Никакой перепалки не последовало. Мы молча поднялись, без слов посмотрели друг другу в глаза и, уже не глядя друг на друга, стали собираться в обратную дорогу. Ни о каком продолжении рыбалки не могло быть и речи…

Большой оранжевый круг солнца медленно опустился, и уже чувствовались легкая прохлада и сырость. Мы медленно погребли в сторону Поти, где нас с нетерпением ждали товарищи…

В конце сентября мы получили очередной боевой приказ и вновь приготовились выйти в море.

Вместо штурмана Якова Ивановича Шепатковского, получившего повышение по службе, был назначен лейтенант Андрей Гаврилович Гаращенко, его обеспечивал в море дивизионный штурман старший лейтенант Еремеев, а вместо инженера-механика Григория Никифоровича Шлопакова, получившего назначение на подводную [277] лодку «Л-23», был назначен инженер-капитан 3-го ранга Константин Иванович Сидлер.

Константина Ивановича Сидлера я хорошо знал по его службе на подводной лодке «Л-5», знал и его отца, который преподавал нам высшую математику в училище. Константин Иванович был добросовестный и культурный в обращении человек, обладавший необходимым для подводника спокойствием и душевным равновесием. Он был значительно старше всех нас по возрасту и имел богатый опыт подводного плавания.

Жаль, очень жаль было расставаться с опытными командирами боевых частей, ставшими ветеранами нашего корабля, - Шепатковским и Шлопаковым.

Немало сил приложил Григорий Никифорович Шлопаков к усовершенствованию радиосвязи, которая наряду с радиолокацией и акустикой играла важнейшую роль в жизнеобеспечении нашей подводной лодки. Напомню, что гидролокаторов и радиолокационных станций у нас тогда не было.

Всем известно, что радиосвязь самолетов, кораблей и особенно подводных лодок между собой и берегом имеет первостепенное значение. Без четко отработанной двусторонней связи управлять флотом невозможно.

Мы держали двустороннюю связь со штабом флота и бригады подводных лодок, только находясь в надводном положении - после погружения подводной лодки связь прекращалась. Для восстановления связи необходимо было всплывать, что демаскировало подводную лодку, приводило к дополнительному расходу запасов воздуха высокого давления, усиливало нервное напряжение экипажа и влекло за собой целый ряд дополнительных затруднений. Этот недостаток мы с особой остротой почувствовали с первых дней войны. Безусловно, такое положение вещей нас не устраивало.

Поэтому вместе с инженером-механиком Г.Н, Шлопаковым мы стали искать пути преодоления технологического несовершенства. На первых порах мы сделали плавающую антенну, которая оставалась на поверхности моря после погружения под перископ. Во время испытаний эта антенна неплохо держалась на поверхности воды, но [278] главного - приема радиограмм - мы осуществить не смогли. Пришлось, естественно, от этой идеи отказаться.

Первая неудача нас не смутила. Мы сделали дуговую металлическую антенну высотой около полуметра и закрепили ее над перископной тумбой. Мы надеялись, что, находясь под водой, подвсплывая до верхнего среза перископной тумбы, сможем осуществить прием. Но и из этой идеи ничего не получилось. Несмотря на это, наши попытки продолжались.

Наконец в 1943 году Григорий Никифорович предложил прикрепить к головке зенитного перископа небольшую штыревую антенну, используя для проводки кабеля трубку осушения. Это предложение было принято, и на подводной лодке «С-31» впервые была установлена перископная штыревая антенна, позволившая осуществлять прием радиограмм под водой на перископной глубине. Но проблема передачи радиограмм из подводного положения так и не была решена.

Как видите, Григорий Никифорович Шлопаков был инициативным подводником и находчивым инженером, за что его ценили не только мы, личный состав «С-31», но и во вся бригада подводных лодок. Не хотелось его отпускать, но люди быстро мужали, росли, набирали боевой опыт, его было необходимо передавать другим. Что делать!

