок, которому я помогла. Мать его убежала с солдатом.

На другой день приехала я в Петровск. Нельзя себе представить, какое тяжелое впечатление он сделал на меня. Подъезжая, мы все поворачивали. Наконец первое, что представилось глазам, была тюрьма, потом кладбище и наконец уже строения. Петровский завод был в яме, кругом горы, фабрика, где плавят железо, — совершенный ад. Тут ни днем, ни ночью нет покоя, монотонный, постоянный стук молотка никогда не прекращается, кругом черная пыль от железа…)

Ольга Ивановна Иванова — единственная из детей Анненковых помнила тюрьму. Ей было 6 лет, когда семья выехала с каторги на поселение в с. Бельское. Жизнь в этом селе, тяжелую в материальном и моральном отношении, она хорошо помнила. Бельское считалось воровским и даже разбойничьим селом, и она помнила долгие ночи, когда родители по очереди не спали, а она сидела на скамеечке у ног матери. Затем, на поселении в Туринске и Тобольске, она опять оказалась в среде тех декабристов, о которых так тепло и сердечно говорит в своих отрывочных воспоминаниях. Особенно сердечную память сохраняла она о Свистунове, учившем ее музыке, о докторе Вольфе, указания и советы которого помнила всю жизнь, и о Фонвизиных. В этой бездетной семье (сыновья их остались в России) она нашла много теплоты и даже баловства. Последнего отец ее, Иван Александрович, относительно детей не допускал, был строг и очень требователен.

Сильные и стойкие характеры родителей, их удивительная покорность судьбе, отсутствие жалоб на тяжелую жизнь, тесное общество исключительно образованных и воспитанных декабристов выработали в Ольге Ивановне сильный характер, большую энергию и самообладание, впоследствии очень пригодившиеся в ее нелегкой жизни.

В 1852 году, 30 апреля, Ольга Ивановна вышла замуж за Константина Ивановича Иванова, в то время адъютанта омского генерал-губернатора. В Омске молодые и поселились, живя очень скромно, так как у К. И., кроме жалованья, ничего не было. В 1854 году К. И. был переведен в Петербург, где молодая семья скоро увеличилась двумя детьми, Еленою и Сергеем, незамужней сестрой К. И. и братом Иваном Анненковым, служившим в Измайловском полку.

Ольга Ивановна всецело посвятила себя семье, что при скромном жалованьи мужа сулило много забот. Она была замечательно красива, но красотой серьезной и строгой: высокая, стройная и величественная. Ее покойный и углубленный характер направлял ее незаурядный ум на серьезное чтение и горячее внимание и изучение новых веяний. Ей, дочери и воспитаннице декабристов, пришлось в самом центре реформ переживать полное кипучей деятельности время конца пятидесятых годов и начала шестидесятых — осуществление заветных мечтаний декабристов, освобождение крестьян и судебную реформу. Но ей, горячей семьянинке и матери, ближе всего были стремления к широкому образованию женщины и ее равноправию и самостоятельности. Не имея возможности, по семейным обстоятельствам (ее муж в 1854 г. был переведен на службу сначала на Кавказ, а потом в Иркутск), принимать близкое участие в общественной деятельности, подобно дочерям декабриста Ивашева, М. В. Трубниковой и Е. В. Черкесовой, с которыми она была в постоянных сношениях, она тем более отдалась семье и широко применила новые взгляды при воспитании своих детей, особенно дочери. А это не легко далось. Часть семьи мужа крайне неодобрительно относилась к ее новшествам, начиная с физического ухода: она детей не пеленала и не качала, учителей выбирала серьезных, не считаясь с денежными затратами, вызывая этим обвинения в нерасчетливости. И все-таки, несмотря на ограниченные средства и крайне редкие выезды из дома, она умела у себя собирать для серьезных бесед и чтений (карты отсутствовали), в чем ей помогал муж, прекрасный чтец и веселый рассказчик. Шли охотно, так как хозяева отличались редким гостеприимством и добротой. А когда дети подросли, она сумела и им собрать круг сверстников, охотно шедших и дороживших покойным семейным домом.

Она умерла от тяжелой болезни (рак) 10 марта 1891 г., в большой нужде.

Е. Гагарина

От редакции

В дополнение к очерку Е. К. Гагариной, считаем не лишним привести отрывки из воспоминаний современников о детстве и юности О. И. Ивановой. К. П. Ивашева писала родным после перевода Анненковых в Туринск: «Дочь их, прелестное девятилетнее дитя, почти ежедневно приходит к нам брать у меня урок музыки, а у матушки — французского языка. Она такая кроткая и приветливая, такая рассудительная, что видеть ее и заниматься с нею одно удовольствие…» (О. К. Буланова, назв. соч., стр. 230). Позднее с О. И. Ивановой встретился М. С. Знаменский и в своих воспоминаниях запечатлел «высокую, ослепительную блондинку Ольгу Анненкову». «Оленька, — пишет он, — говорит очень мало, она, кажется, и говорит только для того, чтобы показать, что в состоянии сказать умную и самобытную вещь, но что говорить ей вообще лень. Она своими тихими, флегматичными манерами очень напоминает отца» («Наш Край», 1925, VI, стр. 4). Восторженные отзывы о красоте О. И. Ивановой встречаются также в «Воспоминаниях» И. В. Погоржанского (об этих воспоминаниях см. примечание 152).