На этот раз боевая позиция была расположена северо-западнее Севастополя. В море мы вышли вечером 29 сентября 1943 года. Далеко на горизонте слабо прорисовывались и исчезали в дымке горные хребты Кавказских гор. Бежавшая мимо борта вода пенилась и исчезала в расходящихся веером волнах. Дул северный ветер, сопровождающийся умеренным волнением. Гонимые ветром, над нашими головами проносились белые плотные облака, которые надежно прикрывали нас от вражеских самолетов.

Не доходя до позиции нескольких миль, мы получили от командира бригады радиограмму. Шифровальщик Лысенко быстро ее дешифровал и доложил мне. Пробежав глазами текст, я медленно повторил содержание про себя и, расписавшись на бланке, возвратил шифровку [279] Лысенко. В ней говорилось, что в районе позиции подорвалась на мине подводная лодка «М-113» (командир капитан 3-го ранга А. Стрижак) и нам надлежало организовать ее поиск.

Придя в район, мы погрузились на перископную глубину и стали передавать по аппаратуре звукоподводной связи следующий текст: «Стрижак, покажи свое место, пришел оказать тебе помощь. Белоруков».

Целый день мы тщетно искали «М-113», проверяя квадрат за квадратом, однако, к нашему великому сожалению, признаков нахождения подводной лодки в этом районе так и не обнаружили. Горько было сознавать, что с нашими товарищами могло случиться что-то непоправимое…

Позже стало известно, что подводная лодка «М-113» 28 сентября в ночное время подорвалась на плавающей мине и получила значительные повреждения.

Командир подводной лодки капитан-лейтенант 3-го ранга А. Стрижак находился на ходовом мостике, когда перед самым носом подводной лодки обнаружил мину, но подать команду на руль он не успел, и подводная лодка форштевнем ударила мину, которая разорвалась в районе носовой палубы.

Взрывом оторвало носовую оконечность лодки, вплоть до носовых торпедных аппаратов. В первом отсеке образовалась пробоина, через которую внутрь лодки стала поступать забортная вода. Во всех отсеках погас свет, вышли из строя гидрокомпас, радиоаппаратура, гидроакустика и другие приборы. Однако, невзирая на лишения и опасность, личный состав проявил исключительное мужество и высокое мастерство в борьбе за живучесть своего корабля, и через неделю, то есть 4 октября, подводная лодка самостоятельно прибыла в свою базу.

В скором времени, днем, плавая на перископной глубине, мы тоже обнаружили плавающую мину, а на следующий день - еще две. Судя по всему, мины немцы поставили недавно: они были свежеокрашены, на корпусах зловеще поблескивали матовые свинцовые колпаки. Видимо, на них-то и подорвалась в этом районе подводная лодка «М-113». Нам такое соседство тоже не сулило ничего хорошего. [280]

Вечером того же дня, всплыв в надводное положение, я донес по радио в штаб флота и бригады подводных лодок об обнаруженных плавающих минах. Я надеялся, что там правильно оцепят обстановку и нас переведут на другую боевую позицию. Но этого не произошло, и мы были вынуждены продолжать плавать в опасном по минной обстановке районе…

Я собрал в кают-компании весь офицерский состав с тем, чтобы совместно разобраться в минной обстановке нашего района и обезопасить нас от грядущей катастрофы.

- Давайте осмотрим и проанализируем наш район еще раз. - Я повернулся к штурману. - Андрей Гаврилович, дайте нам, пожалуйста, кальку обстановки и нашу путевую карту.

Штурман быстро принес и то и другое. Карта была крупного масштаба, на ней были нанесены все интересующие нас детали. После оценки обстановки стало ясно, что через один из четырех квадратов нашей боевой позиции, где мы обнаружили вражеские плавающие мины, немецкие корабли и суда не ходят - они явно избегают его! Я принял решение исключить этот наиболее опасный для плавания квадрат из нашей позиции. Приказал штурману, кроме прокладки плавания нашей подводной лодки, вести еще дополнительно три прокладки дрейфа плавающих мин. Штурман подошел к решению этой нелегкой задачи со всей свойственной ему добросовестностью и скрупулезностью. Это создавало для него дополнительную работу, но что делать?